Универсальный проект Лейбница
Вершиной синтетической универсалистской мысли XVII в. наряду с Коменским выступает Лейбниц. Между обоими мыслителями существует тесная связь. Даже влияния, которые они испытали, во многом были одними и теми же. Так, например, И. Г. Альштед (1588-1638), профессор теологии и философии в Герборне, учитель Коменского, оказал своим творчеством воздействие и на Лейбница, связанное с его луллианством. Ему импонировало у Альштеда стремление соединить современную математику и научную мысль в целом с религиозно-мистическим умозрением.
Его основу составляет отождествление Бога со сверхмировым Разумом: «Бог, по нашему мнению, говорит он в «Теодицее», есть Intelligentia extramundana, как выражается Марциан Капелла, или, лучше, supramundana». Именно в свете таким образом понимаемого разума религия откровения могла соединиться с механистической наукой. Соотношение философии и теологии Откровения у Лейбница подробно анализируется в книге.
Лейбниц хорошо знал не только педагогические, но и пансофические труды Коменского и предсказывал им великое будущее. Возможно, что знакомство с идеями кардинала из Кузы происходило у него через посредство работ Коменского.
О том, что между ними было глубокое внутреннее родство, свидетельствует и тот факт, что Гете открыл для себя мир мысли Лейбница благодаря изучению сочинений чешского мыслителя.
Обращение к «высшей разумности», по его мнению, позволяет избежать кажущейся несовместимости механистической науки с христианской верой. Он считал, «что нельзя вывести принципы физики из законов математической необходимости, но для их обоснования следует в конце концов обращаться к высшей разумности.
Как и Мерсенн, но с иным обоснованием своей позиции, Лейбниц считал, что механистическая философия и наука «вовсе не отклоняет от Бога и нематериальных субстанций». Поэтому мы можем сказать, что объединяющим ядром синтетизма и универсализма Лейбница выступает именно его метафизика, включающая прежде всего учение о верховном разуме, динамических монадах и предустановленной гармонии.
В свете такой метафизики разума христианское благочестие, согласно Лейбницу, может только укрепляться. Если у Коменского религиозно-мистическое начало его построений составляет одушевляющий их центр, то у Лейбница, напротив, энергию всему дает высокое метафизическое умозрение, благородство и возвышенность которого не только не позволяют ему обращаться против религии, но и выступают основой для ее утверждения и защиты от поднимающегося неверия, стремящегося противопоставить ей новую науку, якобы необходимо ведущую к материализму и атеизму.
Как Ф. Бэкон, Декарт и Коменский, Лейбниц верит, что прогресс наук принесет людям счастье. В связи с разработкой идеи об «универсальной характеристике», которую он понимал как алфавит истинных мыслей, позволяющий ими методически оперировать и тем самым устанавливать новые истины, Лейбниц планировал написать книгу под названием «Архитектонические науки о Мудрости и Счастье».
Подобно проекту Ф. Бэкона всеобщая наука, разрабатываемая Лейбницем, должна была содержать в себе также «методическую постановку новых экспериментов» с целью, чтобы «и здоровье и другие блага приятной жизни» не были при этом упущены.
Именно Ф. Бэкон в большей степени, чем другие мыслители XVII в., способствовал пробуждению реформаторских устремлений Лейбница. В автобиографических набросках, где немецкий философ выступает под псевдонимом Пацидия, он сообщает о себе: «К счастью, случилось так, что в руки юноши попали проекты достославного канцлера Англии Фрэнсиса Бэкона, касающиеся приумножения наук».
«Несравненный», «великий муж», «человек божественного ума» эти характеристики английского мыслителя не преувеличения в устах Лейбница. Он действительно ставил очень высоко тот поворот мысли от схоластической лжемудрости со всякими «этостями» и «этовостями», который вывел философию из «лугов воображения» на твердую почву «практических потребностей жизни». Лейбниц принимает стремление Ф. Бэкона к «приумножению наук», к их всеобъемлющей реформе в целях улучшения положения человека в мире, но расходится с ним частично в том, как этого достичь.
