Время и временность

Не имея возможности разбираться во всех деталях анализа бытия в фундаментальной онтологии М. Хайдеггера, мы хотели бы ограничиться этим довольно общим очерком.

Однако он был бы явно ущербным, если бы мы не уделили внимания также и другому понятию, вынесенному Хайдеггером в заголовок его книги, понятию времени.

Дело в том, что буквально все характеристики Dasein, которые были представлены выше, связаны с временностью как базисным человеческим «качеством». И особенно последнее из определений человеческого бытия — как бытия в ситуациях, когда речь идет о решении, об экзистенциальном выборе.

Ведь это означает, что Dasein по самой сути своей не «завершено», не может застыть в моментальном, самодостаточном «здесь и теперь», безразличном к тому, что было и что будет — наподобие камня.

Однако вряд ли было бы правильно, увлекшись логической реконструкцией системы понятий фундаментальной онтологии, не обратить внимания на исторические контексты проблемы времени в западной философской мысли, представив эту тему у Хайдеггера чем-то вроде закономерного следствия тех рассуждений, которые были в нашем изложении представлены ранее.

Скорее справедливо обратное утверждение, что тема времени и временности человеческого бытия была «первичной» в отношении других характеристик Dasein, а уже потом стала выглядеть чем-то вроде принципа, из которого они были выведены посредством рациональной дедукции.

Радикальный переворот, который происходил в умах в процессе возникновения промышленной цивилизации (и который выразился в западной философии в виде пресловутого «переворачивания с головы на ноги» той картины мироздания, которая была господствующей вплоть до Гегеля), совершенно естественным образом сфокусировал мировоззренческие споры на проблеме времени.

В ряду прежних оппозиций — возвышенного и низменного, небесного и земного, идеального и материального, совершенного и несовершенного, божеского и человеческого, абсолютного и относительного, истинного и ложного — временность была непременно связана со вторыми компонентами каждой пары этих противоположностей.

Именно временность в прежних метафизических картинах мира, как и в прежних научных концепциях, была синонимом несовершенства, ненадежности, знаком «подлого происхождения», свидетельством принадлежности к «твари», а не к Творцу.

Временное — это бренное. Соответственно теология (и философия) «по праву» стояла выше изящных искусств, математика — выше физики, небесная механика — выше земной, астрономия — выше геологии, логика — выше психологии, «чистая» теория — выше практики; соответственно дедукция как метод рассуждения была несравненно предпочтительнее индукции.

Теперь как раз временность становится подлинной, и притом базисной, характеристикой бытия. Как же иначе, если теперь бытие — это прежде всего, или исключительно, человеческое бытие, если мир — это практический, или предметный, мир человека?!

И здесь открывается нечто большее, нежели простой эмпирический факт, что объекты материального мира — растения, животные, египетские пирамиды, даже горные кряжи и звездные миры — не вечны.

У предметного мира есть такое измерение, для иллюстрации которого образ, который мы ранее использовали — пространства, открывающегося перед взором человека, путешествующего в горной местности, — явно недостаточен.

Спускаясь с горы, мы теряем из вида многое из того, что видели, находясь на вершине, но мы еще помним виденное и долго еще будем хранить в памяти если не все, то многое из того, что видели.

Более того, если мы шли в горы с надеждой увидеть и пережить нечто интересное, то ведь мы, в модусе надежды, предвосхищали в той или иной мере то, что потом увидели; мы заранее ожидали новых впечатлений, мы предполагали увидеть и пережить то, чего не увидишь из окна городской квартиры и чего нельзя пережить, смотря даже самые великолепные репортажи по телевидению.

А потом, спустившись с гор, мы долго храним воспоминания пережитого. Воспоминание и предвосхищение (ожидание) открывают нам временное измерение нашего предметного мира и соответственно временную структуру нашего собственного сознания: у нас, у каждого из нас, есть не только «настоящее», но и «прошлое» и «будущее» .

Эти модусы переживания временности, конечно же, не исчерпываются тем, что «прошлое» было, а теперь его нет, а «будущего» еще нет, но, если Бог даст, оно станет настоящим.

Напротив, прошедшее, именно в качестве нашего прошлого, «присутствует» в нашем настоящем — в виде воспоминаний; так же и будущее, предвосхищенное в наших теперешних надеждах и ожиданиях: иначе почему нас так трогают воспоминания, а надежда дает силу жить}

Не значит ли все это, что время как минимум не только «всеобщая форма бытия материи», безразличная ко всему, в том числе и к нашему существованию или несуществованию, а понятие времени — не только наша констатация изменчивости объективного мира, который существовал до человека и человечества и будет существовать после того, как кости последнего из людей обратятся в прах?

Или, скажем так, нет ли смысла по меньшей мере говорить о двух понятиях времени — о том, которым пользуются естествоиспытатели (назовем его «физическим временем» ), и совсем о другом, которое имеет отношение к сфере наших переживаний (назовем его «жизненным» или «феноменологическим» временем).

Фундаментальная онтология Хайдеггера занята именно вторым — ведь она феноменологическая онтология!