Кризис европейских наук. Проблема судьбы европейской культуры

Недовольство Гуссерля состоянием науки, которое было ощутимо и в «Логических исследованиях» (и которое можно было бы расценить как следствие непонимания и неприятия революции в науке, свойственное тогда многим философам и ученым), переходит, как мы могли убедиться, в более глубокое чувство беспокойства, которое к 30-м годам уже перерастает в тревогу не только за судьбу науки, но и за будущее всего «европейского» общества.

Причем и то, и другое в сознании Гуссерля соединилось в некое целостное самоощущение.

Наряду с моментами личного порядка (о которых было сказано в начале этой главы) немаловажным было также и то обстоятельство, что наиболее перспективный ученик его, Мартин Хайдеггер, развил собственный вариант феноменологии (будучи вначале уверенным, что продолжает дело учителя!), который положил начало экзистенциализму, отнюдь не методологическому, и тем более не рационалистическому направлению в философии.

Гуссерль счел самого себя виновным в том, что подобное развитие феноменологических принципов оказалось, так сказать, не предупреждено позитивной разработкой «подлинной» феноменологии как науки.

В конце 1930 г. он писал: «Это сущее несчастье, что я так задержался с представлением в систематическом виде моей (к сожалению, приходится так говорить) трансцендентальной феноменологии, и выросло поколение, которое погрязло в предрассудках и в результате разрушительного психоза не желает ни слышать, ни видеть ничего, относящегося к научной философии».

Последнюю из своих работ, опубликованных при жизни, «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология», он сам характеризует как введение в феноменологическую философию. Почему же «введение»?

А что же было сделано раньше?! Неужели весь огромный предшествовавший труд породил только неясные идеи и сопровождался публикацией незрелых плодов интеллектуального экспериментирования? Думать так, особенно если учесть необычайную требовательность.

Что, конечно, тоже не было оригинальным — напомним еще раз о том впечатлении которое произвела на читающую европейскую публику книга О. Шпенглера «Закат Европы».

Это сожаление понятно, если иметь в виду, что Гуссерль считал феноменологию наукой, а это значит, что она по сути своей должна была бы быть «имперсональной», как математика.

Гуссерля к любой из своих публикаций, было бы по меньшей мере легкомыслием. На мой взгляд, в последний период жизни в сознании Гуссерля и в самом деле произошло важное изменение в понимании цели и предмета философии — отнюдь не только феноменологии (которая, как я не раз подчеркивал, была задумана как методологическая концепция).

То, что недавно казалось Гуссерлю «центром» философии, теперь предстало чем-то вроде «периферии»; то, что считалось целью, оказалось разве что средством.

Впрочем, такой поворот был подготовлен и самой логикой предмета: ведь и прежде феноменологический метод (на то он и метод) Гуссерль расценивал, в общем-то, все-таки как средство — средство прояснить основания науки, избавить ее от «неосновательности», от случайных факторов, от психологизма; короче, сделать строгой.

Об этом же идет речь и в «Кризисе…» Но вместе с тем главная задача философии выглядит здесь не как служебная по отношению к науке, а гораздо более широко — как формирование мировоззрения. Тем самым, по сути, утверждается, что содержание самой наука, сколь бы развитой она ни была, мировоззрением еще не является.

Казалось, на склоне лет Гуссерль чувствует еще достаточно сил, чтобы заняться той темой, которая некогда принесла славу Шпенглеру — и поспорить с его блестящей книгой (которая, кстати, ни разу так и не была упомянута в прежних трудах Гуссерля).

Тема кризиса науки в эти годы представляется ему чем-то вроде введения к теме кризиса «европейского человечества».

Еще в докладе на заседании «Венского культурного союза» в мае 1935 г. Гуссерль акцентировал внимание на вопросе об общем состоянии духовной культуры, моментом которой предстает наука вообще и естествознание в частности.

История естествознания, история философии, история всей культуры, утверждает здесь Гуссерль, позволяют понять специфическую традицию, которая лежит в основании всей культурной жизни европейского человечества, осознать его судьбу и, поставив верный диагноз болезни, которая его поразила, найти — может быть — средство спасения.

Подчеркнем еще раз: теперь Гуссерль считает, что «больна» не только наука — больна сама «душа» европейского человека.

Симптомы этой болезни достаточно очевидны как в науке, так и в политике. Но что это за болезнь? В чем ее причина? Как и в медицинской практике, ответить на такие вопросы легче, если известен анамнез. И потому следует обратиться к истории человеческого духа, понятой не только как летопись его побед, но и как “история болезни”.

Мысль Гуссерля движется здесь по сути по схеме классического психоанализа: чтобы излечить душевную болезнь, нужно определить, когда она началась; сделав понятным для самого пациента этот действительный исток недуга, можно надеяться на излечение.

Доклад, о котором идет речь, стал основой последней книги Гуссерля. Обратимся теперь к ее содержанию.