Признавая выдающуюся роль Ф. Бэкона в обновлении философии и наук в целом, Лейбниц при этом обращает внимание на то, «что великому мужу недоставало досуга и более глубокой эрудиции и, конечно, безупречной математической строгости суждения…
Он придавал слишком большое значение эмпирической философии, через которую путь к истине слишком долог, в то время как многое из того, что он предлагал исследовать с помощью таких экспериментов, постановка которых едва ли по карману царю, могло быть открыто и доказано посредством верных рассуждений».
Близким Лейбницу было и положение Ф. Бэкона о том, что между разумом и верой нет непримиримых противоречий, что на своих высотах разум не уводит, а, напротив, приводит к истинам религии. Итак, принимая проект Ф. Бэкона, Лейбниц корректирует пути его осуществления, подчеркивая роль рациональной мысли, прежде всего математики и логики, в достижении его целей «приумножения наук» на благо человека.
Но если в начале века Ф. Бэкон больше думал об исправлении знаний, то Лейбниц в его конце стремится прежде всего к ускорению в их приращении. Так, например, он говорит о том, что знает, как достичь того, чтобы рост медицинских знаний ускорился в десять раз. По отношению к некоторым своим предшественникам, прежде всего к Коменскому, Лейбниц выступает как более трезво- практически и реалистически мыслящий деятель, лучше чувствующий политическую ситуацию.
В его проектах меньше утопистского глобализма. Своими планами об «универсальной энциклопедии» всех знаний он заглядывает в близкое будущее, в век энциклопедистов. Гармоническая, классическая, благородная душа Лейбница ставит проектируемую всеобщую энциклопедическую науку очень высоко, но, что существенно, после «благочестия и справедливости, дружбы и здравия».
Обозначив свои приоритеты, Лейбниц добавляет: «Я дерзнул бы утверждать, что у обладателя этой науки само благочестие и справедливость будут следовать неизменно, а дружба и здоровье в большинстве случаев». Но, с другой стороны, вопреки этой принимаемой им иерархии ценностей он саму веру подчиняет рациональной всеобщей науке, в которой истины о Боге и душе, как он считает, строго доказываются.
Действительно, если прогресс наук будет все полнее и очевиднее раскрывать премудрость и всеблагость Творца в природе, то тем самым он усилит, как считает Лейбниц, и благочестие, вызвав подъем веры. И в этом он видит, кстати, высшее оправдание науки помимо ее общепонятного утилитаристского и прагматического оправдания.
Даже монастырская жизнь, полагает философ, может усовершенствоваться и должным образом возвыситься, если монахов будут обучать естественным наукам: «Только тогда, писал он, род человеческий сделает большие успехи в изучении природы, когда любознательность проникнет в монастыри и когда будет вменяться в благочестие обитателям их восхваление божией мудрости изучением ее чудесных творений».
И как почти во всех его проектах за его универсальными синтетическими установками стояли и прагматические расчеты. Так, например, педагогическая реформа монастырского образования была бы в высшей степени целесообразна, считает он, и с экономической точки зрения, позволяя сберегать огромные силы людей, которые тратятся на пустые слова.
К этому убеждению Лейбница можно найти еще одно объяснение не знающий меры рационализм лишал великого мыслителя должного понимания эстетического начала, заставляя его считать, что церковные песнопения (carmina) приносят людям несравненно меньше пользы в смысле укрепления благочестия, чем занятия точными науками. «Я занимаюсь математическими науками, говорил он, не ради них самих, но для того, чтобы посредством их принести пользу религии».
Пользу эту он представлял себе в разных аспектах. В частности, он рассчитывал с помощью математически точных рассуждений совершенно строго доказать возможность всех основных таинств христианской религии.
