Место и роль христианских доктрин в управлении государством

Античная философия создала политическую концепцию, сочетавшую в себе идею государства, как поглощающего целое, и идею народоправства. Античное народоправство не исключало абсолютного этатизма.

Даже теория и действительность Нового времени знают примеры абсолютной республики. Из теории античной демократии средневековые писатели могли почерпнуть идею народного суверенитета, на основе которой, вместе с теорией феодального договора и сословной монархии, развилась затем доктрина о праве сопротивления тиранам.

Однако следует отметить, что демократическая теория поручения власти государю народом и самое учение о государстве, как абсолютном целом, под влиянием средневековой литературы получают уже более либеральный оттенок, поддерживается мысль о делегировании народом власти монарху. Абсолютизм государства ограничивается абсолютизмом церкви. Смена идет в этом направлении, на наш взгляд, в следующем виде.

Античная философия не знала формы общения и реальной силы властвования высшей, чем греческое государство-город, римское государствореспублика или империя и наконец, стоическое учение о государстве мира, как вселенское братство мудрецов. У Эпикура мы находим идею правового безвластия, согласно которой мудрец не нуждается в нормах государственного закона, стоик тоже игнорирует национальную форму общения, руководствуясь лишь законами государства мира.

Но для дальнейшего движения освободительных идей спор церковный и светский за преобладание в течение средневековья был важен и имел своим последствием то, что церковь неизменно оспаривала притязания абсолютной государственной власти на полное господство над индивидом.

Таким образом, средневековые ортодоксальные теории двух мечей подготовили мысль о том, что абсолютный этатизм античной политической философии ложен. Государство не есть неограниченный суверен над индивидом; индивид имеет право ему не подчиниться в некоторых случаях, и церковь оправдывает такое пассивное сопротивление.

В тираноубийстве и праве пап смещать государей представители церковно-политнческих доктрин оправдывают право активного сопротивления государственной власти. Они тем самым подводили к теории народоправства. Эта теория четко утверждала, что суверенитет принадлежит народу. Следовательно, народ уполномочивает государя отправлять свои функции власти.

Эта демократическая мысль, вплоть до настоящего времени, всегда была дорога католичеству тем, что в глубине ее лежало предание от Августина и Гильдебранта, смягченное Фомой: «Власть цезаря происходит от воли людей, власть папы – от Бога и этой власти уже нет границ здесь на земле». Но сам католицизм, опираясь на схоластику, продолжал быть силой, глубоко враждебной духовному индивиду, т.е. научной и религиозной свободе. Только разложение схоластики могло положить начало освободительному процессу мысли и политической теории.

Идеи схоластики, подготовленные вместе с ее разложение, и индивидуализм ренессанса, постепенно накапливаются уже с XII века, со времени Абеляра и Роджера Бэкона. Они вдохновлялись античной политической литературой и проникнуты были демократизмом. Они подрывали доктрину абсолютного государства.

Христианская доктрина явилась одним из первых и главнейших факторов, вырвавших индивида из под власти абсолютного господства древнего государства. Христианская доктрина, поскольку она выразилась в Евангелии, выделила религию из политики, а личность человека – индивида, как исповедника религии, от гражданина, как члена государства, что было все-таки актом революционным для политических воззрений античной древности.

Во всех гонениях, несмотря на различие нравов и причин личных, было одно и тоже сознание непримиримости христианства с началами разложившегося до конца римского государства. Христианство, благодаря своим аскетическим идеалам, выдвинуло человеческую личность из гражданского строя прежде всего тем, что постоянно указывало на малоценность земных почестей, власти, прав и богатств, на высокую ценность человеческой души с ее любовью, потеря которой не может быть возмещена приобретением всего мира.

Вместе с тем христианство еще при своем возникновении, обратившись к самым низким классам населения, еще более, чем стоики, подчеркнуло нравственную ценность личности, независимо от ее политического и социального положения. В этом отношении христианская этика прежде всего отличалась от своего предшественника (стоического идеала мудреца) демократичностью и сходилась с ним в некотором пренебрежении к государственной жизни, указывая на высшую, более важную цель общественного бытия.

Если аскетизм циников был проникнут вызывающим, воинствующим индивидуализмом, то христианский аскетизм, понимаемый в смысле духовно-нравственного упрочения личности, состоит в обладании собою настолько, что свое самопожертвование, самоотречение она кладет в основание отношений к ближнему. Это самоотречение в то же время не есть отречение от своей личности.

Христианство несло с собою идею индивидуального бессмертия и равенства всех индивидов пред Богом, как детей единого отца, и вместе с тем идею признания одинакового достоинства человеческой личности, независимо от ее национального, политического или социального положения.

