Фигуры прибавления

В отличие от фигур убавления, в античной риторике выделялись фигуры прибавления, объединяющие различные синтаксические приемы усиления эмоциональности речи. Начнем их изучение с самых распространенных — однородных членов предложения. Обращение к ним может быть обусловлено различными целями автора, поэтому не всегда перечисление создает эмфатическую интонацию. Однако в ораторской речи, в художественном тексте нанизывание однородных членов всегда экспрессивно.

С помощью этого синтаксического приема А. Куприн старался объяснить своему собеседнику понятие Родины: — Родина? Она вот что… — сказал я и на минуту задумался. — Родина — это первая испытанная ласка, первая сознательная мысль, осенившая голову, это запах воздуха, деревьев, цветов и полей, первые игры, песни и танцы.

Родина —это прелесть и тайна родного языка. Это последовательные впечатления бытия: детства, отрочества, юности, молодости и зрелости. Родина — как мать Почему так радостно и гордо делается на душе, когда наблюдаешь, понимаешь и чувствуешь, как твоя Родина постепенно здоровеет, богатеет и становится мощной. Нет, я все-таки говорю не то, что нужно. Чувство Родины — это необъяснимое. Оно — шестое чувство. Детские хрестоматии учили нас, что человек обладает пятью чувствами.

Зрением, слухом, обонянием, осязанием и вкусом, — подсказал матрос. — Так. Ну, а вот родина — это шестое чувство, и природа его так же необъяснима, как и природа первых пяти. Нанизывание однородных сказуемых-глаголов отражает последовательность действий, как в рассказе чеховского героя, который сравнивает чтение лекций с действиями дирижера.

Хороший дирижер, передавая мысль композитора, делает сразу двадцать дел: читает партитуру, машет палочкой, следит за певцом, делает движение в сторону то барабана, то валторны и проч. То же самое и я, когда читаю. Предо мною полтораста лиц, непохожих одно на другое, и триста глаз, глядящих мне прямо в дицо. Цель моя — победить эту многоголовую гидру. Если я каждую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени ее внимания и о силе разумения, то она в моей власти.

Нанизыванием однородных членов можно отразить быструю смену картин: [Татьяна] летит, летит, взглянуть назад / Не смеет. Мигом обежала / Куртины, мостики, лужок, / Аллею к озеру, лесок. / Кусты сирень переломала, / Летя по цветникам к ручью… (П.) Отсутствие союзов определяет особую интонацию: отрывистое произнесение слов, придающее речи динамизм.

С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова.
Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его.

Но разве для того, чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей? Для Засулич Боголюбов был политический арестант, и в этом слове было для нее все: политический арестант не был для Засулич отвлеченное представление, вычитываемое из книг, знакомое по слухам, по судебным процессам, — представление, возбуждающее в честной душе чувство сожаления, сострадания, сердечной симпатии.

Употребление однородных членов в устной речи (в данном случае в выступлении оратора) влияет на интонационный рисунок фразы, создавая особую гармоничность звучания текста, упорядоченность в расположении сопоставленных слов. Это ценили писатели, придающие эстетическое значение звучанию речи, стремясь к т р е х ч л е н н ы м построениям сочиненных рядов. Например: Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг… (Т.); Наступила дождливая, грязная, темная осень (Ч.).

В иных случаях обращение к однородным членам усложняет, «отяжеляет» синтаксические конструкции, что нежелательно для фоники устной речи, но в художественном произведении это может стать выразительным средством — отразить тягостное впечатление изображенных картин. Это можно проиллюстрировать описанием подземных игровых залов в переводе романа Алена Роб-Грийе «Проект революции в НьюЙорке».

Живописны здесь тропы, помогающие читателю представить завсегдатаев этих «увеселительных» мест и гнетущую их атмосферу (первые два абзаца), а нанизывание однородных членов предложения передает растерянность, подавленность человека, случайно оказавшегося в этом страшном месте (третий абзац).

Мертвенно-бледный свет неоновых ламп завершает их сходство (людей) с больными или наркоманами; кожа белых и негров приобрела почти одинаковый металлический оттенок. В большом зеленоватом зеркале на одной из витрин возникает мое собственное точно такое же изображение.

