Музыкально-поэтическое основание речи

Метафорически можно сказать, что каждая культура обладает собственным голосом со свойственной ему интонацией. Если речь в своей звуковой стихии музыкальна, то музыка в своей смысловой природе обладает статусом «языка». Однако музыка в отличие от речи «говорит» нам нечто с интонациями, более «говорящими», чем звуки настоящей речи, но при этом она решительно ничего не «выговаривает».

Музыка в своих истоках неразрывно связана с языком, прежде всего в эпических сказаниях. Древнегреческие аэды, скандинавские скальды, славянские сказители исполняли их под аккомпанемент струнных инструментов, являясь одновременно создателями и импровизаторами-исполнителями собственных произведений.

Они совмещали в одном лице и композитора, и автора текста, и интерпретатора словесно-музыкальной составляющей эпоса. В этом единстве заключено глубокое родство музыки и поэтической речи. О. Мандельштам емко выразил это в своем стихотворении Silentium:

Она еще не родилась, Она и музыка и слово. И потому всего живого Ненарушаемая связь. Стихотворная речь наиболее яркое воплощение интонационной, ритмической, просодической и метрической организации языка, здесь становится явной его музыка.

В «Разговоре о Данте» Мандельштам обращает внимание на грандиозность музыкально-поэтического звучания «Божественной комедии»: «Если б мы научились слышать Данта, мы бы слышали созревание кларнета и тромбона, мы бы слышали превращение виолы в скрипку и удлинения вентиля валторны. И мы были бы слушателями того, как вокруг лютни и теорбы образуется туманное ядро будущего гомофонного трехчастного оркестра».

Можно, конечно, поставить вопрос о том, что первично, а что вторично в своем происхождении музыка или слово как речь? В такой постановке вопроса мы наталкиваемся на две взаимообусловленные традиции, возникшие во времена Античности или воспринятые Античностью от более древних культур (вавилонской и египетской, уделявших особое место математическим расчетам в астрономии).

С одной стороны космический Логос, являющийся говорящей первоосновой бытия. Приобщение (причастность) к Логосу позволяет проникнуть в тайны мироздания. С другой стороны, после открытия пифагорейцами гармонии звучащих мировых сфер, организованной по закону числа, числовые структуры стали основными элементами, задающими соотношение гармонии и меры.

Числовые пропорции позволили построить не только идеальные математические фигуры, но и основные музыкальные интервалы (терция, кварта, квинта и т. д.), задаваемые разными числовыми соотношениями при делении звучащей струны.

На переходе от Античности к Средневековью музыка попала в состав квадривиума, изучающего и выражающего логико-математический аспект бытия, а учение о Логосе, как о языке вообще, попало в состав тривиума, исследующего и выражающего собственно языковой аспект бытия.

Иерархически квадривиум стоял выше тривиума, так как квадривиум изучался во втором цикле семи свободных искусств в университетах средневековой Европы. Но логически получается, что квадривиум надстраивался над тривиумом, углубляя и разворачивая заложенные в последнем смысловые потенции.

Акт Боговоплощения задал новые горизонты для сопоставления слова и не-слова, но с преобладающим значением словесности. Этот момент отмечает Гадамер: «На пересечении христианской теологии с греческой логической мыслью раскрывается, скорее, нечто новое: среда языка, в которой посредничество инкарнации впервые обретает свою полную истину».

Гармония звучащих сфер оказалась только подробностью творения мира Словом. Музыка включена в слово любого естественного языка, и любой язык обладает только ему одному присущей музыкальной интонацией, ритмичностью и мелодичностью.

Дальнейшая история европейской культуры секуляризировала положение музыки, выделив ее в особый вид духовного творчества по сравнению с математикой, астрономией или комплексом гуманитарных дисциплин.

Заслуга европейской музыкальной традиции связана со всеобщностью способа формализации музыкального произведения, позволившего в дальнейшем говорить о грамматической и семантической стороне музыки в математическом плане (создатели полифонии были одновременно значимыми фигурами в математике и астрономии своего времени Д. Данстейбл, Л. Пауэр, Бэдингхэм, Беншуа, Дюфэ все представители XV в.).

Но эта косвенная связь укоренена в душе каким-то особым образом. В XIX веке романтизм увидел в музыке высшее проявление человеческого духа в его непосредственной явленности. Для романтиков музыка предстала как образец для других искусств, как вершина выраженности смысла.

На этой стадии, связанной с функциональной делимостью импульсов энергии в непрерывно движущейся временной ткани, оказалось возможным вычленение взаимодействующих звучащей и незвучащей структур.

Например: «Должно было пройти много времени прежде, чем музыкальный ритм получил наконец независимость от ритма текста; раньше этого музыка, как искусство, основанное на музыкальном чувстве, не могла получить и своего самостоятельного, независимого развития; только при этой независимости от долгих и коротких слогов мелодия становилась в условия, при которых оказывалось возможным передавать ею известные чувства, известные настроения».

Обретение музыкой суверенности собственного бытия к ХХ в. обернулось острейшим вопросом о содержательной стороне музыки. Весь ХХ в. ознаменован огромным разнообразием форм, способов организации нового музыкального материала, поисками новых средств выразительности.

Возможности акустического пространства безмерно расширились и обогатились. Звук, как системно порождающая среда музыки, распался на множество параллельно сосуществующих подуровней. Организация звука в популярной, рок-музыке и классической музыке оказалась различной.

Однако, по признанию многих музыковедов, ведущая роль интонации осталась неизменной: «В наибольшей степени музыка сближается с речью, точнее, с речевой интонацией, выявляющей внутреннее состояние человека и его эмоциональное отношение к миру путем изменений высоты и других характеристик звучания голоса. Это родство позволяет говорить об интонационной природе музыки».

В музыке слились содержательные характеристики математических и гармонических закономерностей, что особенно сильно ощущается в применении электронных средств для воспроизведения и порождения звука, и в то же время наиболее характерная объединяющая черта всей музыкальной действительности интонация, присущая человеческой речи, но существующая «как бы» вне самой речи, обретшая самостоятельную жизнь.

Образованная единством этих компонентов, интонация неотделима от воплощаемого ею смысла: последний нельзя выразить другой интонацией (в то время как знак всегда заменяет обозначаемый им денотат). Более того, его трансформирует изменение даже одной детали артикуляции, например».

В точке интонации мы подходим к самой главной особенности музыки, которая позволяет соотносить ее с речью, выявляя дополнительные моменты понимания и музыки, и речи. Музыка, как и речь, зарождаясь в глубинах человеческой души, предельно субъектна не важно, понимаем ли мы музыку как отражение в микрокосме грандиозной гармонии макрокосма или как высшее проявление творческой способности человеческого духа.

Однако слушатель является присутствующим молчанием, которое интенционально соотнесено со встречным музыкальным движением. Молчание при слушании музыки это условие услышанности самой музыки, но одновременно это потенциальный источник схватывания и понимания смысла, представленного музыкой.