В этике христианская религия последовательно обращала внимание на индивидуальное совершенствование и, наконец, по отношению к политике она заняла нейтральное положение, отделяя однако личность верующего христианина от его гражданства, чем, в сущности, впервые провозглашалась индивидуальная свобода совести и исповедания.

Хотя и существует один путь к истине, но в нем, как в одном течении вперед сливаются все ручейки, стекающие с разных сторон». Орфическая теология сыграла свою роль в развитии христианского мировоззрения. Олимпийские боги в Греции были идеалом праздной легкомысленной аристократии, от невыносимого гнета которой стремились освободиться бюргерство греческих городов-государств. Поэтому политическая оппозиция вылилась в религиозную форму иного характера.

Оппозиция выставила народного бога Диониса и свела необычный миф, рассказывающий о насильственной смерти и воскрешении этого бога, со старинными гесиодовскими легендами в одну спекуляцию, своеобразную и фантастическую. При этом отдельные боги стали формами проявления одного и того же универсального божества, которое называется то Зевсом, то Дионисом: и один и тот же есть Зевс, Гадес, Гелиос, Дионис – один бог во всем.

Миф рассказывает, что Дионис, которому его отцом Зевсом была предназначена власть над миром, был растерзан из зависти титанами; только сердце его было спасено Афиной, которая принесла его к Зевсу; Зевс проглатывает сердце и заставляет его снова ожить в новом Дионисе, а титанов он убил ударом молнии. Из их пепла произошел человеческий род, в природе которого, поэтому, титанический, антибожественный элемент смешан с божественным элементом, происходящим из крови Диониса.

Средство для этого имеется отчасти в очистительных священных обрядах, открытых Дионисом через своего пророка Орфея, отчасти же оно заключается в аскетическом отречении от всякой чувствительности и воздержания от всего оскверняющего, в особенности же от пролития крови и употребления мяса.

Тех, кто освятил себя этими средствами, ожидает блаженный жребий на том свете; в единении с блаженным родом богов и героев они будут наслаждаться за трапезою чистых и могут даже «вместо смертных сделаться богами»; напротив, нечестивцев ждет печальная участь: они мучаются в преисподней и должны пройти через длинный ряд все новых и новых рождений.

Таким образом, орфизм был на греческой почве первой религией искупления, основывавшейся на пессимистическом взгляде на жизнь, санкционированной мифическим откровением и проводившей на практике мистические священные обряды и аскетический образ жизни; ее моральные мотивы получили прочную опору в вере в воздаяние в загробной жизни. Пифагор под орфическим влиянием основал социально-политическое и религиозное братство, школу-секту и одновременно с этим рыцарский орден, стремившийся к преобразованию общества на началах нового учения и новой жизни.

Ксенофан из Элей противопоставляет мифическому представлению о богах свою собственную, более чистую идею о боге. «Существует единый, наивысший бог между всеми богами и людьми; ни по виду, ни по мыслям он не похож на смертных. Куда бы я не обратил свой дух, все для меня разрешается воедино».

Бог для Ксенофана – это дух, который, живя в мире и всем управляя силою своего духа, все видит, все слышит и все мыслит; он доволен самим собой и не нуждается ни в какой посторонней помощи; его сущность никто не может постигнуть вполне. Таким образом, мы видим здесь победу монизма над политеизмом, причем, конечно, монизм не был еще чисто духовным и мог поэтому одинаково вылиться как в пантеизм, так и в монотеизм.

Процесс соединения греческой философии с иудейской религией, начавшейся издавна среди египетского иудейства еще со времени господства Птолемеев, вылился в религиозной философии александрийского иудея Филона приблизительно от 20 года до Рождества Христова и до 50 годов после Р.Х., в своеобразную форму учения, которое явилось смесью положительной иудейской традиции с греческой философией, в особенности с платоновской и стоической, и сыграла чрезвычайно важную роль в качестве подготовительной ступени позднейшей христианской теологии.

Господствующие религии, мы уже это заметили, связаны непосредственно с общественным поведением людей и неизменно остаются как бы неписанными законами, но подчас более сильными, чем законы издаваемые государственными учреждениями. Везде эти верования связаны с поведением и имеют поэтому общественное значение; и везде конечная санкция, которую они дают, является предписанием поведения человека. Все религии, которые управляли миром, достигали возможности делать это, обращаясь, согласно выражению обычного религиозного языка, к сердцу, а не к уму.