При этом у молодых и старых есть одна общая отличительная черта, а именно чрезвычайная замедленность всех движений — небрежно-напускная разболтанность у одних, чрезмерно-тяжелая неповоротливость у других — из-за чего каждую секунду возникает опасение, что они могут впасть в окончательную и бесповоротную неподвижность. Вдобавок здесь поразительно тихо: ничто — ни крики, ни слишком громкие голоса, ни любой другой шум — не пробивает ватного безмолвия, нарушаемого только клацанием рычагов и сухим потрескиванием цифр, показывающих набранные очки.

Ибо эта подземная зала, по-видимому, целиком отведена для игр: с каждой стороны широкого центрального прохода располагаются большие холлы, где длинными рядами стоят автоматы кричащих расцветок: машины, глотающие и извергающие монеты, чьи таинственные щели разрисованы таким образом, чтобы придать им как можно большее сходство с женскими половыми органами; аппараты для азартных игр, позволяющие проиграть за десять секунд и несколько центов тысячи воображаемых долларов; механический раздатчик познавательных фотографий, изображающих сцены войн или совокуплений; электрический бильярд со световым табло, где представлены виллы и роскошные автомобили — они вспыхивают пламенем после каждого удачного удара по стальному шару, летящему в лузу; тир, в котором из ружья со световым лучом расстреливаются попавшие в кадр прохожие, гуляющие по улице; мишень для оперенных дротиков, представляющая собой обнаженную красивую девушку, распятую на заборе в виде креста Святого Андрея; автомобильные гонки, электрический бейсбол, волшебный фонарь для просмотра фильмов ужасов и т.п.

В юмористическом тексте возможно употребление в качестве однородных членов несопоставимых предметов: Лев Саввич Турманов, дюжинный обыватель, имеющий капиталец, молодую жену и солидную плешь, как­то играл на именинах у приятеля в винт (Ч.); или родовых и видовых понятий: Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник (И. и П.). Этот прием был известен и в античной риторике под названием «каламбур амфиболия» (Пил чай с лимоном, с женой и с удовольствием).

Напомним еще некоторые хорошо известные синтаксические средства, используемые в стилистических целях. К ним относятся слова, грамматически не связанные с членами предложения — обращения (Милая, старая, добрая, нежная, с грустными думами ты не дружись. — Еc.); вводные слова [Но, к великой моей досаде, Швабрин, обыкновенно снис­ходительный, решительно объявил, что песня моя нехороша (П.); И, кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ни­ чего не надо (М.)]; вставные конструкции […Быть может / лестная надежда! / Укажет будущий невежда / На мой прославленный портрет / И молвит: то­то был поэт! (П.); Глянул — в ней неразрезанная узда, а к узде привязанный — о ужас! волосы его поднялись горою! — кусок красного рукава (Г.)].

В античной риторике вводные слова, словосочетания, вставные предложения объединялись в одной фигуре — парентезе. Сущность ее заключалась в том, что плавное течение речи прерывалось вставкой. Это создавало впечатление живого мышления, придавало речи оратора разговорные интонации. Например: Когда нам льстят, то хвалят наше русское гостеприимство, когда нас бранят — а когда нас не бранят? — про нас говорят, что единственно хорошую нашу сторо­ну — гостеприимство — мы разделяем с племенами, стоящими на низкой ступени культуры (А.Ф. Кони).

Парентеза может отразить неуверенность автора в точности сообщаемого: И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?) девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне (Бл.). В иных случаях парентеза — это способ дать дополнительные пояснения к сказанному, его эмоциональную оценку, выразить одобрение или удивление. Эта фигура обогащает речь интонационно, придавая ей дополнительную экспрессивную окраску.

Разговорные интонации в речи создают присоединительные конструкции, т.е. такие, в которых к основной мысли присоединяются дополнительные замечания, образующие уточняющий ассоциативный ряд. Например: Я признаю роль личности в истории. Особенно если это президент. Тем более президент России; Действовать, действовать надо. Плакать потом. Ночью. Когда-нибудь (Н. Ильина).

