Возможное завтра в отечественной социологии культуры

Если бросить беглый взгляд на социологические публикации последних двух-трех лет, то первое, на что обращаешь внимание, это измененный баланс между теоретическими и эмпирическими исследованиями в пользу последних. Посткоммунистический прорыв застал мировую макросоциологию буквально врасплох.

Мало того, что трудно было предвосхитить все эти изменения всего несколько лет назад, непонятно даже, как на все эти общественные процессы реагировать сегодня. Галопированное накопление эмпирических данных приводит зачастую к их обесцениванию, ибо, выброшенные на рынок социологической информации и не подкрепленные теоретическими разработками, они остаются чаще всего попросту незамеченными, в том числе и с точки зрения их значимости для обобщающих работ по социологии культуры.

С другой стороны, одни и те же данные подчас интерпретируются с прямо противоположных концептуальных позиций. Так, к примеру, на основании одного и того же эмпирического массива одни исследователи заключают, что сегодняшний россиянин, скорее, озабочен поиском индивидуальных стратегий выживания, в то время как другие делают вывод о нарастании в российском обществе тенденции к солидаристическим (групповым, корпоративным и т. п.) стратегиям.

Впрочем, и аналитики, обращенные в своем научном творчестве к историческому прошлому страны, толкуя, как правило, об одном и том же, утверждают диаметрально противоположные тезисы: одни пишут о соборном типе личности, другие напрочь лишают эту же личность коллективистских наклонностей.

Язык западной теории признается не всегда и не вполне адекватным для анализа и описания российских социокультурных реалий (синдром денотативной некорректности), а собственно русский язык признается в свою очередь чересчур метафорическим и аллегорическим, что вполне приемлемо в публицистике, но не отвечает запросам академической науки (синдром коннотативной некорректности).

Оба синдрома, видимо, долго еще будут сопровождать отечественную социальную теорию в процессе обретения ею уникальной целостности и национальной идентичности. В любом случае, как бы ни развивалась далее российская социология культуры, ее научно-скептическая (а подчас и ироническая) позиция в отношении всех остальных отраслей социального знания будет стимулировать те же парадигмальные изменения в отечественной социологии, которые происходят сейчас в мировой социологической мысли.

И в этом смысле социология культуры выступает не только искомой целью становления социологического теоретизирования, но и способна в свою очередь выступить в инструментальной роли в процессе формирования национальной — российской — социологической школы.