Христианство тоже захватило умы и в конце концов завоевало мир не философией, а своим нравственно религиозным содержанием. Но и в самой основе христианства переплетаются многие учения и идеи самого разнообразного содержания, подчас противоположные по своему смыслу и содержанию. Уже в некоторых местах Нового Завета вере противопоставляется познание божественной мудрости, как высшая ступень христианства.

Гностицизм в лице Керинта (около 115 г. в Малой Азии) исходит в первую очередь из юдаизма, сирийцы Санеорнил и Кердон, Офиты из Александрии, соединяет платоновские и пифагорейские элементы. Базилид, живший около 125 года в Александрии, выработал фантастическую систему божественных сил в 365 году, Валентин из Александрии (135 г.), Бордезан из Месопотамии, учение перса Мани тоже были вложены в копилку христианской идеологии.

В большинстве религий мы встречаем с идеей избавления и избавителя еще задолго до христианства, в среде языческих народов. Языческая религия – это религия натурализма. Некоторые, как например Хрисанф, категорически утверждают, что идеи искупления не было и не могло быть в язычестве.

Апостол Павел, рассматривая язычество, назвал его «дикой маслиной» с живым стволом и ветвями: это – «дико растущие религии, но все-таки религии по своим психологическим основам, хотя и извращенные». Далее он замечает, что цель всякой религии – нравственное единение человека с Божеством, иначе само естественное влечение человека к Божеству явилось бы ни чем не основанным, ни чем не объяснимым».

У всех языческих народов мы встречаем сознание своей греховности, своей вины перед высочайшим Существом. Сознание это было и в язычестве, которое выступало, как сознание вины всеобщей и неизбежной в человеке, и притом вины, как свободного деяния самого человека. Среди древнейших религиозных памятников индийцев мы встречаем много гимнов-молитв о помиловании, прощении за грех и преступление, обращенных к одному из главных индийских божеств Варуне.

В одном из таких гимнов, например, говорится: «Как я могу достигнуть Варуны? Не погнушается ли он моей жертвы? Когда я увижу мой дух спокойным и примиренным с ним? Я вопрошаю тебя, Варуна, когда явится у меня желание признать свои грехи? Все мудрецы говорят мне одно и то же: Варуна прогневан тобою. Не за древний ли это грех, Варуна, хочешь ты погубить твоего друга, который всегда тебя прославляет?

Возвести мне, всесильный Господь, о моем освобождении от греха, и я скоро обращусь к тебе со славословием. Изреки нам освобождение от грехов наших отцов, равно как и от тех, которые мы совершили в собственном теле; освободи меня, о царь, как вора, который съел украденный скот; освободи меня, как освобождают теленка от веревки.

Это было не нашим собственным делом, Варуна; это произошло невольно; это было отравленное ядом влечение; это была страсть, рок, отсутствие размышления. Старик имеет наклонность развращать юношу; самый даже сон приводит к преступлению. Помоги мне безгрешно делать удовлетворение тебе, нашему богу, помощнику, подобно тебе, как поступает раб по отношению к давшему ему свободу господину».

Уже в этом замечательном памятнике мы встречаем характерные места о единстве человеческого рода, о единстве религии у первобытного человечества, о «древнем грехе», о грехах отцов, лежащих и на их потомках и т.п. Многие другие памятники древней Индии называют всех людей чадами или «порождениями греха», и потому покаяние уже здесь получило свое должное внимание.

Каждое утро у персов читалась следующая покаянная молитва: «К тебе я воздаю, твое я величие прославляю, Ормузд, праведный судия, сияющий славою и светом, все знающий и всегда действующий, господин, господь, Царь, превознесенный над всеми царями, творец, дающий тварям каждый день необходимую для них пищу, царь великий и сильный, существующий изначально, милосердный, щедрый, благий, могущественный, премудрый, истинный промыслитель тварей!

Владыка праведный, да будет господство твое неизменно! Каюсь я пред тобою во всех моих грехах и отрекаюсь от них; отрекаюсь от всего, что я подумал, или сказал, или сделал, или даже только намеревался сделать худого. От этих грехов в мысли, в слове и в деле я отрекаюсь, я раскаиваюсь. Боже, будь милостив к телу моему и к душе моей и в этом мире и в будущем».

Было в обычае персов и устное покаяние во грехах пред жрецами. Всем этим определился взгляд последователей Зороастра на грех, на вину, как на всеобщую в человечестве, а главное – как на стоящую в отношении своего развития в зависимости от личной свободы и личного влечения человека. Человеческий поступок оценивается здесь с нравственной точки зрения, как дела собственной человеческой воли: «Чрез каждое доброе дело, говорится в одном из древних гимнов Ормузду, я надеюсь получить прощение своих грехов».