Такие присоединения возможны и в составе одного предложения, тогда они употребляются с союзами: да и, но и, как и, и чтобы, и притом и др. Например: Нет, я его не видел, да его и видеть нельзя (Т.); Деточки мои милые, какие же вы все молоденькие, да худые, да как же мне вас всех жалко (Г.-М.). Такие «синтаксически несамостоятельные отрезки текста, но предельно самостоятельные интонационно, оторванные от породившего их предложения, приобретают большую выразительность, становятся эмоционально насыщенными и яркими».

В отличие от присоединительных конструкций, которые всегда постпозитивны, на первом месте стоит именительный представления (изолированный номинатив), называющий тему последующей фразы и призванный пробудить особый интерес к предмету высказывания, усилить его звучание: Москва! Как много в этом звуке / Для сердца русского слилось, / Как много в нем отозва­ лось! (П.) При чтении такой фразы первое слово отделяется от остального текста эмфатической паузой.

Преимущественно в поэтической речи используется парцелляция (от лат. articula) — стилистический прием расчленения фразы на части или даже на отдельные слова, которые произносятся отрывисто, с повышением интонации. Например, в комедии Грибоедова «Горе от ума»: Губители карманов и сердец! / Когда избавит нас творец / от шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок! / И книжных и бисквитных лавок!; у П.А. Антокольского: И снова. Гулливер. Стоит. Сутулясь. Выделение каждого слова или словосочетания в отдельное предложение придает им исключительную силу.

Для интонационного и логического подчеркивания выделяемых предметов используется выразительная стилистическая фигура — многосоюзие (полис˜индентон). Повторяются обычно сочинительные, соединительные союзы и, ни: Перед глазами ходил океан, и ко­лыхался, и гремел, и сверкал, и угасал, и уходил куда­то в бесконечность… (Корол.). Большую выразительность обретают строки, в которых рядом с многосоюзием применяется противоположный ему стилистический прием — бессоюзие (асиндетон): Был тиф, и лед, и голод, и блокада. / Все кончилось: патроны, уголь, хлеб. / Безумный город пре­ вратился в склеп, / Где гулко отдавалась канонада (Шенг.). Отсутствие союзов придает высказыванию стремительность; вспомним пушкинские строки: Мелькают мимо будки, бабы, / Мальчишки, лавки, фонари, / Дворцы, сады, монастыри, / Бухарцы, сани, огороды, / Купцы, лачужки, мужики, / Бульвары, башни, казаки, / Аптеки, магазины моды, / Бал­ коны, львы на воротах / И стаи галок на крестах. Этот отрывок из «Евгения Онегина» рисует быструю смену картин, предметы поистине мелькают!

Но возможности бессоюзия и многосоюзия разнообразны, эти приемы использовал поэт, описывая динамику Полтавского боя: Швед, русский — колет, рубит, режет,/ Бой барабанный, клики, скрежет,/ Гром пушек, топот, ржанье, стон,/ И смерть, и ад со всех сторон (П.). Вспомним еще один яркий пример сочетания различных функций многосоюзия (к тому же и «многопредложия») и бессоюзия у Пушкина: В глуши, во мраке заточенья / Тянулись тихо дни мои / Без божества, без вдохновенья, / Без слез, без жизни, без любви.

Здесь бессоюзие и многопредложие передают замедленное течение жизни, ее однообразие. А в следующих строчках — Душе настало пробужденье, / И вот опять явилась ты, / Как мимолетное виденье, / Как гений чистой красоты. / И сердце бьется в упоенье, / И для него воскресли вновь / И божество, и вдохновенье, / И жизнь, и слезы, и любовь — многосоюзие снимает представление о монотонности жизни, подчеркивая ее яркость, разнообразие.

Среди других фигур прибавления заслуживают внимания такие, в основе которых употребление синтаксических структур. В поэтической речи встречается п а р а л л е л и з м — одинаковое синтаксическое построение соседних предложений или отрезков речи:
В синем небе звезды блещут, В синем море волны хлещут; Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет. (А.С. Пушкин)

Синтаксический параллелизм нередко усиливают риторические вопросы ивосклицания, например: Беднаякритика! Она любезности училась в девичьих, а хорошего тона набиралась в прихожих: удивительно ли, что «Граф Нулин» так жестоко оскорбил ее тонкое чувство приличия? (Бел.); Базарову все эти тонкости непонятны. Как это, думает он, подготов­ лять и настраивать себя к любви? Когда человек действительно любит, разве он может грациозничатъ и думать о мелочах внешнего изящества?

