Средневековый мир и экономика

Средние века — название условное, данное в эпоху Возрождения, чтобы обозначить исторический промежуток — середину — между античностью и самим Возрождением. Поэтому и границы того, что обычно называют Средними веками, условны — примерно V—XV вв. (410 г. — взятие Рима готами, 1453 г. — завоевание Константинополя турками, крушение Византийской империи).

Средние века мало изучены социологией и экономической социологией, но среди самых важных имен надо отметить Вебера и его работу «Город», а также французских историков школы Анналов: Марка Блока и его книгу «Феодальное общество», Фернана Броделя и его знаменитые труды «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», «Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV—XVIII вв.» и работы, пожалуй, самого известного на сегодня медиевиста Жака Ле Гоффа.

Средневековое хозяйство по сравнению с античностью строилось на основе новых социальных принципов. Хотя на начальном этапе социальная организация повторяет античные социальные отношения, в этом новом мире смешиваются остатки римской культуры и варварские обычаи. Например, в этом мире сразу же сразу же исчезает драгоценное достижение античности — римское право.

Но вот что основательно разделяет античность и Средние века — господствующим в Европе Средних веков становится влияние христианской религии (с III в. в Европе и с X в. у славян). Принцип равенства — равенства по отношению к Богу — существенно расширяется.

Теперь все люди, независимо от их национальной принадлежности, социального положения, пола (женщины до этого всегда считались профаническими по сравнению с мужчинами), гражданства, объявляются равными по вере — их души одинаково принадлежат Богу, у них только один господин — господь Бог (или монсеньор Бог во французской транскрипции).

В послании апостола Павла говорится: «…Для Бога нет эллина или иудея, ни свободного, ни раба, но все и во всем Христос…» Поэтому и рабство морально запрещается христианской церковью и в обществе подвергается резкому осуждению (что не помешает на время ему возродиться в виде капиталистического рабства — надо еще будет негров и индейцев признать людьми).

Все люди одинаково обладают свободой, ведь душа всегда остается свободной для восприятия Божественного откровения.

Вот еще новость — старый принцип талиона полностью отрицается с моральной точки зрения. Lex talionis — возмездие, равное по силе преступлению, «равным за равное», «око за око, зуб за зуб, нос за нос, палец за палец и т. д.» (кстати, существовало еще в русском «Соборном уложении» 1649 г., которое, например, за телесное повреждение предписывало отплачивать преступнику тем же: «отсечет руку или ногу, или нос, или ухо, или губы отрежет, или глаз выколет… самому ему то же учинить»).

В римской юридической традиции закон талиона отрицается с точки зрения установления третьей стороны, института суда — именно он решает, каким быть возмездию, а месть или самосуд запрещаются.

В христианской традиции месть запрещается с моральной точки зрения — долг христианина рассматривать других как ближних, причем он распространяется и на тех, кто думает иначе. Учение Христа требует добродетели прощения (обид и несправедливости) и расширяет заповедь любви вплоть до врагов.

Вот новые, совсем не знакомые Древнему миру добродетели — смирение (худший грех — грех гордыни), прощение, милосердие, благотворительность, вера и надежда.

По сути дела, в области морали произошел настоящий переворот, последствия которого мы до сих пор ощущаем; моральное сознание стало теперь другим — в нем открылась иная перспектива Добра и Зла, возникли новые предписания праведной жизни (жития святых), сформировалось понятие христианского долга (другой должен восприниматься как ближний).

В действительности это была революция и в социальных отношениях — отношение к другому теперь строилось на совершенно иных принципах.

Античное общество предполагало чужого, интегрированного в свое общество только как раба (по преимуществу, оставим в стороне все остальные промежуточные положения чужого). Теперь другой человек (даже чужой) рассматривался как равный — по вере, по своему человеческому достоинству, по своему отношению к внутренней свободе.

Каждый должен был иметь своего господина в средневековой иерархии, ведь и Бог был либо царем, которому вся и все подчинено абсолютно, либо феодальным сеньором (Dominus — господин), который повелевал тремя категориями «вассалов» (ангелами, монахами и мирянами), и все они были «должниками» Бога.

Форма экономической зависимости и эксплуатации становится иной есть феодал и крестьяне, они лично свободны и имеют право на собственность, стороны традиционно несут взаимные обязательства; феодал обязан охранять от набегов и заботиться о крестьянах, а они часть времени работают на земле феодала.

