Теория справедливости Майкл Дж. Сэндэл

Майкл Дж. Сэндэл — без преувеличения самая популярная сейчас фигура в мире, изучающем справедливость, его лекции в Гарварде по курсу «Справед­ливость» прослушали 14 ООО студентов, его блестящие выступления можно лег­ко найти on-line “Justice: What the Right Thing to Do”.

В 1982 г. он выступил с работой «Либерализм и пределы справедливости», его аспект критики либерализма примерно такой же, как у Макинтайра: если последний сравнивал ситуацию, описанную Ролзом и Нозиком, с людьми, слу­чайно выброшенными на необитаемый остров после кораблекрушения, то Сэндел считает, что «…не эгоисты, а незнакомцы, иногда благожелательно настро­енные, являются гражданами деонтологической республики», оправданием их справедливости служит то, что мы не можем достаточно хорошо знать друг друга и собственные цели, чтобы руководствоваться только общим благом.

Его ключевой тезис можно сформулировать следующим образом: обще­ство, состоящее из множества индивидов, каждый из которых имеет свои соб­ственные цели, интересы и представления о благе, лучше всего обустроено, когда оно подчиняется принципам, которые сами не предполагают никакого конкретного представления о благе; преимущественным оправданием этих ре­гулятивных принципов служит не то, что они максимизируют общественное благосостояние или как-то иначе способствуют благу, а то, что они согласуются с понятием права — моральной категорией, не зависящей от блага и имеющей приоритет над ним».

Но приоритет справедливости так же по­нимается и в кантианском смысле: принципы справедливости имеют обоснова­ние, не зависящее ни от какого конкретного понимания блага. Напротив, благо­даря своему независимому статусу право ограничивает благо и устанавливает его пределы (понятия доброго и злого должны быть определены не до морального закона, а только согласно ему).

Также принципы справедливости не зависят и от цели. Почему? Кантианский аргумент таков: все люди разные, даже если все разделяют стремление к счастью, оно не может служить основанием морального закона. Все люди различаются своими представлениями, а использовать одно из этих конкретных представле­ний в качестве регулятивного принципа значило бы навязывать одним людям представления других и тем самым отказывать — по крайней мере, некоторым из них — в свободе следовать своим собственным представлениям.

Это создало бы общество, в котором одни люди вынуждены подчиняться ценностям других, а не общество, где потребности каждого находятся в гармонии с целями всех. Основа­ние приоритета справедливости —свойство человека, как существа благодаря сво­ей воле способного к выбору (а не только следованию желанию или обстоятель­ствам), поэтому и общество будет лучше устроено, если подчиняется принципам, а не благу (более важно, чем конкретный выбор, понятие и способность выбора).

В итоге деонтологический либерализм (латентно) предполагает следующую социологическую модель общества: люди должны быть существами определенно­го вида, имеющими определенную связь с условиями человеческого существова­ния — они должны быть всегда дистанцированы от этих условий, т. е. быть выше обстоятельств; конечно, они детерминированы ими, но что-то в людях всегда должно предшествовать любым условиям.

Сэндел утверждает, что подобное не­возможно — нельзя требовать от людей невозможного — и что именно в одно сторонности этого представления о человеке (и обществе) и заключены пределы справедливости.

С понятием неза­висимого «Я» связано определенное видение моральной Вселенной, в которой это «Я» обитает.

В отличие от классических греческих и средневековых христи­анских представлений, вселенная деонтологической этики — это пространство, лишенное внутреннего смысла, мир без объективного нравственного порядка. Все, в том числе и ценности, становятся предметом выбора (очень близка канти­анская этика рыночному порядку, не правда ли?), человек сначала должен иметь право выбора, а потом уже он выбирает благо.

Но деонтологический субъект, лишенный всех возможных определяющих его социальных привязанностей, не обладает никакой силой, и агент выбора в действительности ничего не выбирает. Сэндел называет такую ситуацию «моральной хрупкостью» деонтологического «Я». Даже все таланты и достоинства личности у Ролза отрицаются как несправедливые, так как случайно оказались нашими.

В реальности жизнь неотделима от нашего восприятия себя как вполне определенных людей — как членов определенной семьи, сообщества, нации или народа, как носителей определенного исторического прошлого, как сыновей и дочерей определенной революции, как граждан определенной республики.

Приверженности такого рода значат больше, чем ценности, которые человеку случилось иметь, они выходят за рамки тех обязательств, которые человек добро­вольно берет на себя, они предполагают, что «перед кем-то я могу быть в боль­шем долгу, чем того требует или даже допускает справедливость», — не в силу заключенных соглашений, а благодаря тем более или менее длительным привер­женностям и обязательствам, которые частично определяют, каким человеком я являюсь.

Считать же себя связанными указанными обязательствами — значит допускать общность более глубокую, чем предполага­ется чувством благожелательности, общность совместного самопознания и “воз­росших привязанностей”». И вот заключительный тезис Сэндела: «Мы со­обща можем познать благо, недоступное каждому из нас поодиночке» — вот что не понимает, а если понимает, то не принимает либерализм — и в этом его огра­ниченность.