У египтян в «Книге мертвых» мы тоже с вами встречаем много молитв, в которых прямо говорится о грехе, и умерший устами своих собратий молит о прощении этих грехов, перечисляя самые-самые свои нравственные поступки.

«Плачевные песни для успокоения сердца» у вавилонян, открытые на почве Ассирии и Вавилона, являются покаянными гимнами, молящими о чрезвычайно многих грехах. В вавилонском представлении о грехе, грехе всеобщем для всего человечества, соединилась идея ответственности человека за эти грехи, как обнаружения свободной воли человека. Не чужда была идея человеческой греховности и греко-римскому миру.

Греко-римский мир сознавал уже, что нравственная злоба, нравственное развращение составляют всеобщую и неизбежную болезнь человечества, но не мог не признать даже того, что только к такой нравственной порче человечество в сущности и стремится, что только такое нравственное зло, иногда только прикрытое массою покаянного добра, есть для человека и самое желательное и что, следовательно, корень греховности человечества лежит гораздо глубже простой невозможности для чувственной природы человеческой делать добро.

Гораций высказывает справедливую мысль, что «без пороков никто не родится и тот только лучший, кто им меньше подвержен». В римском воздухе как будто было разлито ожидание близкой гибели греховного человечества и восстановление нового человека, беспорочного.

Это новое, ожидаемое еще только человечество, само по себе казалось Сенеке еще ненадежным в нравственном отношении: «И для него, – говорит философ, – для этого нового человечества, невинность не будет продолжительна, разве только на первых порах; скоро оно опять объято будет злом; добродетель трудно найти; для этого нужен наставник и руководитель, а без учителя можно научиться только пороку».

В этих словах уже более, чем одно философское предчувствие о том Праведнике, идеально-совершенный образ которого находят и у Платона. Слова Сенеки говорят не об идеальном человеке-праведнике, а о наставнике вышечеловеческой природы, имеющем дивное попечение о людях, умеющем сделать для их духовной природы то, чего не в состоянии сделать ни один человек.

Живую нужду в таком наставнике, который освободил был человеческую душу от окружающего ее мрака, научил бы ее добру и злу, дал бы ей возможность познать верховное существо и человеческую природу и установил бы надлежащие отношения человека к Божеству и другим людям, живую нужду в таком наставнике, по крайней мере, лучшие представители древнеязыческого мира чувствовали.

Чтобы распространиться в Римской империи христианству нужно было устранить прежнюю религию. Отсюда трехвековая борьба христианства с языческой религией и с государством, ей покровительствовавшим. Когда же христианство одержало верх над языческой религией и постепенно заменило ее, тогда оно заняло в государстве то положение, которым пользовалось прежде язычество.

У древних народов-многобожников расстояние между богами и людьми было очень не велико. Все выдающиеся чем-нибудь личности поступали по смерти в сомн богов. Народные герои, основатели городов, мудрецы были прямыми кандидатами на божеские почести. Умерший отец семейства становился домашним богом для потомков.

Существовало и пользовалось большою популярностью учение евгемеризм, считавшее всех богов людьми, обоготворенными по смерти из признательности или страха. Это было как бы выражение благодарности заслуженным общественным деятелям. После убийства Юлия Цезаря, он как любимец римского народа, был почтен почестями, издревле предназначенными для героев.

На месте сожжения трупа Цезаря был поставлен жертвенник и на нем колонна с надписью: отцу отечества. У этого жертвенника сам собою образовался культ; к жертвеннику приходили почитатели памяти Цезаря, приносили жертвы, давали обеты и т.п. Несколько позднее в память Цезарю был воздвигнут храм и 7 июля был официально объявлен праздником в честь Цезаря. Август тоже после смерти был причислен к богам по определению сената.

Преемники Августа наследовали от него священный титул Августа и соединенный с ним божественный авторитет. Они в сенате назывались богоподобными. В 746 году Август разделил город Рим на 14 частей и на 265 кварталов. Каждый из кварталов был поручен для управления магистрам, избираемым из бедных граждан или вольноотпущенников, живущих в квартале. В помощь им даны были на каждый квартал по четыре служителя из рабов.

Квартальные магистраты вместе со служителями смотрели за порядком и безопасностью в квартале, тушили пожары, раздавали царские подарки и прочее. Но они в то же время были и жрецами у местного квартального жертвенника, совершали ежегодно освящение квартала, в мае и августе возлагали венки из цветов на статуи, председательствовали на местных играх и др. Благодаря этой мере самые низшие классы населения, которые были совсем лишены участия в общественной жизни и которыми доселе мало занимались, вдруг получают доступ к управлению, делаются чиновниками.