Что касается собственности, то установленных прав собственности Средние века не требуют — они довольствуются правом пользования и владения (своего нет — крестьянин сеет на своей земле, но она перераспределяется по жребию общиной для восстановления справедливости; если кто-то оказался волею случая на худшем участке, и с точки зрения крестьянства земля принадлежит только тем, кто ее обрабатывает, земля не может быть объектом купли-продажи; земли вассала — бенифиций — были ему пожалованы за службу его сеньором, они могли быть отозваны в любой момент).

«…Собственность как материальная или психологическая реальность была почти неизвестна в Средние века. От крестьянина до сеньора каждый индивид, каждая семья имели лишь более или менее широкие права условной, временной собственности, узуфрукта.

Каждый человек не только имел над собой господина или кого-то обладающего более мощным правом, кто мог насильно лишить его земли, но и само право признавало за сеньором легальную возможность отнять у серва или вассала его земельное имущество при условии предоставления ему эквивалента, подчас очень удаленного от изъятого».

После Боэция (Boethius, 475—526 — римский философ, его основное произведение “De consolatione philosophiae” — «Об утешении философией») христианское общество — «Божий дом» — делилось по тройственной схеме: священники, воины, крестьяне.

Желание порвать со своим сословием — смертный грех, обычно в баснях крестьянин, который захотел вдруг жить как сеньор, в итоге становился вором и разбойником, заканчивая свою жизнь на виселице. Поэтому справедливо так: «каков отец, таков и сын» — вот закон закрепления социальных различий в средневековом обществе.

Бог создал людей разными, таланты распределены не одинаково. Промысел Божий в том, что люди, будучи различными, нуждались в друг друге, помогали друг другу, поступали великодушно и милосердно. Но не только добродетели (богатство духовное), но и богатство материальное распределено неравным способом.

В самом богатстве греха нет (хотя все же оно заслоняет душу от Бога), а есть только в его неправедном использовании.

Социальная справедливость не в перераспределении богатства (в этом Средневековье отличается от нашего времени), а в помощи нуждающимся посредством милостыни и благотворительности (поэтому и непонятна и двусмысленна благотворительность в современном обществе — она напоминает попытку просто откупиться от тех, кто требует помощи).

В принципе, средневековая иерархия и не предполагала того, кто останется без средств к существованию — либо община, либо сеньор обязаны были не дать человеку умереть с голоду.

Но средневековые и древние общества во многом были едины (как все традиционные общества). Главным образом это касалось тождества личного и общественного блага. Сам индивид еще не был непосредственно представлен в обществе, а входил в него только через пространство своей социальной группы.

«Быть индивидом означало быть ловкачом. Многообразный средневековый коллективизм окружил слово “индивид” ореолом подозрительности. Индивид — это тот, кто мог ускользнуть из-под власти группы… Он был жуликом, заслуживающим если не виселицы, то тюрьмы».

Главным отверженным средневекового общества был «чужой», «чужестранец» — человек непризнанный в здешних краях, «жонглеры и чужестранцы» — те, на кого не распространялись отношения подданства, верности, кто был «ничьим человеком», и от такого ожидать можно было только злодеяния. Еще и древние, и средневековые общества были одинаковы в том, что душа их жителя была взволнованной, необузданной и страстной.

Дело дошло до того, что чрезмерные выражения печали — царапанье лица и т. п. — были запрещены законом Солона в Афинах, или еще пример: если король в Средние века не умел плакать — а это по особым случаям была обязанность: его учили это делать, рыдания считались благородными и прекрасными, и возвышающими всех — и детей, и взрослых, и мужчин, и женщин).

Эти общества были жестоки (с нашей современной точки зрения). Обычным делом были казни — казни публичные как особый нравоучительный спектакль.

Для множества простых людей казни служили развлечением, процесс обычно растягивался — быстрое лишение жизни не допускалось, чтобы доставить максимальные страдания виновнику и порадовать публику, обычным в таких случаях было «тупое веселье толпы».

Производство в Средние века оставалось натуральным и замкнутым (например, оброк крестьянам оценивался в деньгах, но выплачивался в натуре). В качестве денег как средства обмена использовались материальные предметы — перец, ткань или быки. Если и была монета — то та, которую приходилось взвешивать.

