Экология и этология с точки зрения социолога

Вспомните многочисленные вопросы, которыми нас засыпает ребенок:  почему снег мокрый, почему взрослые скучные, почему огонь жжется, почему нельзя шуметь, почему часы тикают?.. Некоторые вопросы не представляются трудными, на другие мы ответить не можем. Например, простой с точки зрения малыша вопрос: почему кошка – кошка? Действительно, почему? И не только на русском языке. Англичане тоже зовут ее похоже – “кэт”.

Наступает время и подросток уже не мучает вас “наивными вопросами”. Скорей, мы пристаем к нему с подобными. Почему ты  не заправляешь рубашку в брюки, зачем  девочке так вызывающе краситься, для чего надо включать музыку на полную громкость, почему тебе домой не загонишь, где ты научился ТАК разговаривать с родителями?..

Чтобы разобраться в поведении детей надо заглянуть далеко назад, в прошлое человечество. Придется обратится за помощью не только к истории, но и к науке, изучающей поведенческие причины у животных и людей.

Поиск исто­ков нашего поведения во внешне иных, но по сути своей сходных действиях животных, особенно человекообразных обезьян — одно из крупней­ших открытий нашего века. Занимаются этим ученые экологи и ученые этологи. Именно они открыли причины агрессивности, оставшиеся в нас на уровне инстинктов, именно они объяснили нашу любовь к коллекционированию,  украшениям, именно они “расшифровали” причины ревности и причины национальной вражды.

Социология не могла не воспользоваться мощными эко – и этологическими инструментами. Именно поэтому наша сегодняшняя лекция посвящена ознакомлению с этой наукой.

Всем приходилось видеть расхаживающих по берегу реки или моря чаек и ворон. Они ходят не без дела — они собирают. Для эколога это слово — научный термин. Собирательство — это экологическая ниша, профессия животного, его способ добывать себе пропитание. Нелегкая профессия.

Другие умеют нырять за рыбой, или бить птиц на лету, или нападать из засады, или долбить деревья в поисках насекомых, или безошибочно вынимать длинным клювом червей из-под земли, а собиратель ничего этого не может. Он бродит, подбирая все, что не убежит, что удается найти, переворачивая коряги и камни, роясь в выбросах водорослей.

Мы все собираем, отдавшись инстинкту, голосу предков человека, ибо человек начал свой путь на Земле, имея единственную экологическую нишу — нишу собирателя. И сейчас еще в дебрях Амазонки, в пустынях Австралии и Южной Африки, на островах Океании существуют племена собирателей.

Многим видам животных, например травоядным, пища дается даром, она  вокруг. Первобытный человек не был наделен ни быстрым бегом, ни острыми когтями, ни мощными зубами, ни желудком, способным переваривать траву, листья и ветки. Пищевые ресурсы человека всегда были ограниченны, голод — постоянный его спутник.

Даже в наш самый сытый в истории век более 2 млн. человек живут на грани голода или голодают. Небольшие стада — два-три десятка — предков человека бродили по тропической саванне, вблизи водоемов и рек. Дохлая рыба, объедки со стола хищников, моллюски, почки, побеги, камбий со стволов деревьев, ягоды, орехи, черви, насекомые, пресмыкающиеся, изредка —  попавшиеся зверьки, птицы, яйца — вот меню собирателя.

Немногое из этого странного набора используется в современной кухне. Но наша склонность лакомиться продуктами с разными оттенками запаха тухлятины—с тех времен. Такие блюда есть у всех народов—от сыра рокфор и камамбер у французов до копальхена у эскимосов.

Азарт, сопутствующий сбору бесполезных предметов  демонстрирует нашу инстинктивную тягу к подобным занятиям. Так ли нам нужны грибы — ведь их можно купить, но вы любите их собирать. Может статься, что вы и есть их даже не любите. Но, собирая, вы счастливы, когда внутреннее чувство — «там, за этой березкой» — не ошибается, гриб там и есть. Это счастье предвидения, знания наперед, счастье сбывшегося инстинкта.

Что же такое – инстинкт?  Нужен ли он нам? Вреден он или полезен? Насколько подвержены ему люди?

Слово это часто употребляется в быту как символ всего низменного, всего дурного в человеке. Инстинкты рекомендуется скрывать и подавлять. Инстинкту противопоставляется мораль и разум. Но в биологии, у этологов, слово «инстинкт» имеет иное значение. Им обозначают врожденные программы поведения.

Можно собрать очень сложную ЭВМ, но, пока ее не снабдят программами, она ничего не сумеет рассчитать. Программы — инстинкты ЭВМ. Так же и мозг. Чтобы начать действовать, он нуждается в программах: как узнавать задачи и как решать их, как учиться и чему учиться.

Животное рождается с этими программами, с очень большим набором очень сложных и тонких программ. Они передаются с генами из поколения в поколение, их создает естественный отбор, без конца по-разному комбинируя малые, простые блоки в новые системы.

Комбинации проверяются в судьбах — счастливых и несчастных — миллионов особей. Неудачные программы выбраковываются с гибелью особи, удачные — размножаются. Это и есть естественный отбор.