Анализ попыток Лейбница примирить враждующие христианские конфессии (протестантизм и католицизм, о восточном христианстве речи в те годы не шло) позволяет поставить некоторые важные вопросы, в том числе и вопрос о причинах удивительного динамизма европейской истории. Одним из способов содействовать примирению конфессий Лейбниц считал нахождение таких богословских форм изложения христианского вероучения, которые были бы приемлемы для всех умеренных людей обеих сторон.
Для этого он задумал и написал изложение основоположений христианской веры с католической точки зрения, которое он хотел опубликовать, не раскрывая своего собственного вероисповедания, так как понимал, что предрассудки у католиков по отношению к протестантам помешают беспристрастному его рассмотрению. Сама идея написать такое изложение христианского учения с позиций противоположной его автору конфессии обнаруживает в Лейбнице не только глубокого теоретика, но и опытного практика и дипломата.
Действительно, такой текст не мог не представить христианское кредо с учетом точек зрения обеих конфессий, находящихся в споре и даже вражде между собой. Поэтому такое его изложение не могло не сблизить разошедшиеся позиции обеих церквей. Это тем более был верный расчет, что сам Лейбниц не только превосходно знал историю, теорию и практику католицизма, но его связывали со многими видными католиками дружеские и научные связи.
В благожелательности, чистосердечии и такте недостатка у Лейбница не было. И поэтому его попытки действительно могли бы способствовать нахождению взаимоприемлемых вероисповедных формул для достижения искомого примирения. Но почему же Европа конца XVII в. не пошла по пути воссоединения христианских конфессий, хотя и в это время и раньше за эту великую цель боролись не только Лейбниц, а многие деятели с обеих сторон?
Ответить на этот вопрос непросто. Можно лишь констатировать, что возобладал не универсалистский, а, напротив, партийный подход со своим фанатизмом и узостью взгляда. Почему же произошло именно это? Попытаемся ответить на таким образом сформулированный вопрос, прибегая к некоторым представлениям, развитие которых требует специального рассмотрения и выходит за рамки нашего исследования. Мы можем сказать, что исторические процессы скорее следуют цивилизационным императивам, чем логосу высшего культурного сознания, носителями которого выступают самые выдающиеся представители культуры.
Иными словами, в истории действует прежде всего фактор массового сознания и действия, закон, так сказать, «больших чисел», а не «выдающихся единиц». И в связи с этим можно сказать, что культура, которая не может не меряться по ее вершинам (Лейбниц одна из них), цивилизация это разные реальности и понятия.
В истории действует, конечно, и то, и то. Но эти действия носят нередко антагонистический характер. Да, культуру и цивилизацию связывает общее им начало, идущее от культурного творчества. Но между ними существуют и противоречия, причем в данном случае речь идет об очень глубоком противоречии, которое вообще не может быть примирено или «снято» раз и навсегда. Речь идет о самом фундаментальном для истории Европы противоречии в ее основаниях о противоречии между наследием греко-римского древнего мира и наследием христианства.
Именно с помощью этих основных координат европейского сознания объяснимо и указанное нами различие между культурой и цивилизацией Европы. В ее культуре, можно сказать и так, присутствие христианских ценностей вообще значительнее, чем в ее цивилизации. Культура, персонифицированная в разбираемом нами случае Лейбницем, натолкнулась на ее непонимание со стороны современной ей цивилизации.
И поэтому позиция метафизика и теолога-универсалиста вообще была ему чужда ему достаточно было чисто политического конкордата. Но Лейбниц (ипостась культуры) хорошо понимал вторичность политического самоопределения по отношению к духовно-метафизическому и религиозному. И поэтому он стремился именно здесь, на высших этажах культурного сознания, сблизить разошедшиеся ветви некогда единого христианства западного мира.
История примирения разошедшихся христианских конфессий в XVII в. связана с амбивалентностью самих истоков Европы именно через посредство этого противоречия между культурными и цивилизационными ее факторами. Историю Европы вообще мы можем представить себе как неустойчивую систему культур-цивилизационного комплекса, в котором временное относительное равновесие его компонент сменяется доминированием цивилизационного момента или начала.