А валютой — долларом — Средневековья был византийский золотой солид. Но полностью замкнутым хозяйство никогда не было, крестьянину приходилось в городе покупать хотя бы соль.

Производство велось традиционным способом, но постепенно внедрялись новые сельскохозяйственные технологии — трехполье, новые сельхозкультуры — бобы и чечевица, принесшие пищу, обогащенную растительным белком.

Появилась и новая техника обработки земли — колесный плуг с отвалом, использование упряжи (хомут и подковы), а настоящим символом средневековой техники стала ветряная мельница (с XII в. н. э. получившая общее распространение), именно с ней воевал Дон Кихот (и правильно, потому что тогда появились непривычные горизонтальные ветряные мельницы, а вертикальные — вот это и были «чудовища»).

Но вскоре огнестрельное оружие привело к полному поражению рыцарей, закованных в металлические доспехи, и изменению всей тактики ведения войны — пуля с легкостью пробивала металл.

Из ремесел с XIII в. н. э. возрождается в Венеции античная традиция производства стекла — подальше от города, чтобы не сожгли его; на остров Мурано переселяются стеклодувы.

В эпоху Средних веков сначала строительство покидает античную архитектурную традицию и возвращается к дереву — отсюда средневековое название поселения «деревня». Но с X в. н. э. строятся великолепные каменные замки (по красоте, но они не всегда хорошего качества, да что замки — даже купол Святой Софии, построенной в XII в. н. э. в Константинополе, скоро обрушился, и потом еще несколько раз — вот он на фото Анастасии Волощук ниже.

Обратите внимание на этот громоздкий, но все же красивый образец все еще романской — византийского типа — архитектуры, а на турецкие минареты не обращайте внимания — они добавлены позже).

И вот в строительном ремесле и конструировании происходит революция — уходит в прошлое романский стиль, распространение получает «варварский» готический стиль, который представлял не только новое понимание пространства как места общения Бога и человека посредством божественного света в архитектуре, но и новую технологию строительства — основой строительства стал каркас, тяжесть сводов распределялась не на стены (как в романской архитектуре — посмотрите на толщину стен Святой Софии), а на опоры, что давало возможность резко увеличить высоту построек, и конструкция вышла за рамки здания — появились контрфорсы и аркбутаны (Arc boutant — напр., см. Собор Парижской Богоматери (рис. 2, фото Ю.В. Веселова).

Новым в эпоху Средневековья выступило образование городов как центров хозяйственной жизни и особенно ремесла. «В XII в. на христианском Западе начинается эпоха стремительного развития городов», — пишет Jle Гофф.

Если Рим был в эпоху расцвета империи городом с миллионным населением и бетонными «пятиэтажками» (скверного качества, они часто обрушались), то в Средние века города с населением в 4000—6000 жителей считались средними. Были города очень крупные, такие как Париж, Милан, Флоренция, — где проживало по 80 000. человек.

Отличие средйевековых городов от римских — в том, что они не были сосредоточением политической, административной или военной власти, поскольку вся эта власть была в руках сеньора, епископа или короля, которые, как правило, в городах не жили (или жили только временно).

Еще средневековые города были по преимуществу экономическими феноменами, в них проживали торговцы, ремесленники, менялы и другая маргинальная публика В общем, новое городское сословие, характер которого кардинально менялся — от рыцарской щедрости и великодушия у них ничего не осталось, наоборот, скупость (обусловленная рациональным планированием своей жизни и постоянным применением счета) выступает их главной чертой, что нередко подвергалось насмешкам в средневековой литературе.

Город постепенно становится рыночным поселением, центром обменов, в игру которых втягивается и негородское население — крестьянство, а потом и сеньоры.

Город был выгодным для сеньора (но надо было еше это и понять) — сами горожане давали налоговые поступления в денежном виде, да и продажа продуктов сельского хозяйства позволяла с крестьян теперь брать денежный оброк: если дела шли неплохо, то сеньор воздерживался от вмешательства в городские дела.

Все потребности горожан удовлетворялись с помощью городского рынка, поэтому рынок становился одним из основных городских институтов (огоро ды в Средние века горожан кормили то х о ), а города Древнего мира, наоборот, были смесью юродского и сельского пространства (по подсчетам Карла Бюхера, древний Вавилон был в 7 раз больше современного Берлина, у шцы перемежались садами и полями, номеров домов не было — поэтому, чтобы добраться до места назначения, требовался проводник).