Инстинкты вырабатываются медленно — так же долго, как и новые органы, а став ненуж­ными, перестраиваются или разруша­ются медленно, зачастую не быстрее, чем морфологические приспособле­ния — число пальцев, форма клюва, строение зубов.

Наши предки были не беднее инстин­ктами, чем любые другие животные. Множество инстинктов, которые уна­следовал человек, не только не успели разрушиться, но более того, они не исчезнут никогда. Потому что они нуж­ны, потому что они по-прежнему слу­жат, составляя фундамент новой, рассу­дочной деятельности. Она развивалась не на пустом месте, а от врожденных программ.

Например,  инстинкт собирателя,  содержащий в себе стремление искать, различать, классифицировать, учиться, награжда­ющий нас за правильное применение программы радостью удовлетворения, — этот инстинкт проявляется не только в атавизмах — сборе даров природы. Он в азарте коллекционера марок и этикеток, он в страсти зоолога и ботаника соби­рать и классифицировать коллекции животных и растений, он и в неутомимой жажде геолога к пополнению коллекций минералов.

Никого из нас не заливает краска стыда из-за того, что все мы рождаемся, питаемся и умираем, как животные. Отчего же тогда стыдиться, что во мно­гих своих пристрастиях и поступках мы руководствуемся инстинктом?

А есть ли инстинкты, присущие только человеку? Зоологи утверждают: в двух проявле­ниях человек уникален в животном царстве – он пользуется речью и огнем.

Использование огня утилитарно, но тяга к огню у человека бессознательна, инстинктивна.    Это   единственный инстинкт, которого не знают звери.  Инстинкт человека. Он возник у тебя, далекий предок, и сохранился в нас.

Но как только не преломлялся он в созна­нии! Культы огнепоклонников. Разру­шительные  блаженства  пироманов. Подожженный и заново отстроенный Рим. Пионерские костры. Вечный огонь в честь павших…

Думая подобным образом, мы откры­ваем для себя еще один путь познать образ предка, а через это по-новому понять и себя,  и других людей.

Пора задать вопрос: неужели любовь к родине — инстинкт? На него этологи отвечают решительным Да.

А выяснено это было в опытах на перелетных птицах. Брали птиц в разном возрасте — еще не вылупившихся, только что вылупившихся птенцов, слет­ков, покинувших гнездо, молодых, живу­щих с родителями, молодых чуть постар­ше, взрослых — и перевозили с места, где были их родительские гнезда, в дру­гое. На новом месте пернатых подопыт­ных задерживали до начала осенней миграции на зимовки, окольцовывали и отпускали.

А весной ждали по обоим адресам. Оказалось, что, слетав на зимовки, взрослые птицы возвращались «домой», причем поведение молодых зависело от возраста в момент опыта. Если их перевозили по достижении неко­торого критического возраста, они воз­вращались к «родным пенатам» (т. е. туда, откуда их увезли). Если же не достигшими этого рубежа — они возвра­щались туда, где их выпустили.

Значит, у птиц привязанность к определенному месту на земле образуется в детстве, в каком-то критическом возрасте. Где они в этом возрасте окажутся, там и будет их родина, на которую они станут возвра­щаться всю жизнь. Запечатление каких-либо образов (в нашем случае — местно­сти) мозгом в детстве и на всю жизнь этологи называют импринтингом — «впечатыванием» в формирующийся мозг.

Заметьте, что инстинктивная родина не обязательно место рождения, это место, где прошел чувствительный отрезок детства. Теперь импринтинг родины изучен у многих животных — рыб, черепах, птиц, млекопитающих. Видимо, этот же механизм действует и у детей в возрасте старше 2 и моложе 12 пет.

Есть территориальные животные и есть номады — бродяги, не знающие дома. Каков же человек? Со школы мы знаем: есть оседлые народы, есть коче­вые. Это зависит от уклада жизни, эко­номики. А каким был наш предок — собиратель?

Как всякий собиратель, он должен был бродить. Но небольшое стадо брело не куда попало — оно бро­дило по своей, общей для стада, тради­ционной территории. Это была их роди­на, которую они помнили и готовы были защищать. А дальше простирались вла­дения других групп, откуда их изгоняли. Кочевать по знакомой территории выгоднее — уже известны и кормные угодья, и водоемы, и укрытия, и живу­щие на ней хищники.

Выше говорилось, что есть в детстве каждого территориального животного особый момент — период закрепления территории. В это время происходит импринтинг — запечатление в мозгу облика окружающего мира. Запечатление навсегда. Став взрослым, животное будет стремиться не потерять этой тер­ритории, возвращаться на нее.

Если период запечатления короткий, а живот­ное в это время малоподвижное, оно запомнит маленький участок. Если период длинный, как у человека, и животное много перемещается, оно запечатлеет обширную территорию.

Однако, чем больше мы путешествуем, тем лучше. Человек должен много ездить, это развивает в нем широту мышления, увеличивает способность к адаптации. И часто он выбирает для постоянного проживания другое место, не то, где родился. Почему? И на этот вопрос есть ответ у этологов.

