Что такое экономическая социология

Наше понимание сущности и назначения экономической социологии определенно отличается от господствующего мнения — от mainstream’a экономической социологии, всегда хорошо выраженного Ричардом Сведбергом. Мы решительно выступаем против отделения экономики от социологии, как, впрочем, и социологии от истории — о чем недвусмысленно говорил Фернан Бродель. Мы воспринимаем ту модель экономической социологии, которую когда-то представил Вебер (самое главное сочинение его жизни, заметим, называется «Хозяйство и общество») и потом Поланьи — в ней соединяются в единое (мы бы сказали — неразрывное) целое социология, история и экономика. Именно с этих позиций нам видится экономическая социология — как интеграция социологического, исторического и экономического подходов (мы еще добавили бы немного экономической антропологии и психологии) в исследовании хозяйства. Для нас экономическая социология — это историческая социология хозяйства, в смысле соединения истории материального (хозяйственного) мира и ее социологического осмысления, а также в смысле понимания экономики как субстантивного процесса. Для нас экономика состоит не только из отношений людей — этого будет мало, — но еще и из вещественных (материальных) структур, в которых и разворачивается экономическое действие.

Экономическая социология воспринимается нами как соединение (или «мост») между экономикой и социологией. Экономическая социология — это не некая отдельно существующая дисциплина, наряду с социологией и экономикой, а та предметная область, которая их соединяет. Обратите внимание, что многие (а на наш взгляд — самые лучшие) авторы, занимающиеся социологическим исследованием хозяйства, не причисляют себя к эконом-социологам — это Пьер Бурдье, Никлас Луман, Мишель Каллон, Бруно Латур, Люк Болтански. Границы, очерченные сегодня для экономической социологии, слишком узки для них. Мы бы хотели привести здесь только одно мнение — вот что говорил в 1968 г. Теодор Адорно, выступая против деисторизации и деэкономизации социологии: «…Из-за сплошных окопов между отличающимися друг от друга дисциплинами пропадает сущностный интерес, который вообще представляют отдельные дисциплины… Социология — и это, собственно, наиболее серьезный упрек, который можно вообще выдвинуть против того, что вообще называют социологией, — отвлекается от общественного производства и воспроизводства жизни общества как целого; а ведь если что и является общественными отношениями, то как раз эта тотальность… Из экономики также изгоняется решающий момент: хозяйственные отношения между людьми, выдающие себя за чисто хозяйственные и исчисляемые, в действительности суть не что иное, как свернутые отношения между людьми…

Из-за этого строгого разделения между экономикой и социологией собственные центральные интересы обоих сторон остаются ни с чем…». Именно эту точку зрения поддерживала так называемая «ленинградская школа» экономической социологии, которая с 1984 г. базировалась на кафедре прикладной социологии экономического факультета Ленинградского государственного университета, и лидером которой был профессор Василий Яковлевич Ельмеев. В определенном смысле наша концепция преподавания экономической социологии опирается на эти традиции. Мы стоим на позиции единства социальной науки и настаиваем, что время разграничения отдельных социальных дисциплин прошло. Мы думаем, что хватит уже спрашивать: чье это знание? Нет никакой необходимости выделять экономическую социологию как отдельную науку из сферы социологии и экономики. Наоборот, экономическая социология выступает примером интеграции общественных наук — экономики и социологии. Изучив историю социологии, мы пришли к парадоксальному выводу: вся социология — в определенном смысле экономическая социология, не было ни одного ведущего теоретика социологии, который бы не обращался к социологическому исследованию экономических институтов. Для Дюркгейма это — социологическое исследование разделения труда, для Вебера — «Протестантская этика и дух капитализма», для Зиммеля — «Философия денег», для Парсонса — «Экономика и общество», для Лумана — «Экономика общества», для Бурдье — «Социальные структуры хозяйства».

Методологические основания социологии, на которые мы опирались при написании книги, во многом связаны с социологическим подходом, где индивидуальное действие помещается в социальное пространство и определяется социальными и материальными (пространственными, вещественными, временными) структурами. В этом наше отличие от подхода В.В. Радаева, который связывает свой учебник экономической социологии (отдадим ему должное — хорошего качества) с подходом понимающей социологии, в которой центральной категорией выступает действие индивида. «На протяжении всей книги центральный объект внимания — действие человека. Мы начинаем с моделей его поведения в экономике и побудительных хозяйственных мотивов, переходя далее к рассмотрению конкретных хозяйственных ролей (предпринимателя, менеджера, работника), а также к анализу структурных ограничений, в рамках которых разворачивается деятельность человека». Логика нашей книги в объяснении экономических явлений другая — мы отталкиваемся от социальной и материальной структуры труда и производства, распределения и собственности, обмена и потребления, и далее движемся к объяснению действия и индивидуального поведения. Поэтому нам так важен исторический подход в экономической социологии — когда индивидуальное действие помещается в социальное пространство определенной исторической эпохи и зависит от тех конкретных институтов, которые созданы данным социальным временем и пространством.

Методологический индивидуализм, господствующий в экономической науке и социологии, мы критикуем с позиции Норберта Элиаса, который еще в 30-х гг. XX в. показал, что сам по себе «индивидуализм» — социальная конструкция, что общество не только социализирует, но и индивидуализирует, что именно современное общество и формирует самосознание нашего «Я» как отдельного и не зависимого от других. Но чтобы понять «структуру души» отдельного человека, необходимо начинать со «структуры взаимоотношений между индивидами». Фигуративный и исторический подход Элиаса, как и трансформационный подход Карла Поланьи, по нашему мнению, гораздо более продуктивен по сравнению с распространенным сейчас в современной экономической социологии сетевым подходом. Хотя с формальной точки зрения смысл их одинаков — действие индивида как экономического агента включено в структуру взаимоотношений индивидов, смысл действия существует только как разделяемый, как общее для всех «пространство смысла». Отличие сетевого подхода — в том, что он акцентирует внимание на персонализированных взаимоотношениях — все участники сети идентифицируют друг друга как конкретные лица. В этом — шаг вперед по сравнению с неоклассическим подходом mainstream economics, где принимаются во внимание только безличные взаимоотношения безымянных агентов (типа А и В). Но надо понимать, что современная жизнь, в том числе и экономическая, основана на обезличенных ролевых отношениях, где персонификация (в отличие от традиционного общества) выступает дополнительным элементом действия, а не ключевой социальной структурой. Поэтому наше внимание при объяснении экономического поведения сосредоточено на социальном пространстве и времени, социальных структурах и институтах, в которых существует и действует индивид. Как подчеркивает Бруно Латур, социология слишком быстро переходит от действия к структуре — ее мир наполнен только людьми и их отношениями; куда девались вещи? Как можно помещать человека вне его ключевых структур — пространства и времени? Но структуры, в которые включается индивид, не являются неподвижными, раз и навсегда определенными и неподвластными ему, как иногда представляется в структуралистском направлении. Как предлагал Бурдье, необходимо исследовать то, как социальные структуры генетически изменяются, как структурализм может быть конструктивистским структурализмом.