Рынок был абсолютно регулируемым и публичным институтом, цены подлежали установлению — они выставлялись каждый день на воротах рынка; правила торговли были строго регламентированы (например, все одинаковые товары для удобства покупателя должны были продаваться в одном ряду), регулировалось и качество (товаров и материалов) «ради доброй славы города», и количество поставляемых товаров (во избежание перепроизводства). Ценовая конкуренция считалась позорной, а реклама своих низких цен — вообще неслыханное дело.

Все теперь (и горожане, и крестьяне, и сеньоры) учились искусству «знать цену вещам», ранее доступному только избранным — купцам и менялам.

Очень скоро город будет и местом производства всех ремесленных товаров — его вторым институтом после рынка станет корпоративная цеховая система («скрепленное клятвой братство»), основанная на подробном разделении труда и регламентировании всех отношений производства (в Париже было более 350 цехов; к примеру, цех, производивший кареты, не имел права производить колеса к ним — вот такие процедурные ограничения).

Мастер и подмастерья станут основными фигурами производства, а во главе цеха — shop steward (цеховой староста). Символом городского промышленного производства в Средние века станут часы — главный механизм того времени, служивший впоследствии образцом для логических и научных конструкций (в XII в. в Европе были изготовлены обычные механические часы, в ХШ в. — большие башенные часы, в XV в. — карманные часы).

Сначала города не допускают или ограничивают появление на городском рынке промышленных товаров других городов (все, что сделано в данном городе, должно быть продано в первую очередь, а только потом — все, что привезено), но затем все же признают друг друга и объединятся в торговые корпорации (союзы) городов.

Крупнейший такой союз — Ганза, расцвет которой приходился на XIII—XIV вв. Всего в него входило около 80 городов, и наиболее крупными из них были Гамбург, Бремен, Кельн. Торговые пути их были весьма протяженны (например, Магдебург торговал со Старой Ладогой).

Сама логика развития городского пространства ведет к трансформации понимания социального пространства вообще. Город всегда является местом жительства людей, которые до этого были «территориально чужды друг другу».

В городе люди, как правило, не знают лично друг друга, но вынуждены постоянно взаимодействовать друг с другом — личное у них заменяется безличным и функциональным, поэтому теперь требуется действие безличных общественных институтов. Меняется и форма социального контроля (жесткий контроль общественного мнения за индивидуальным поведением сменяется самоконтролем).

Сам замок на иной социальной/географической высоте — он строился всегда на высоком месте — так, чтобы взирать свысока на деревню и город в долине (например, Прага или Зальцбург). Замки и лес — вот закрытое пространство рыцарей и баронов, а деревня и город — для простолюдинов (крестьян и горожан).

Средневековый город был «коммуной» или «корпорацией» по своей социальной конструкции. В античности город мог и не создавать прав гражданства для всех своих жителей (даже в Петербурге XIX в. приехавший на заработки крестьянин все еще оставался прикрепленным к своей сельской общине и там платил налоги).

Горожанин (отсюда слово «гражданин») «вступал в корпорацию в качестве отдельного лица», индивидуально приносил присягу или давал клятву. Он не был связан с какой-либо социальной общностью, посредством которой он получал гражданство в городе; а в античности все наоборот, только как представитель рода индивид получал гражданские права.

Как подчеркивал Вебер, христианство отняло у рода всякое ритуальное (религиозное) значение (в античности у рода всегда было свое божество или покровитель), христианство стало «вероисповедательным союзом отдельных верующих», поэтому-то христианство приживается только в городе.

Конечно, каждый средневековый город обеспечйвал преимущества своей знати, своих горожан, но «ради большего блеска города» призывались «совершенно чуждые индивиды», — так город постепенно «инкорпорировал» фигуру «чужого» в свое социальное пространство, отрывая отдельного индивида от привычного ему социального окружения. Применяя сегодняшний термин, город представлял мультикультурное пространство.

В эпоху позднего Средневековья, особенно с XIII столетия с его крестовыми походами, феодалы, заразившиеся страстью к роскоши и деньгам, все больше выталкивают и крестьянина на рынок, требуя от него денежного оброка. Все это делает рынок (обмен и деньги) основой хозяйства (хотя земля не продается и не покупается, она по-прежнему остается средством формирования социального статуса — разорившийся дворянин продолжает оставаться дворянином).