Бедняки, отпущенные и рабы не остались в долгу перед своим благодетелем; они присоединили его гений к числу местных ларов. Через культ гения императора низшие классы населения входят в религиозное общение с высшими классами. Их новый бог и патрон есть в то же время и провидение всего государства. С другой стороны, эта новая вера в некоторой степени ослабляет религиозную кабалу господина над рабом. Теперь раб клянется уже не гением своего господина, а гением общего всех господина и патрона – императора.

Клятва гением кого-нибудь другого, кроме императора, строго запрещена. Затем культ императора объединил в религиозном отношении все города и провинции Римской империи. Уже при Августе многие провинции на востоке и на западе просили дозволения строить храмы императору и получили это дозволение. До смерти Августа учредился его культ во многих городах: Пизе, Помпее, в Ассизе и др.

По смерти же Августа он всюду почтен был божескими почестями, и по всем городам были построены ему храмы, капища, портики. Все наперерыв спешили заявить о своем признании, своих чувствах императору, единственным исключением в этом отношении, если не считать кельтов с их друидами, представляли иудеи. Они не только не выказали предупредительности в принятии культа императора, но не хотели подчиняться и насилию.

Прямая заповедь Божия запрещала им почитать другого бога, кроме своего единого истинного Бога, и они твердо и самоотверженно держались этой заповеди. Первый завоеватель Иудеи из римлян – Помпеи отнесся к религии евреев уважительно. Он вошел, правда, в храм, куда не позволялось входить иностранцу или иноверцу, и осмотрел все там находящееся: светильники, трапезу, кадильницу и вообще всю церковную утварь, а также деньги в казне хранилища, но ни до чего не дотронулся, и велел отправлять богослужение попрежнему.

Но спустя немного времени назначен был от римского сената царем Иудеи Ирод, который всячески старался ввести в Иудее римские обычаи. Он построил в Самарии городе храмом императору, назвав его в честь Августа Севастией. Точно так же он воздвиг храм с колоссом Цезарю в Кесарии Стратоновой, городе им же построенном. В Иерусалиме он учредил в честь Августа пятилетние игры, построил театр, а за городом амфитеатр.

Иудеям были очень неприятны эти нововведения, нарушавшие их национальные обычаи. Иудейский прокуратор Понтий Пилат тоже способствовал вражде к иудеям, отправляя из Кесарии легионы в Иерусалим, чтобы солдаты вступали в город с военными знаменами, носящими изображение императора. В Иерусалиме были развешаны знамена с символикой императора, но затем по просьбе иудеев сняты.

Постоянные конфликты приводили к возникновению войн.Так, на двенадцатый год правления Нерона началась кровопролитная война, кончившаяся при Веспасиане опустошением целого края, полным разрушением Иерусалима и храма, гибелью нескольких сот тысяч людей. Но материальный погром ничто в сравнении с религиозно-политическим, тесно с ним связанным.

С потерею Иерусалима и храма иудеи лишились своего отечества, своего религиозного центра и не могли рассчитывать на снисходительность победителя. Победитель считал свой военный успех вместе с тем победой богов Капитолия над Богом Иерусалима и был по-своему прав пожинать плоды этой победы. Если иудейский культ не хотел ладить с культом столицы государства, если он служил очагом национальной свободы и возмущения против государственной власти, то естественно Рим считал своим государственным долгом отказать в праве на признание враждебному культу, истребить очаг возмущения.

С победой римлян юридически боги Капитолия заступили место Бога Иерусалимского. При Веспасиане обязали иудеев ежегодно вносить в Капитолий по две драхмы, которые прежде они, платили в пользу Иерусалимского храма. При Адриане на эти деньги на месте Иерусалимского храма был построен храм Юпитера Капитолийского. Город Иерусалим заселен был новыми поселенцами и получил название Элии Капитолины.

Иудеи не хотели мириться с угнетением, с произволом римлян в вопросах своей религии и снова подняли бунт. Предводителем восстания явился Варкохеб, выдававший себя за небесного посланника, за обещанного иудеями Мессию. Результатом восстания было новое истребление нескольких сот тысяч иудеев и новые стеснения на них. Пределы Элии Капитолины были расширены за счет новых поселенцев из греков и сирийцев. Теперь Элия сделалась окончательно городом римским.

Иудеям было запрещено подходить близко к городу и смотреть на него, чтобы через это путешествие к священному месту не подогревалось чувство привязанности к отеческому городу. Для исполнения этого приказа город был окружен военным кордоном, и как только какойнибудь благочестивый иудей переступал заветную черту, тотчас же подвергался наказанию за свое любопытство.