Майкл Уолцер вступил в дискуссию о справедливости еще в 1970-е гг., его главная работа «Сферы справедливости» (“ Spheres Of Justice: A Defense Of Pluralism And Equality”) вышла в 1983 г., в ней он защищает равенство с позиции коммунитаризма. В этом плане его книга — ответ Ролзу, который защищал ра­венство с либеральных позиций.

Поэтому вряд ли возможно защищать “simple equality” (простое равенство). Почему важ­но стремиться к большему равенству? Ответ Уолцера очень простой: неравен­ство всегда означает доминирование, господство и подчинение.

Основной аспект критики Уолцера — отрицание универсализма Ролза: “…Justice is a human construction, and it is doubtful that it can be made in only one way” («Справедливость создается людьми, и вряд ли только одним способом»).

Философ не должен взирать на действия людей с недостижимой высоты (фило­софского факультета, как мне кажется), наоборот, его отправная точка — обычные повседневные действия людей и их общество, которое может быть справедливым и несправедливым. Без понимания такого реального общества нельзя достичь и абстрактного философского понимания справедливости. Мы должны исхо­дить из рациональности повседневности (rationalists of everyday life).

Реальное общество — это распределительное сообщество, в нем распределя­ются труд, результаты труда и досуг, товары, капитал, власть, честь, репутация.

Этих распределительных процедур в обществе бесчисленное множество; если одни справедливые, то другие могут быть точно такими же, но несправедливы­ми. Никакое полноценное человеческое общество (full-fledged human society) никогда не может избежать этой множественности и плюрализма.

И поиск еди­ного справедливого способа распределения противостоит самому понятию рас­пределительной справедливости, реализуемой в реальном человеческом обще­стве. Например, каждый имеет право на жизнь — справедливость распределения предполагает абсолютное равенство, но распределение должностей в офисе должно регулироваться в соответствии со способностями и заслугами работника (равное распределение должностей — по жребию — не подойдет), а распреде­ление медицинских услуг будет справедливо осуществляться по потребностям (т. е. лечение предоставляется только тому, кто в этом нуждается).

Уолцер рас­сматривает, как процессы распределения осуществляются в товарно-денежной сфере, как распределяются должности и работа (чем тяжелее, тем ниже социаль­ная позиция работника), свободное время и образование, чувства и благодать, власть и подчинение.

Распределительная справедливость предполагает, что распределение проис­ходит не абстрактно, а в конкретном человеческом сообществе, это сообщество обладает политическим характером — в нем распределяется и реализуется власть, это сообщество предполагает того, кому разрешен вход в это сообщество, и того, кому доступ ограничен.

Сообщество предполагает, что не только я делаю выбор, а мы вместе (по-моему, «вместе» в этом контексте — ключевое слово) выбираем, не я требую подчинения, а мы требуем, и т. д. Итак, социальная группа или со­общество наделяет людей определенным статусом, дает им права членства или отказывает в них (есть типы социальных сообществ, где практически всем предо­ставляют права членства — каждый или почти каждый может быть участником рыночного пространства, например).

И справедливость осуществляется исходя из этих определенных прав для индивида. Кроме того, социальная общность прида­ет различиям и неравенствам определенный культурный (коллективный) смысл, поэтому справедливое и несправедливое будет зависеть от общепринятых пред­ставлений о правильном и неправильном, должном и неприемлемым, справедли­вом и несправедливом.

В 1990-е гг. Уолцер в большей степени рассматривает справедливость как терпимость (кстати, что свидетельствует об изменении восприятия справедли­вости в академическом мире, после гранд-дискуссии 1970-х и 1980-х гг. акцент смещается в сторону не общих, а частных вопросов, справедливость восприни­мается как толерантность к различиям), большую популярность получила его книга “On Toleration” («О терпимости», 1997).

Терпимость Уолцер определяет как «мирное сосуществование групп людей с различной историей, культурой и идентичностью», которое всегда однозначно воспринимается как обществен­ное благо (хотя надо стремиться переходить от всего лишь терпимости к взаим­ному уважению).

Это «мирное сосуществование» никогда не бывает единым, оно всегда различно и множественно, Уолцер разбирает пять толерантных режи­мов — многонациональные империи (например, Римская империя); междуна­родное сообщество (слабый режим, который все же не абсолютно терпим, если жестокость некоторых государств превышает все мыслимые границы, то вполне возможно гуманитарное вмешательство, например, свержение режима красных кхмеров в Камбодже); консоциативное устройство (от слова “consociation” — объединение в одно двух и более национальных государств, пример — Швейца­рия или Бельгия); национальное государство (типа Франции); иммигрантские общества (например, Канада). Далее Уолцер показывает, как власть, классы, гендер, религия и образование могут выступать объектами терпимости.

Итак, дискуссия либералов и коммунитаристов о справедливости в принци­пе отражает, что бы могли обсуждать экономисты (как либералы) и социологи (как аутентичные коммунитаристы), если бы они могли бы иметь общий язык. Эта дискуссия, на наш взгляд, серьезно продвинула общественные науки в по­нимании общества как системы распределений и в понимании самой природы справедливости в современном экономическом мире.