Здесь уже не только редкие и интересные вещи начинают играть важную роль в обмене, пряности жизненно необходимы экономике Европы — они дают возможность придать новый вкус пресной пище повседневности, индийский шелк становится материалом одежды богатых, потребление кофе и чая (а еще и табака) приобретает массовый характер.

Один из важнейших вопросов социальной истории хозяйства Средневековья является вопрос о причинах «взлета» (take off) европейской экономики в Средние века и формирования основ для дальнейшего экономического доминирования Европы в мировом хозяйстве, определившего особенности становления и функционирования капиталистической системы современных обществ.

Очень важным периодом истории для становления современной европоцентричной (или, вернее, западноцентричной) мировой системы, безусловно, являются XV—XVI вв., когда вопрос о первенстве окончательно разрешился в пользу «небольшого континента».

Именно в этот период европейский капитал осуществил свою успешную экспансию в направлении цивилизаций Востока и подготовил почву для их дальнейшей периферизации (экономического и политического подчинения целям развития западной цивилизации).

Основу успешной европейской экономической экспансии составил рост независимых средневековых городовгосударств (где и появились первые виды капиталистической деятельности), постепенное развитие системы торговых обменов (становившихся «денежными») и специфических форм первоначального накопления капитала, становление протокапиталистических производств, а также постепенная трансформация материальной культуры, позволившие средневековой Европе раньше иных цивилизаций, несмотря ни на какие исторически обусловленные экономические, политические, биологические, демографические препятствия, преодолеть «пределы возможного» экономического развития в XVI—XVIII вв., навязав всему остальному миру европейский стиль ведения хозяйства (а затем и политическое устройство).

Цивилизации Дальнего Востока — цивилизации Индии, Китая и ислама — Ф. Бродель предложил исследовать с помощью весьма оригинальной модели мира-экономики, или общества (цивилизации), организуемого и оформляемого (но не подавляемого!) своей хозяйственной деятельностью, как специфической системы иерархизированных социальноэкономических коммуникаций, имеющих социально-географическую локализацию и структурируемых средневековыми видами протокапиталистической деятельности.

Взаимоотношения между этими цивилизациями в Средние века на протяжении столетий характеризовались исторически определяемыми формами конкуренции за доминирование на Дальнем Востоке, проявлявшейся в экономической сфере.

Именно поэтому Бродель предложил также использовать модель мира-экономики для описания и объяснения этих взаимоотношений, предположив наличие некоего «супермира-экономики», объединившего все три указанных выше.

В XV в. к сложным процессам функционирования этой геосоциальной суперсистемы присоединился еще один мир-экономика — европейский.

Несмотря на очень незначительное количество европейцев (в сравнении с населением Индии или Китая), которые переселялись в этот регион мира, они смогли обеспечить эффективную экспансию зародившегося в эпоху средневековья европейского капитализма (прежде всего в его торгово-финансовой форме) в направлении Дальнего Востока.

Влияние европейского капитализма на индийский, китайский и исламский капитализмы (а некоторые виды капиталистической деятельности были присущи и средневековым цивилизациям Востока тоже) строилось на основе экспорта драгоценных металлов, прежде всего монет, которые были необходимы для мощной, разраставшейся и укреплявшейся системы обменов (и соответственно — капиталистического накопления в рамках дальневосточных миров-экономик).

«В этих условиях, — подчеркивает Бродель, — не будет преувеличением полагать, что [средневековая] Европа, вкладывавшая в азиатскую торговлю лишь свою страсть к роскоши, держала в руках благодаря белому металлу регулятор экономик Дальнего Востока».

Кроме того, Европа обладала еще одним важным преимуществом, способствовавшим ее капиталистической экспансии на Дальний Восток, — это (реализуемое еще до «взрыва колониализма») «подавляющее превосходство на море», благодаря которому европейцам удалось поставить под контроль пространство, по которому осуществлялись обмены в рамках дальневосточного супермираэкономики.

Что касается территориально-политической экспансии, то вплоть до английского завоевания (Индии) «европейская оккупация… оставалась… точечной оккупацией», осуществляемой посредством «факторий» европейских торговых компаний.

«Но именно потому, — добавляет Бродель, — что доступные рынки Дальнего Востока образовывали серию внутренне сплоченных экономик, связанных эффективным [супер]миром-экономикой, торговый капитализм Европы смог их блокировать и, пользуясь их силой [силой их капитализмов], манипулировать ими к своей выгоде».