Толпы старцев, покрытых рубищем, и женщины, одетые в глубокий траур, взбирались на Оливковую гору и оттуда плакались на великолепный город Адриана. И за это право поплакать в виду Иерусалима они расплачивались с римскими солдатами золотом. Вообще при Адриане иудейское благочестие считалось запрещенным, а Иудея представлялась обращенною в язычество.

На одной медали в честь Адриана Иудея представлена в виде женщины, которая стоя на коленях приносит жертву римским богам, как будто изъявляя чрез это свою покорность им. На другой медали она приносит жертву императору; последний приподнимает ее и как бы причисляет ее к верным областям своей империи.

В пятнадцатый год царствования римского императора Тиверия явился среди иудеев Иисус Христос. В беседе с апостолами Иисус прямо говорит, что распространение его учения и путь рода человеческого к Царству будет сопряжен с борьбой и насилием: «Предаст же брат брата на смерть, и отце – сына… восстанет народ на народ и царство на царство». «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». «Продай одежду свою и купи меч». «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал, чтобы он уже возгорелся!»

Исходя из вышесказанного, мы видим, что первоначальное христианство было связано с революционно-бунтарским и освободительным движением социальных низов и угнетенных народов. Революционно-бунтарские настроения, отраженные в евангелиях, дают основание полагать, что Иисус – бог имел своим историческим прототипом действительно существовавшего Ииcуса – предводителя восставших, или же таким прототипом был Варкохеб, которого мы уже называли раньше. Возможно, что именно он и послужил прообразом для Иисуса. Мы не будем рассматривать здесь проблему доказательства был ли или не был Иисус. Многие исследователи уже высказывались по этому вопросу. Именно к ним я вас и отсылаю.

Наиболее интересным вопросам, на наш взгляд является вопрос, связанный с проблемами труда и собственности, вытекающий из христианского учения. Учения обездоленных и неимущих. Под каким же флагом шел процесс реализации экономических воззрений?

Во-первых, необходимо остановиться на римской хозяйственной жизни в первые века христианства. Здесь необходимо отметить, что уже в последнее время римской республики капиталистическая форма хозяйства окончательно стала господствующей в Риме. Огромные состояния были накоплены в руках сравнительно небольшого числа лиц.

Число таких лиц, по тем или иным данным, немногим превышало 2000 человек. Этим лицам принадлежала почти вся плодородная почва Италии и отчасти также и провинции. Через посредство свободных арендаторов, большею же частью через посредство многочисленных рабов, они организовали хозяйство на своих латифундиях, в которых наряду со скотоводством и земледелием существовали кирпичные заводы, войлочные и горшечные фабрики, трактирные заведения, местами также каменоломни и горные рудники. Рабам отдавалось предпочтение, так как они были свободны от военной службы.

Лишь ничтожная часть их состояла из рожденных рабами, большинство же доставлялось на рынки либо как военнопленные, либо как похищенные. Так как похищение людей в эпоху, когда войны не доставляли уже достаточно рабов, велось с согласия римских богачей, могло случиться и так, что бедные римские граждане были превращены в рабов. В таком случае они с трудом получали снова свою свободу.

Триумвир Красе владел, например, землями, одна ценность которых достигала 200 млн. сестерций, кроме того им были вложены крупные суммы в дома и торговлю рабами. Для бедного же гражданина кроме военной службы, которую он нес не из идеальных побуждений, а единственно ради собственного обеспечения, не оставалось почти возможности зарабатывать себе честным трудом все необходимое для жизни.

Следствием такого строя хозяйственной жизни было, как и следовало ожидать, глубокое нравственное вырождение. У богачей возрастала, с одной стороны, алчность, не брезговавшая никакими средствами обогащения, с другой стороны, распутство и роскошь; бедняки теряли мало-помалу всякую охоту к труду и не делали больше различия между дозволенными и недозволенными средствами удовлетворения своих потребностей.

Безбрачие и ограничение числа детей стало также всеобщим явлением. Для бедняков все, что связано с браком, стало также слишком тяжелым и обременительным. Для богачей брак служил препятствием к необузданным наслаждением, кроме того они стремились оградить свое имущество от раздробленности. Для борьбы с этим злом искали помощи в законодательстве.

Так были изданы законы о блюдах и роскоши. Чтобы уничтожить возможность подкупа при соискании высших государственных должностей ограничивали число кандидатов, сделав право избрания более затруднительным. Чтобы бороться с сокращением числа браков, были предоставлены особые льготы семьям с большим количеством детей.

Был установлен максимум земельной собственности и скотоводства, чтобы остановить дальнейший рост латифундий; неоднократно предпринимались также попытки провести новое разделение земельной собственности. Был издан указ, что одна треть сельскохозяйственных рабочих должна состоять из свободных граждан; таким путем надеялись доставить работу этим последним.

