От «кризиса объективности» к «кризису субъективности»

В общем-то процесс освоения культуры, как мы уже знаем, привлек внимание философов сравнительно давно и даже стал предметом специальной философской дисциплины — герменевтики.

Пусть даже, со времен Шлейермахера, философская герменевтика изменила свой «имидж» и свой статус не менее радикально, чем философия в целом, но по своей сути она была и остается не столько «искусством интерпретации текстов», сколько теоретическим исследованием адаптационной деятельности в сфере культуры.

Сама «герменевтика» как объект, т.е. как деятельность людей по освоению содержания и смысла иной культуры (или какой-то специализированной сферы той культуры, к которой они сами принадлежат), имеет «синхронический» и «диахронический» аспекты.

Здесь нельзя говорить о строгой дихотомии: чаще всего оба этих аспекта явным образом наличествуют в реальной работе интерпретации, а иногда их бывает трудно различить.

К примеру, толкование библейских текстов, по Шлейермахеру, видимо, диахронично — если библейский текст предстает как «древний первоисточник», как историческое культурное наследие.

Но если смысл «того же» библейского текста, уже в качестве реалии современной религиозной культуры, хочет понять человек, который сам не принадлежит к христианской конфессии или вообще далек от религии, или даже когда священник «здесь и теперь», читая проповедь и связывая ее содержание с современной ситуацией, старается довести до своей паствы смысл какого-либо отрывка из Библии, — тогда временной интервал, который разделяет предмет и результат интерпретации, либо совсем исчезает, либо отходит на второй план.

Сама культура, как мы уже знаем, в своих истоках есть «отчуждение» человека от природы; она означает создание особого мира, мира символов и смыслов — хотя при этом «символы» и «смыслы» сами по себе могут только «иметь значение», но неспособны существовать без «грубой природной материи» ни для отдельной личности, ни «для других».

Символический мир, мир культуры, будучи сам, коль скоро он возник, «содержанием» определенной части «природной» реальности, сохраняет высокую степень автономии в отношении «природного».

И потому нам не стоит удивляться тому, что в нашем практическом мире, с одной стороны, мирно уживаются, казалось бы, совершенно несовместимые друг с другом характеристики: так, например, текст (как книга или рукопись) обладает пространственными размерами и весом; произнесенное слово есть звук, т.е. шум, который, при желании, можно измерить в децибелах, — но вместе с тем выражения «легковесная книга» и «тяжелый разговор» вовсе не означают, что эти, смысловые, характеристики феноменов культуры могли бы быть измерены с помощью физических приборов.

Примерно то же происходит в сфере культурного бытия и с категорией времени. Прежде всего, герменевтическая процедура преодолевает зияющую пропасть между прошлым и настоящим.

В изложении истории философии, будь то книга или лекционный курс, сама герменевтическая процедура, как правило, становится невидимой — автор или лектор превращаются в полномочных представителей прежней философской мысли, а читатели или слушатели, тем самым, становятся современниками сразу и Платона, и св. Августина, и Гегеля, и Маркса, и Ницше, и Фуко с Делёзом.

Следовало бы обратить внимание также на то, что временная размерность самого «материала», с которым имеет дело история философии, при этом тоже исчезает; ее заменяет «датировка», т.е. «квазивременная» сетка, наложенная на современный, историко-философский, текст, существующий уже в другое время и обладающий иной пространственно-временной размерностью, нежели то, о чем этот текст (например, учебник, который вы сейчас держите в руках) повествует.

Несколько огрубляя ситуацию, можно сказать, что интерпретация всякого текста означает его «осовременивание», если использовать удачный термин из словаря феноменологов.

Разве не свидетельствуют о такой временной трансгрессии выражения, которыми мы, историки философии, пользуемся очень часто: например, «как утверждает Платон» или «как думает Кант»? Мы просто не замечаем, что используем настоящее время глаголов, говоря о событиях далекого прошлого.

То, что мы запросто употребляем такие выражения, не заботясь о том, чтобы значение всех наших
слов было совершенно жестким и однозначно определенным, конечно же, открывает философскому сознанию обширную программу исследований мира культуры, которую можно было бы назвать «онтологией смыслов».

У ее истоков стояли древнегреческие философы — софисты; ею же продолжала заниматься структурная лингвистика, не говоря уж о многочисленных «вкраплениях» этой темы, которые нетрудно найти буквально во всех сколько-нибудь значимых философских концепциях после Нового времени.

Но так же, как менялся мир культуры, менялись и меняются и «фокусировка», и содержание философской рефлексии этого мира.

Можно сказать, что обвальная информатизация нашего повседневного бытия как раз и оказалась той «последней каплей», которая «переполнила чашу»: мировоззрение, которое все еще могло оставаться и оставалось «объективистским» даже тогда, когда «наивный объективизм» в роли универсального мировоззренческого принципа был раскритикован профессиональными философами, это мировоззрение в наши дни чуть ли не всеми признается если не совершенно ошибочным, то уж во всяком случае недостаточно адекватным реальности.

Узнай цену консультации

"Да забей ты на эти дипломы и экзамены!” (дворник Кузьмич)