Цивилизационное же начало само по себе есть начало по преимуществу имперско-римское, правовое и даже силовое, милитаристское. Именно поэтому кризисы европейской культуры совпадают с усилением греко-римско-языческого вектора в составе европейского исторического комплекса (например, в период Ренессанса в XV-XVI вв.).
В XVII в. действуют оба момента: если сами войны, занявшие большую часть этого века, числить по разряду римско-языческого фактора, то присутствие в них существенной религиозной составляющей заставляет отнести ситуацию частично и к координате христианского наследия.
Однако неудача примирительных попыток, а их было немало и они носили далеко не случайный и спорадический характер, говорит о том, что верх взяло цивилизационно-римско-языческое начало. Подобный спор двух начал европейской истории и составляет основную причину ее удивительного динамизма, когда кризисы следуют за кризисами.
Универсально мыслящие люди, стоявшие в XVII в. над схваткой партий, пусть они сами в силу своего происхождения и симпатизировали больше одной из них, такие, как Я. А. Коменский и Г. В. Лейбниц, в конце концов не были поняты своими современниками, можно сказать, своим временем.
Цивилизационный механизм эпохи уже приспособился к партийной структуре пространства публичности, допуская в лучшем случае частичное механическое политическое сглаживание основных противоречий, а не их органический синтез, возможность которого усматривалась на вершинах культуры. Вот некоторые факты истории.
Сочинение Лейбница, в котором он как протестант Аугсбургского вероисповедания представил христианское вероучение с позиций католика под заглавием «Systema Theologicum», было опубликовано только в XIX в., пролежав сотню лет в полной неизвестности. Аналогичным образом рукопись главного труда Коменского была найдена только в 30-х годах ХХ в. (в архиве детского приюта г. Галле) и опубликована на языке оригинала (латынь) только в 1966 г. (в Праге).
И то и другое сочинения были известны близким друзьям их авторов и влиятельным людям, но не получили их поддержки. И причину этого непонимания мы видим в том, что в конце XVII в. европейское сознание испытывает очередной кризис: на этот раз зашаталось классицистское культурное сознание и классическое мышление (Лейбниц, да и, пожалуй, до него Декарт его представляли наилучшим образом в философии), и Европа, не особенно задумываясь о последствиях, устремилась к радикальной секуляризации своей культуры.
Именно в эти кризисные десятилетия, отделяющие классическую эпоху от Просвещения, метафизика с ее универсальными проектами, по крайней мере частично, стала внедряться в салоны и в более широкие слои образованных людей, утрачивая, однако, при этом и глубину, и высоту. Вместо высокого и благородного рационализма Лейбница возникает поверхностный и усредненный, но зато догматический и даже фанатический рационализм предпросветителей и деятелей Просвещения.
Вместо подлинного универсализма культурно-интеллектуального синтеза возникает односторонний рационализм и материализм, давшие, прежде всего на французской почве, социализм. И только в Германии, причем не без влияния Лейбница и Коменского, происходит во второй половине XVIII в. возрождение великой универсалистской культуры.
Реформация, разразившаяся в начале XVI в., не излечила болезни исторического бытования западного христианства. Она только усугубила конфликты, дав толчок к безудержной секуляризации, выводящей европейское сознание вообще из христианского культурного смыслового поля. А это привело уже в ХХ в. к еще более чудовищным, чем в
XVI-XVII вв., войнам, на сей раз не религиозным, а атеистическим.
Проблема гармонии между основными компонентами наследия Европы приобрела тем самым еще больший размах и накал. И сегодня, в начале III тысячелетия, когда глобализационные процессы развертываются с небывалой скоростью и силой, как никогда актуальной становится мысль таких универсалистов, как Коменский и Лейбниц.