Именно в этих экономических условиях развиваются христианские учения о собственности и труде. Так, святой Киприан сетует, что многих богатство совращает с пути истины. Они имеют призвание последовать примеру Спасителя, оставить все, имущество и родителей, как это сделали уже апостолы и многие после них. Но любовь к богатству ослепляет их. Богатство держит их в своих тисках, они рабы своих страстей. Они считают себя хозяевами своего богатства, на самом же деле богатство держит их в своей власти, они не хозяева, а рабы своих денег.

Именно, исходя из подобных положений возникают такие понятия, как истинное и ложное богатство. Многие христианские проповедники высказывают мысль о том, что «имущество дано нам для того, чтобы мы имели его, а «средства» должны служить средством к добру». Поэтому, утверждает, например, Климент Александрийский «надо не губить свое добро, а лучше искоренять в себе дурные наклонности и страсти, не дающие нам пользоваться ими, как следует. Ибо страсти делают человека нищим». Приблизительно в таких же словах высказывает свою мысль и другой ученый Ориген.

Св. Иероним в своем толковании Евангелия от Луки, а именно слов Спасителя: Приобретайте себе друзей богатством неправедным. Свято подчеркивает слово: неправедным. Ибо, говорит он, всякое богатство неправедного происхождения, источник его – несправедливость; что приобрел один, то потерял другой. Поэтому правду говорит поговорка: каждый богач или сам несправедлив, или наследник несправедливого.

Здесь мы видим, что христианские теоретики возвращаются на реальную почву, которую уже подготовили им греческие мыслители – философы, заложив основу таким понятиям, как собственность, личность, богатство и власть.

Бедность и богатство, говорит Златоуст в другом месте, не в деньгах, а в наших помыслах и побуждениях: тот всех беднее, чьи глаза самые завистливые, самые ненасытные. «Когда же, – восклицает Златоуст, – перестанут, наконец, говорить о богатых и нищих в общепринятом смысле!

Не тот беден, у кого нет ничего, а тот, который желает слишком многого. Не тот богат, кто имеет много, а тот кому ничего не нужно. Не в собственности дело, а в самом взгляде на жизнь; богатство и бедность – вопрос миросозерцания». Желания делают человека, считает он, богатым или бедным, а не обилие или недостаток денег.

Мы знаем, что у греков в тимократии и у римлян по имуществу определялся ценз, а от ценза зависела возможность добиться влияния и почета в обществе. Возможно, отцы церкви отлично понимали, что их увещания ценить людей не по цензу, а по другой, более благородной цели, с высшей, моральной точки зрения резко противоречили господствующим взглядам римских официальных властей.

Св. Амвросий различает мудрость плоти и мудрость от Бога; первая, говорит он, выше всего ценит выгоды и удобства, доставляемые богатством, вторая же ни во что не ставит этот всеобщий кумир. Здесь сказывается противоречие между римским и христианским мировоззрением, их различная оценка материальных благ. Сетуя на то, что многие предаются роскоши и мамону, Амвросий имеет в виду римскую знать, к которой он сам принадлежал по своему происхождению.

В этой же плоскости надо искать объяснения тактике отцов церкви, которые обязательно называют богатством всякое душевное качество человека. Истинному богатству отцы церкви дают различное определение. Чаще всего они исходят из следующего определения: богат тот, кто имеет все то, что желает себе. Отсюда они выводят положение: истинное богатство заключается в бедности желаний. Мы встречаем это толкование у Климента Александрийского, Василия Великого, Иоанна Златоуста и других.

Тертуллиан считает бедных богатыми, так как на них распространяется обещанное Спасителем вечное блаженство. Ориген видит богатство в обладании откровением, в вере и познании. Григорий Нисский требует, чтобы христиане были богаты добродетелью, Амвросий называет богатыми праведников, Августин считает все, что придает внутреннее достоинство человеку: ум, справедливость и доброта – богатством высокого порядка.

Очевидно, дело не в том, в чем именно отцы, каждый по своему, видят духовное богатство человека, а лишь в том, что они единодушно отрицают первенство материального богатства, не признают за ним решающего значения, а стало быть, не считают его также очень большим, а тем паче самым большим благом.

Рассматривая все стороны общественной жизнедеятельности Римской империи, указывая на распущенность нравов, они указывают и на то, что опасность для общества является не тогда, когда идеалы изменяются, а тогда, когда их теряют. Необходимо обладать сильно развитым историческим смыслом, чтобы одновременно видеть связь и различие между упадком народа и народившимися новыми формами жизни. Эту связь, как никто, заметили христианские богословы и раскрыли эту связь, опираясь на экономические факторы.