Чем Бродель объясняет успех европейской цивилизации в конкурентной борьбе с цивилизациями Востока и в создании условий для их постепенной периферизации?

В качестве примера, демонстрирующего причины успеха Европы в становлении системы ее глобального хозяйственного доминирования и экономико-политическом подчинении дальневосточных цивилизаций, он рассмотрел индийскую цивилизацию.

Индия занимала центральное положение в этом супермире-экономике, и именно от способности контролировать ее мир-экономику «в конечном счете будет зависеть любое длительное величие чужеземцев, пришедших с запада» (вначале мусульман, а затем и европейцев).

Напротив, по мнению Броделя, Индия была достаточно развитой во всех отношениях цивилизацией, которая вполне могла активно противостоять и противостояла европейской экспансии. Европейский мир-экономика воспользовался не «слабостью» Индии, а как раз ее «силой», ее достаточно мощным потенциалом социального воспроизводства, поставив под контроль индийский капитализм, капиталистическую суперструктуру.

Много веков Индия была огромной крестьянской страной, страной деревень. Но страной, состоявшей не из изолированных, архаичных регионов, живших натуральным хозяйством, а страной с «крестьянской экономикой», открытой внешнему миру, открытой денежной экономике, служившей «приводным ремнем» системы обменов в рамках индийского мира-экономики.

Причем Бродель считает, что «превращение урожая в монеты было ключом системы». Промышленность Индии — это прежде всего огромное количество ремесленников. Развитие промышленности в индийской цивилизации встречало на своем пути много проблем.

Однако некоторые проблемы, на которые часто ссылаются историки-экономисты, пытаясь объяснить причины «отставания» Индии от Европы к XVIII в., были сильно преувеличены.

Например, существование кастовой системы (ведь наличие кастовой организации создавало благоприятные условия для накопления и сохранения капиталов). Но были действительно существенные проблемы вроде рудиментарности орудий труда, которыми пользовались индийские ремесленники.

Однако эта рудиментарность также объясняется динамикой денежной экономики и индийского капитализма, которые ориентировали развитие индийской ремесленной промышленности в направлении максимального удешевления труда ремесленников. И тем не менее «катастрофического технического отставания не было».

Впрочем, как отмечает Ф. Бродель, «обвинять индийский капитализм в немощи» также нельзя. Капиталистическая суперструктура индийского мираэкономики была к моменту эскалации европейской экспансии развита в достаточной степени. И именно развитость денежных обменов и индийского капитализма в определенной мере помогла экономической экспансии Европы.

Необходимым условием для такого притока (осуществлявшегося еще со времен Древнего Рима) был крайне низкий уровень заработной платы, который компенсировался специфической социальной средой осуществления трудовой деятельности в индийской цивилизации.

Однако в ответ Европа получила мощный приток индийского экспорта (например, текстиля), серьезным образом влиявшего на динамику европейского капитализма и соответственно на европейский мир-экономику. Ответной реакцией европейского мира-экономики стала «промышленная революция» (которая в Англии началась, безусловно, неслучайно именно с хлопкопрядильной промышленности).

А затем, с эскалацией процесса приобретения европейцами (прежде всего англичанами) контроля над морскими торговыми коммуникациями Индии в рамках структуры торговых связей дальневосточного супер мира-экономики, индийская цивилизация (а за ней и другие цивилизации Дальнего Востока — китайская, мусульманская) постепенно утратила свои позиции в регионе и заняла подчиненное положение относительно западного (европейского) мира-экономики (превратившись впоследствии в его периферию).

Город втянул в цепь обменов деревню, сделав денежные обмены и рынок практикой повседневности. Вслед за Карлом Бюхером мы повторим, что средневековое хозяйство — это, по сути, городское хозяйство (но согласимся и с Вебером — античная культура и экономика тоже являются городскими).

Центром экономики здесь становится не просто производство для потребления, а производство для продажи на рынке. Торговая экспансия городов Средневековья привела чуть позже — в XV и XVI столетиях — к величайшим географическим открытиям, свидетельствовавшим о наличии мощного потенциала экономической экспансии, накопленного средневековой Европой.

Все это создало предпосылки для открытия новой страницы в истории общества и хозяйства — развития капитализма и европейского господства в мировой экономике.