Мотивы и регуляция поведения в социологии личности

В психологической литературе подробно описано учение Д. Н. Узнадзе об установке. Психолог считал, что она детерминирована внутренними потребностями субъекта и требованиями внешней действительности. Его ученики отмечали, что если Фрейд расщеплял психику на сознательное и бессознательное, то теория установки предполагает их феноменологическую целостность, проявляющуюся в единстве личности.

А. Н. Леонтьев отмечал, что внутреннее состояние нужды еще неспособно вызвать никакую определенно направленную деятельность. Направлять и регулировать деятельность способна только «опредмеченная» потребность. Введенное А. Н. Леонтьевым понятие «личностный смысл» позволило уловить в личности различия между сознанием общественным («надындивидуальным») и индивидуальным.

Социальный смысл потребностей, интересов и ценностей как связующего звена между социумом и индивидом анализировал А. Г. Здравомыслов. Он отметил переплетение объективного и субъективного, осознанного и бессознательного в природе мотивации.

В ряде дискуссий ученые пытались определить и классифицировать потребности. Иногда физическое существование противопоставлялось социальному. Ни в одну из этих категорий не вместилось стремление к познанию и потребность в деятельности. Недавно был назван в числе самостоятельных «мотив обладания».

Изучая рабочих, В. С. Магун рассматривал деятельность как средство удовлетворения потребностей, но заметил, что достижение любого положительного результата всегда сопряжено с некоторым отрицательным. Поэтому надо говорить о «цене потребностей».

Есть потребности, которые не являются ни адаптивными, ни гомеостатическими. В. А. Петровский полагал, что ими движет неиспользованнная, резервная зона потенциальных возможностей индивида. «Бескорыстный риск, например, — это проявление над ситуативной неадаптивной активности».

Анализируя результаты массовых опросов, Г. Г. Дилигенский выявил, что часто сфера общественных потребностей образуется путем экстраполяции в нее потребностей индивидуальных. При этом активную роль играет макросоциальная атрибуция — индивиды приписывают обществу ответственность за то, что происходит в их собственной жизни. Иногда экстраполяция возникает на основе «имплицитных теорий».

Так, за антипатией к богатству кроется неосознанная теория передела имущества: «раздать людям незаконно нажитое богачами». В 1993 г. лишь один из десяти россиян усвоил «имплицитную теорию», соответствующую принципам свободного рынка».

Поэтому «любой человек стремится к поддержанию тех или иных форм социальных связей с другими людьми и в то же время к утверждению себя… как самостоятельного субъекта этих связей, что невозможно без психологического дистанцирования, обособления от других». Многие особенности общественных потребностей объяснимы лишь с позиции социологии: их количественные и качественные параметры определяются социально-культурными нормами, на которые ориентируется данная часть общества.

Действует закон социального сравнения, причем эталоном выступает референтная (нормативная или корпоративная) группа. Важный фактор динамики потребностей — социальные ожидания. От когнитивной структуры личности зависит представление об уровне жизни близких субъекту, «соседних» групп, а также оценка возможностей достижения успеха. Каждый человек стремится быть «не хуже других».

Для этого надо отличиться при выполнении социальных норм в труде, потреблении, досуге и т. п., свойственных определенной культуре. Но социокультурная система очень сложна, многомерна. В конечном счете свобода воли, самоопределение личности, бремя выбора, творчество — это нормативные понятия, до которых, однако, одна личность доходит, а другая нет.

Стала классической в российской социологии концепция В. А. Ядова, представившего личностные диспозиции разного уровня как взаимосвязанную иерархическую систему. Описанные образования связаны с различными уровнями обобщенности социальной действительности. Высший уровень в иерархии образует ценностные ориентации на цели жизнедеятельности и средства достижения этих целей.

Концепция была проверена и скорректирована в многолетнем исследовании. В основе структурированности по Ядову, «длительность времени, в течение которого сохраняется основное качество данных условий, т. е. ситуацию деятельности можно принять как устойчивую или неизменную». Другими словами, предложенная модель соответствует ситуациям, социально более или менее стабильным.

Традиционная социология возвеличивает групповые, т. е. безличные, цели и стремления. Но как поступает человек, когда он ощущает себя наедине с хаосом, абсурдом переходной реальности? Некоторые активизируют выработанные столетиями и сохранившиеся в культуре механизмы. В одном из опросов Н. Ф. Наумова предлагала испытуемым оценить печальную мудрость Екклезиаста (12 высказываний).

Наиболее распространенными элементами кризисного мироощущения оказались смирение, принятие вечных ценностей, стойкость, самоирония, объективность. Нестабильное общество характеризуется неожиданными, резкими, быстрыми и непредсказуемыми изменениями социальной среды.

И происходит это на фоне уменьшения индивидуального жизненного ресурса и разрушения систем социальной регуляции поведения. Люди вынуждены готовить себя к непредвиденному, к наибольшему числу возможных вариантов. Тут не действует и не может действовать логика рациональной выработки решений.