Разве настоящая любовь колеблется? Разве она нуждается в каких­нибудь внешних условиях места, времени и минутного расположения, вызванного разговором? (Пис.)
Параллельные синтаксические конструкции нередко строятся по принципу анафоры (единоначатия). Так, в последнем из примеров видим анафорическое повторение слова разве, в стихотворном пушкинском тексте единоначатия — в синем небе… в синем море.

Классический пример анафоры являют лермонтовские строки: Я тот, которому внимала / Ты в полуночной тишине, / Чья мысль душе твоей шептала, / Чью грусть ты смутно отгадала, / Чей образ видела во сне. / Я тот, чей взор надежду губит; / Я тот, кого никто не любит; / Я бич рабов моих земных, / Я царь познанья и свободы, / Я враг небес, я зло природы…

Риторическая фигурахиазм (от греч. chiasmos — крестообразное расположение в виде греческой буквы «хи») заключается в том, что в двух соседних предложениях или словосочетаниях, построенных на синтаксическом параллелизме, второе строится в обратной последовательности. Например: Поэзия грамматики и грамматика поэзии (Р. Якобсон). Форму хиазма имеют знаменитые афоризмы: Вы живете, чтобы есть, а я ем, чтобы жить; Вы работаете, чтобы жить, а я живу, чтобы работать (А. Вертинский); Шути любя, но не люби шутя; Не го­ вори всего, что знаешь, но знай все, что говоришь. Хиазм может усилить и речь юриста: Доказательства смерти без самой смерти — это намного сложнее, чем сама смерть без доказательства (ТВ).

А н т и т е з а — риторическая фигура противопоставления — описана нами в общих чертах при анализе стилистических функций антонимов. Однако в античной риторике к антитезе относились и другие случаи противопоставления взаимоисключающих друг друга понятий, действий, отражающие отношение оратора к окружающей действительности. Такую антитезу использовал А.И. Солженицын в речи при вручении ему премии «Фонда Свободы» в Америке.

В такой ситуации, как сегодня, легче всего поддаться декламации о мрачных пропастях тоталитаризма и восхвалению светлых твердынь западной свободы. Гораздо трудней, но и плодотворней посмотреть критически на самих себя. Если область свободных общественных систем на Земле все сужается и огромные континенты, недавно как будто получавшие свободу, утягиваются в область тираний, то в этом виноват не только тоталитаризм, для которого проглатывать свободу есть функция естественного роста, но, очевидно, и сами свободные системы, что-то утерявшие в своей внутренней силе и устойчивости.

Подобные противопоставления часто встречаются у писателей, например: Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник (Т.); Вузовская жизнь, как и всякая другая, имеет две стороны: действитель­ ную и мнимую, реальную и бумажную (И. Грекова).
Антитеза — это прием, используемый автором для разъяснения, уточнения своей мысли, его рассматривают как «способ разворачивания мысли»: Наука химия похоронила алхимию, наука астрономия — астрологию, как вообще подлинная наука вытесняет лженауку, как разум побеждает мракобесие (Д. Заславский).

Параллельно с антитезой в античной риторике рассматривались «похожие» стилистические фигуры, одна из них — амфитеза — сочетание двух контрастных качеств, которые приписывают одному и тому же предмету, лицу: Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время,— век муд­ рости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы; это была весна надежд, это была стужа отчаяния. У нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то обрушивались в преисподнюю… (Ч. Диккенс)

Другая разновидность антитезы — диатеза, в которой предмет оценивается на основании исключения противоположных качеств: Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так (Выс.). Классический прием диатезы находим у Гоголя: В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод.

