Конкретные отношения с другими

Первая группа таких отношений — любовь, язык и мазохизм. Вторая — безразличие, желание, ненависть и садизм. Третья — «совместное бытие» и «мы».

Но прежде чем обратиться к этим конкретным отношениям, не мешает уяснить себе, почему же именно тело, тело как человеческая плоть, лежит в основании любых отношений с другими?

Почему, скажем, не разделенность организмов в едином пространстве совместной жизни или не любовь в фейербахианском смысле, не вера, не изготовление орудий труда, не производство материальных благ или рыночные отношения?

Значительная часть подобных вопросов (если не все они) окажется снятой с повестки дня, как только мы вспомним, что в экзистенциальной онтологии речь идет о «пространстве» феноменов сознания, о конституции и конституировании основ предметного мира.

Сартр, как и другие приверженцы феноменологического метода, не предлагает собственной культурологической или социологической концепции, которая соперничала бы с другими подобными концепциями в претензии на объективную истинность; феноменологический подход, в принципе, — это не теория, а средство прояснения оснований любой теории (как говорили позитивисты третьей формации, средство «лечения» теорий).

Другое дело, что в ходе применения такого метода может (даже более того — должно!) произойти радикальное преобразование теорий, вырабатываемых науками о культуре: избавившись от наивных претензий на постижение неких реальностей «в-себе», все теории, предлагаемые культурологами и социологами, окажутся редуцированными к феноменологической (экзистенциальной) антропологии.

Следовательно, то тело, о котором рассуждает Сартр,— это не «объективная реальность», прикрытая плащом и шляпой, не «мясо с костями», не сложное устройство, производящее тепло, звуки, запахи и электромагнитные волны; хотя все это так, но, поскольку речь идет именно о моем теле или теле «другого», подобные физико-химические или биологически-физиологические характеристики отходят далеко на второй план.

Тело, под углом зрения экзистенциальной онтологии — это в конечном счете только неустранимое, обязательное условие образования моего отношения к «другому», но не любого, а именно «бытийного».

Нам уже известно, что взгляд «другого» сводит мое бытие к чистой фактичности, к тому, что просто есть, лишая тем самым меня моей человеческой сути, моего пространства возможностей, моей свободы.

Соответственно моим ответом в отношении «другого» будет то же самое — низведение его к чистой фактичности, ассимиляция его свободы.

Поскольку «другой» всегда есть ограничение моей свободы, то для бытия свободным двоих уже слишком много. «Конфликт есть изначальный смысл бытия-для-другого».

Таков плацдарм конституирования конкретных отношений к «другому».

По сути любая такая попытка (если она успешна) должна быть восстановлением моей свободы (и соответственно ограничением свободы другого) в рамках моего бытия-для-другого.

Иначе говоря, я в моем отношении к другому хотел бы остаться самим собою, сохранить свою свободу, т.е. стать «другим» для него.

Или можно сказать и так: быть сразу и самим собою, и другим, «свободно придавая себе в качестве другого свое бытие-собой и в качестве себя — свое бытие-другим».

Но ведь это значило бы, сохраняя свободу другого, действовать на эту свободу! Таков, согласно Сартру, идеал любви (понятно, идеал неосуществимый в силу его противоречивости).

Поэтому тот, кто любит, хочет одновременно быть любимым, а это означает возведение только что обозначенного противоречия в степень: я хочу свободно обладать своею любимой и вместе с тем хочу быть предметом обладания, что возможно лишь в том случае, если любимая свободна в отношении меня.

Иначе нет любви, ее место занимает либо порабощение одного человеческого существа другим, либо превращение любви в то, что практикуют в борделях.