Индивид свертывает, упрощает стратегию — только бы сохранить внутреннюю свободу выбора, следовать собственной логике, а не логике социума. Возникают переходные модели поведения, неуловимо превращающиеся «в устойчивые образцы действия».

Опросы, проводимые Наумовой в последние годы, показали, что массовое сознание по-прежнему ориентируется на ценности социальной справедливости, однако содержание представлений о ней постепенно меняется. Наблюдается также ослабление доверия между людьми, т. е. сужение социального пространства.

Такое отождествление влечет за собой целый набор «соответствующих» социальных представлений и аттитюдов. Так, например, весьма различающиеся кластеры были обнаружены в зависимости от того, считали себя испытуемые «убежденными холостяками» или «семьянинами».

Сегодня Россия переживает становление новой социальной субъективности. Люди ощущают ломку устоявшихся социальных идентификаций. «Ответ на вопрос, какие группы и общности человек признает “своими”, а какие — частично близкими или враждебными, становится принципиально важным для понимания социальных отношений».

Группа сотрудников Института социологии РАН под руководством В. А. Ядова объединилась в исследовании социальной идентификации личности. В содержательной статье Т. С. Барановой рассматриваются современные отечественные и зарубежные теоретические модели социальной идентификации. Автор отличает социальную идентичность от личностной, основанной на персональных качествах и характеристиках индивида. Теоретические понятия уточняются и Ю. Л. Качановым.

Советская интерпретация марксизма подменяла проблему субъективной идентификации навязыванием индивиду ограниченного набора категорий, которые автоматически сочетались с его социо-профессиональной принадлежностью. Однако уже тогда люди типизировали друг друга в понятиях здравого смысла, сложившихся в обыденной жизни. Наша методика (использование неоконченных предложений, например: «люди, в нашем городе делятся на…») позволила выявить соответствующую систему классификации.

Опрос студентов МАДИ, повторно проведенный С. Г. Климовой в 1992 г., позволил заключить, что официально установленную классификацию самодеятельного населения на рабочих и служащих, или рабочих и интеллигенцию приняли в 1980 г. 4,5 % студентов, а в 1992 г. — лишь 3,6 % студентов. В 1980 г. чаще упоминались продавцы и шоферы. В 1992 г. таких упоминаний не оказалось вообще, зато появились бизнесмены, предприниматели, коммерсанты, бомжи, безработные.

В условиях социальной нестабильности и непрозрачности общественных взаимоотношений, в частности межгрупповых взаимоотношений, такая стратегия исследований вполне понятна. Достоинство пилотажных исследований в том, что они позволяют ухватить момент перетекания личностных смыслов в социальные значения, в новую ценностно-нормативную систему.

Идентификация обусловлена так называемой «оценкой возможностей» индивида и сопровождается социальной атрибуцией: индивид приписывает себе, связывает со своим Я определенные интересы и смыслы.

В посттоталитарном обществе обостряются как стремление индивида к объединению с другими, выражающееся в идентичности, так и стремление к самоизоляции. Состояние маргинальности ведет к распаду социальных связей и хаотичности системы самоидентификации.

Работа Т. 3. Козловой показывает, что в группе 20-24 лет идентификация еще не сложилась, а к старости она размывается. Е. Д. Игитханян отмечает, что наиболее размыта социально-слоевая идентификация интеллигенции. Делается вывод об утрате специалистами самостоятельного социального статуса.

М. Ф. Черныш заключает, что жизненный успех приводит к изоляции — возможно, вследствие непризнания легитимности «новых русских» большинством населения. Три мониторинговых исследования 1992-1993 гг. позволили Е. Н. Даниловой и В. А. Ядову выявить ранговый порядок групп, составляющий те точки опоры, которые люди стремятся найти в окружающем социальном пространстве.

На первом месте оказались группы повседневного общения (семья, друзья, близкие). За пределами этого сравнительно узкого круга повседневности социальное пространство формируется на основе стереотипов, созданных повседневным общением и средствами массовой коммуникации.

Второе место занимают «товарищи по работе» (учебе, профессии), ниже — группы по признаку национальной принадлежности, верований, гражданства, наконец, — по имущественному признаку (достаток) и по политическим взглядам. Минимальную близость обнаружили конструируемые группы: наример, «граждане СНГ», «советский народ», «все люди на планете».

Соотнесение наблюдаемых процессов с диспозиционной концепцией регуляции социального поведения личности показывает, что идентификация с ближайшим окружением активизирует ситуативные установки; идентификация на уровне обобщенных социальных установок — это диспозиции, относящиеся к типичным ситуациям и позитивно-негативным объектам (корпоративно-солидарное поведение, например, участие в забастовке); а также идентификация на уровне ценностей и идеалов, включение в массовые социальные движения, отражающие интересы социального класса, нации, страны.

Идентификация с группой (общностью) существенно влияет на коллективное поведение. Как правило, социальные конфликты сосредоточиваются в зоне «корпоративных» солидарностей.