Выделялась и п а р а д и с т о л а, которая заключается в противопоставлении близких по значению слов, в которых автор подчеркивает различные смысловые оттенки: Реформа завязла, но не остановилась; Это бедность, но не нищета — жить можно! При этой разновидности антитезы противопоставляться могут и синонимы: Уста и губы — суть их не одна. / И очи вовсе не гляделки! / Одним доступна глубина, / Дру­ гим — глубокие тарелки (Марк.).

Д и а ф о р а (д и с т и н к ц и я) — самая крайняя разновидность этой группы антитез: она заключается в противопоставлении одного и того же слова: Есть компромиссы и компромиссы; Война — войне (Ленин); Сила силе доказала. / Сила силе не ровня. / Есть металл прочней металла. / Есть огонь сильней огня (Твард.); Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал (Выс.).

Выделяются и г р а м м а т и ч е с к и е а н т и т е з ы, которые заключаются в противопоставлении грамматических категорий, например временных форм глагола: Наша жизнь проходила в постоянной борьбе за выживание. Не проходила, а проходит! Ведь пропасть между богатыми и бедными все увеличивается.

В античной риторике такие противопоставления внутрикатегориальных грамматических значений имели особое назначение, это а л л е о т е т ы1. Например: О светлый, будьте уверены, что Колумб был счастлив не тогда, когда открыл Америку, а когда открывал ее (Дост.); Однажды Мгеладзе (городничий) забрался к жене местного казначея… но был застигнут ревнивцем­мужем. Произошла баталия, во время кото­ рой Мгеладзе не столько сражался, сколько был сражаем (С.-Щ.); у него изъято пятьдесят с лишним тысяч ворованных рублей. Собирал, собирал, все мечтал остановиться, да так и не смог — остановили. (Из зала суда.2)

Близкую антитезе фигуру — а н т и ф р а з и с (употребление слов в противоположном значении) мы также описывали в разделе лексики. Однако эта риторическая фигура используется и как синтаксический прием, и тогда уже не отдельные слова, а предложения, сложные синтаксические целые и даже вся речь по способу выражения мысли и по отношению ее к предмету, ее содержанию должны пониматься «с точностью до наоборот»: за выражаемым автором уважением скрывается презрение, за серьезностью — насмешка, за утверждением тех или иных событий — их отрицание. И во всей речи сквозит ирония, которая передается соответствующей интонацией. Синтаксический прием, рассматриваемый античными риторами как фигура антифразис, иллюстрируем примером речи римского оратора Антония.

А н т о н и й: Друзья, сограждане, внемлите мне. / Не восхвалять я Цезаря пришел, / а хоронить. Ведь зло переживает / Людей, добро же погребают с ними. / Пусть с Цезарем так будет. Честный Брут / Сказал, что Цезарь был властолюбив. / Коль это правда, это тяжкий грех. / За это Цезарь тяжко поплатился. / Здесь с разрешенья Брута и других,— / а Брут ведь благородный человек, / И те, другие, тоже благородны, — / Над прахом Цезаря я речь держу. / Он был мне другом искренним и верным, / Но Брут назвал его властолюбивым, / а Брут весьма достойный человек. / Гнал толпы пленников к нам Цезарь в Рим, / Их выкупом казну обогащая, / И это тоже было властолюбьем? / Стон бедняка услыша, Цезарь плакал, / а властолюбье жестче и черствей; / Но Брут назвал его властолюбивым, / а Брут весьма достой­ ный человек. / Вы видели, во время Луперкалий / Я трижды подносил ему корону, / И трижды он отверг — из властолюбья? / Но Брут назвал его властолюбивым, / А Брут весьма достойный человек. / Что Брут сказал, я не опровергаю. / Но то, что знаю, высказать хочу. / Вы все его любили по заслугам, / Так что ж теперь о нем вы не скорбите? / О справедливость! Ты в груди звериной, / Лишились люди разума. Простите. / За Цезарем ушло в могилу сердце. / Позвольте выждать, чтоб оно вернулось.

П е р в ы й г р а ж д а н и н: в его словах как будто много правды. /В т о р о й г р а ж д а н и н: Выходит, если только разобраться, / Зря Цезарь пострадал. /Т р е т и й г р а ж д а н и н: а я боюсь, / Его заменит кто-нибудь похуже. /Ч е т в е р т ы й г р а ж д а н и н: Вы слышали? Не взял короны Цезарь; / Так, значит, не был он властолюбив.