В пользу общности имущества можно найти множество мест в священном писании. Так уже в учении 12-ти Апостолов мы читаем: «Раздели все с братом твоим и не называй ничего своей собственностью». Но смысл этих слов выясняется из последующего: «Ибо если вы сообща пользуетесь благом непреходящим (подразумевается: вера и обетование вечного блаженства), то кольми паче следует вам делиться благами преходящими?».

Итак, на основании аналогии с равенством нашим в области сверхъестественного требуется известное идеальное равенство в области благ естественных. Не раздел имуществ, а благостыня приближает нас к этому идеалу; цитированные слова Учения должны лишь побудить верующих к добровольному отказу от части своего достатка, в общем же последний категорически признается частной собственностью.

Другими словами, мы имеем здесь дело не с пропагандой коммунизма, а с чисто моральной проповедью; цель ее – установить правильный взгляд на обладание земными богатствами, а вовсе не равенство имуществ. Аналогичные тексты Апостольских Правил и Послания Варнавы: «Имей все общее с братом твоим и не называй (ничего) своим, ибо от Бога всем уготовано общее участие», и «Имей все общее с ближним твоим и не называй (ничего) своим; ибо если вы в непреходящем участвуете сообща, то тем более в вещах преходящих».

Фактически деление людей на богатых и бедных везде признается отцами церкви. Климент Александрийский высказывается о том, что Бог дал людям земные блага для совместного пользования: «Господь, – говорит он, – предначертал человечеству жить в общности. Он сделал все блага общим достоянием, ибо не желает, чтоб одни имели больше других. Он дозволяет каждому пользоваться его дарами, но не через меру, а в пределах необходимого. Как потребности, так и потребление должны быть у всех одинаковы.

Поэтому крайне странно и позорно, если один живет в богатстве и роскоши и предоставляет голодать другим. Ведь даже земная слава приобретается не столь богатством, сколь добрыми делами. В самом деле ведь и гораздо разумнее употреблять свой излишек на пользу ближних, нежели покупать на него золото и драгоценности.

Лактанций видит великую несправедливость в том, что горсть людей присваивает себе все материальные богатства мира, служившие прежде многим, и, накопляя их в своих амбарах, заставляет других голодать и таким образом порабощает их себе: «Источником всех этих зол была алчность…

Ибо имевшие какой-либо прибыток не только не давали участвовать в нем другим, но похищали и чужое добро, все обращая на свою личную наживу; и то, над чем прежде даже отдельные лица работали для потребления многих людей, скоплялось в домах немногих. Ибо с целью поработить остальных, они начали похищать и собирать предметы первой необходимости и хранить их под крепкими замками, чтобы сделать небесные милости своими».

Далее он замечает: «Ибо в учении Сократа от Платона не скрылось, что сила справедливости заключается в равенстве, так как все рождаются в равных условиях». Следовательно, говорит он, они не должны иметь ничего своего собственного; а должны владеть всем сообща, для того, чтобы могли быть равны между собой, как того требует суть справедливости.

С этим можно примириться пока, по-видимому, речь идет о деньгах. Можно на многих фактах, замечает Лактанций, показать, насколько это невозможно и несправедливо. Однако допустим, что это возможно. Значит, все будут мудрецами и будут презирать деньги.

Далее в другом месте он продолжает: «Первые из философов, а в особенности Платон и Аристотель, много говорили о справедливости, превознося высшей похвалой эту добродетель за то, что она воздает каждому свое.,. А ведь нет ни одного человека, даже из немощных и нищих, на которого не могла бы простираться справедливость. Но так как они не знали, в чем она заключается, откуда происходит и как проявляется, они эту высшую добродетель, т.е. общее благо всех, уделили немногим и объявили, что она не преследует собственной пользы, а стремится лишь к пользе других».

«Поэтому, – продолжает Лактанций, ни римляне, ни греки не могли сохранить справедливость, ибо люди у них были разрознены многими ступенями от бедных до богатых, от людей низкого звания до власть имущих, наконец, от частных лиц до державного царского достоинства. Ибо, где не все равны, нет равенства; а равенство исключает справедливость, вся сила которой в том, что она делает равными тех, кто вошел в эту жизнь на равных началах».

Можно было бы еще привести множество различных точек зрения, но на наш взгляд, кажется их уже достаточно, чтобы определиться. Мысль о первоначальном равенстве и счастии людей мы встречаем у многих других отцов церкви: св. Григория Назиануского, Василия Великого и др.