Наша  маленькая  индивидуальная родина всегда прекрасна, где бы ни вырос человек — в тундре или в тайге, в пустыне или на берегу моря, на островке или в городе, ибо она запечатлевается в нашем мозгу и окрашивается всеми теми положительными эмоциями, что так свойственны детству. Но многие виды животных имеют и еще один, уже вро­жденный образ — образ подходящей для вида экологической среды. При возмож­ности выбора выросший в изоляции олень предпочтет лес, а сайгак — откры­тые пространства.

Исходная среда чело­века — всхолмленные берега озер и рек в саванне. И для нас до сих пор самый приятный ландшафт — слабовсхолмлен­ный, где деревья и кустарники череду­ются с открытыми пространствами, а вблизи есть река или озеро. Заметьте, что люди безжалостно вырубают леса вокруг поселений в лесной зоне, но упорно сажают деревья вокруг поселе­ний в степи.

Так же необходимой “программой” нормального человека является любовь к природе. Человек, равнодушный к природе, ущербен, неполноценен.

Первобытные собиратель, охотник, садовод являлись естественными чле­нами экологических систем. Казалось бы, их влияние на природу не было раз­рушительным и они не нуждались в запретах поведения, нарушающего окру­жающую среду.

Более того, обладай они сильными запретами, человек не мог бы идти по пути прогресса. Но и представле­ние о том, что только в наше время люди столкнулись с отрицательными послед­ствиями воздействия на окружающую среду, неверно.

Неумеренный выпас скота и выжи­гание саванны превратили сначала Ара­вию, а затем и Северную Африку в пустыни. И от некогда многочисленных ее обитателей почти никто не остался. Истощенные и брошенные земли, храня­щие материальные остатки своеобраз­ных культур, встречаются на всех мате­риках. Где их обитатели? Все они жертвы катастроф, вызванных разруше­нием окружающей среды.

Раз погибали те, кто не мог остано­виться вовремя, раз выживали те, кто не доводил среду до катастрофы, значит, мог действовать естественный отбор:

вырабатывались защитные механизмы, изменявшие поведение популяции при опасном нарушении экологической сре­ды. Один из таких механизмов—любовь к природе. Жалость к животным, к деревьям.

Стремление не портить их зря, больше необходимого. Удивительное качество — сопереживание страданиям чуждых нам существ. С ним родится почти каждый из нас. Его очень легко развить и усилить в ребенке, довести до полного  психологического  запрета. Правда, это чувство глохнет, когда ребе­нок убеждается, что взрослые, поведе­нию которых он доверяет и подражает, легко нарушают этот запрет.

Посетивший Древний Египет Геродот с изумлением описывает их. В Нижнем Египте, наиболее заселенном и окульту­ренном, горожане рыли пруды, в кото­рых содержали бегемотов и крокодилов. Их кормили за общественный счет, и горе тому, кто их обидит. Священна кошка, священны ибисы, даже некото­рые насекомые.

Нельзя рвать священ­ные цветы, священными рощами можно только любоваться. И в то же время в Верхнем, менее обжитом Египте на кро­кодилов и бегемотов разрешалось охо­титься. Там их еще встречалось много. Священными, в сущности просто охраня­емыми, являлись многие животные в Индии.

Прообразы заповедников, заказников, зоопарков. Нормы поведения, которые мы хотим выработать. Все это было, значит, возможно и вновь. Еще недавно учитель  разъяснял школьникам на примере священных животных и рас­тений неразумность и религиозный фанатизм древних египтян, а теперь тот же пример мы приводим как символ их высокой культуры и осмотрительности.

Человек разумный не появляется на свет, ничего не зная о нем. Он рождается с программами, как вести себя в этом мире. Изучение этих программ важно не только для этологов, но и для социологов.

Мы обсудили для начала не самые важные, не самые очевидные из них. Напротив, почти забытые, почти не нужные, проявляющиеся в небольших наших странностях, привычках, при­страстиях, хобби. Таких неясных, необъ­яснимых для нас самих. Но куда более понятных, если мы обращаемся к образу жизни наших предков.

Инстинкт удивительно корректен по отношению к разуму. Древний повели­тель поведения, он обычно не команду­ет, не требует слепого подчинения, даже не советует. Он только незаметно направляет желания и мысли, оставляя разуму полную свободу облечь желание в подходящую времени и обстановке форму. Ведь он, инстинкт, древен и кон­сервативен. Жизнь же меняется, на то и дан разум, чтобы ориентироваться в меняющихся, нестандартных ситуациях и принимать решения.

Нам кажется, что мы поступаем так, а не иначе потому, что так хотим, нас так воспитали, это наше убеждение, и почти никогда нам не кажется, что нас побу­ждает к этому что-то слепое, грубое, враждебное нашему разуму. Нам так трудно поверить, что в мотивации нашего поведения участвуют инстинкты.

Ибо разум почти никогда не борется с инстинктом и инстинкт не глушит разум. Они сотрудничают. Миллионы лет.