П е р в ы й г р а ж д а н и н: Тогда они поплатятся жестоко (Перевод М. Зенкевича).
По приведенным здесь же репликам граждан Рима, оценивающим речь Антония, видно, что антифразис был правильно понят: они разобрались в том, какова же истинная оценка происшедшего события и самого Цезаря, который оказался жертвой «звериной» злобы и напрасно доверял Бруту.

К фигурам противоречия следует отнести к о р р е к ц и ю, состоящую из трех компонентов:

1. утверждения;
2. отрицания выдвинутого положения или выражения сомнения по поводу его
3. усиленного утверждения первого высказывания. Например: Он любил ее! Нет, это нельзя назвать любовью, иначе он не поступил бы так жестоко с любимой женщиной. Но он давно раскаялся и просит ее вернуться… Да, он любил ее и до сих пор любит самозабвенно! (Из речи в суде.)

Еще один любопытный пример:

Украина стала независимой и богатой державой. Какая независимость? Она полностью зависит от российского Газпрома! Какие богатства, если все полезные ископаемые из ее недр были расхищены в советские времена? Нет, своего газа им хватит для бытовых нужд, а для обеспечения промышленности они могут получать его и из Туркменистана. И хотя много угля и других ископаемых из Украины давно вывезено, но теперь у них открыты месторождения алмазов, которые не уступают богатейшим африканским алмазным рудникам. Так что независимость и богатство Украины — это не призрачные мечты, а реальность! (Из газ.)

Эта риторическая фигура особенно выразительна в устной речи, благодаря соответствующей интонации, передающей утверждение, отрицание, убежденность.
Интонация играет важнейшую роль и при использовании г р а д ац и и — одной из важнейших риторических фигур. Ее мы иллюстрировали, показывая стилистические функции синонимов; теперь мы рассмотрим градацию на синтаксическом уровне — как в ы с к а з ы в а н и е, в к о т о р о м п о с л е д о в а т е л ь н о п р и в о д я т с я д а н н ы е, у с и л и в а ю щ и е (и л и о с л а б л я ю щ и е) о с н о в н у ю м ы с л ь. Так, в защитительной речи П.А. Александрова по делу Засулич градация помогает адвокату убедить аудиторию в недопустимости наказания розгами политического заключенного.

Человек, по своему рождению, воспитанию и образованию чуждый розги; человек, глубоко чувствующий и понимающий все ее позорное и унизительное значение; человек, который по своему образу мыслей, по своим убеждениям и чувствам не мог без сердечного содрогания видеть и слышать исполнение покорной экзекуции над другими, этот человек сам должен был перенести на собственной коже всеподавляющее действие унизительного наказания.

Указывая на нагнетение эмоционального напряжения при градации, античные риторы употребляли термин климакс (подъем), а отмечая ослабление, — термин антиклимакс (спуск). Вторая разновидность градации встречается реже, приведем ее пример из художественных произведений: Мне завещал отец, во­первых, / Угож­ дать всем людям без изъятья: / Хозяину, где доведется жить, / Слуге его, который чистит платья, / Швейцару, дворнику, во избежанье зла, / Собачке дворника, чтоб ласкова была (Гр.); Рыбу ловят в океанах, морях, реках, прудах, а под Москвой также в лужицах и канавах. (Ч.)

Журналисты с помощью нарастающей градации показывают масштабность описываемых событий: Внезапный хаос первоздания расширил, увеличил, сделал громадным старинный дом (о Таврическом дворце), вместил в него всю Революцию, всю Россию (М. Кольцов).

Градацию ценят и поэты, вспомним пушкинские строки — объяснение Онегина с Татьяной:

Когда бы жизнь домашним кругом Я ограничить захотел;
Когда б мне быть отцом, супругом Приятный жребий повелел;
Когда б семейственной картиной Пленился я хоть миг единый, — То, верно б, кроме вас одной Невесты не искал иной.
В этом тексте интересна не только градация, но и другие риторические фигуры. Повторение слов в начале каждого придаточного предложения — это анафора, а все сложноподчиненное предложение — классический пример периода.