Социальная дезинтеграция создает благоприятную почву для «моментной» мобилизации граждан под тем или иным обобщающим лозунгом или под воздействием выдающегося лидера. По мнению компетентного социолога, ни того ни другого, к счастью, не наблюдается.

Объяснение личности из взаимодействия социальной роли и Я в малой группе является необходимым, но недостаточным. Содержание названных переменных обусловлено влиянием макроструктур, культурным и социальным порядками общества. В изучение последних внесли вклад многие отечественные исследователи.

Повсюду изменение индивидуального идет в ногу с изменением социального. Сложное, динамическое общество несовместимо с примитивно-однообразным человеческим материалом, а духовно богатая разносторонняя личность не может существовать и развиваться в примитивной и недифференцированной социальной среде.

Истории религии, искусства, литературы и языка свидетельствуют, что каждая этническая культура формирует специфический образ человека как личности. «Но в этом образе или, точнее, системе образов, которая представляется индивиду в качестве естественной нормы, отражается индивидуальность самой этой культуры, обусловленная ее историей».

Недавно проведено оригинальное исследование русского национального характера. Автор, назвавший себя Ксенией Касьяновой, осуществила сравнительный анализ ответов на знаменитый многоступенчатый тест MMPI. Ответы «среднего американца» (средняя выведена уже давно) сопоставляются с ответами «среднего русского» (выведено в результате опроса). Различия этих «средних» дают материал для нетривиальных интерпретаций.

Раскрываются отличительные черты русского характера: повышенная терпеливость, готовность к самоограничению жизненных потребностей, социальная интраверсия, т. е. склонность к ограничению контактов, самоуглубленность, правдоискательство, акцентуированная эпилептоидность (циклические чередования весьма умеренной и бурной активности, переходящей в агрессивность), высокий престиж социального статуса и склонность к принятию лидерства харизматических персонажей. Особую ценность монографии придает строго эмпирический характер исследования и индуктивная система выводов.

Социальные архетипы существуют на бессознательном уровне, они с трудом поддаются изучению. Десять основных шкал MMPI и около ста дополнительных представляют обширный материал к размышлению. Автор постоянно соотносит его с отечественной и зарубежной социологической, а также философско-религиозной литературой.

В монографии цитировано: «Внешний домогается «дела», а друг — «самого» меня. Внешний желает твоего, получает из тебя, от полноты, т. е. часть, и часть эта тает в руках, как пена. Только друг, желая тебя, каков бы ты ни был, получает в тебе все, полноту и богатеет ею. Получать от полноты легко: это значит жить на чужой счет. И давать от полноты не трудно. Получать же полноту трудно, ибо нужно сперва принять самого друга, и в нем найти полноту, а друга нельзя принять, не отдав себя, давать же себя трудно».

Христианство страстно настаивает на любви как способе выйти за пределы себя, на любви жертвенной, отдающей и не ищущей «своего»: «Любимый всегда избранник, избранный, единственный. В том-то и заключается личная природа любви, без которой мы имели бы дело с вещным вожделением и с безразличием в замещении вожделенной вещи вещью, ей равной».

В природу любого духовного порыва «непременно входит требование выйти из субъективности, воплотиться во внешнем мире и продлиться возможно дольше». Во всем этом «в самой глубине чистейшего духовного движения содержится импульс к переходу во вне и к возможно прочному закреплению себя в мире».

Ксения Касьянова понимает общественно-политическую значимость собранного материала и предлагает в журнальном варианте собственную интерпретацию. Не отрицая значимости экономических реформ, она подчеркивает важность субъективных образований, представлений каждого индивида о самом себе и своем обществе.

Нацию создает интеллигенция, осмысливая архетипы и соединяя их с народным мышлением. Понятие нации сконцентрировано в формуле Ренана: «Общая слава в прошлом и общая воля в настоящем, воспоминание о свершенных великих делах и готовность к дальнейшим… Позади наследие славы и раскаяние, впереди — общая программа действий».

Национальная идея в России отсутствует, в частности, потому, что еще Петр I оторвал мыслящую часть общества от народа. Естественны метания разночинцев XIX в. А с 1918 г. интеллигенция репрессирована, нравственные понятия разрушены. Говорить о национальном вопросе применительно к русским считалось шовинизмом. Все это привело к зацикленности на идее общины и земельного передела — с одной стороны, а с другой стороны — к попыткам искусственного копирования Запада.

Один только Ломоносов удачно перевел науку на русский язык: «кислород», «водород», «широта», «долгота»… Мы же попросту калькируем чужеродные понятия. Между тем, старорусское слово «соборность» близко, но не тождественно зарубежному «демократия». А оно не раскрыто, а забыто. Понятие «соборная личность» соответствует русскому архетипу.

Если прежде считалось, будто все народы сольются в универсальном наборе ценностей, сейчас ясно, что многовариантность страхует человечество от безвыходных тупиков. Хватит нам набираться чужого — надо отдавать. И не зазорны русские архетипы: нестяжательность, «душевные устроения.