Западная философия в XX веке

Что же принесла с собою новая эпоха, которую мы обозначаем этим условным термином (поскольку суть его вовсе не в хронологии) — «XX век»?

После того как завершился период экономических, технических, социальных, ценностных, и наконец, философско-идеологических преобразований в Европе (хронологически это начало нашего века, а «событийно» — первая мировая война и октябрьская революция в России), тема критического преодоления панлогистского философского идеализма мало-помалу стала неактуальной.

Центр внимания перемещается на позитивные разработки.

Утрата общего противника, который задавал определенное тематическое единство «критическому» философскому течению второй половины прошлого столетия, в том числе и в отношении его конструктивных программ (ведь они тоже разрабатывались как конкурентоспособные в отношении критикуемых, и, следовательно, в той или иной степени занимались теми же проблемами, что и традиционная философия) первым следствием имела рост разнообразия тем и методов.

Прежнее, почти полное, единодушие относительно основного вопроса и предмета философии кануло в Лету.

Даже тогда, когда в марксистской литературе, популяризаторской или учебной, декларировалась верность их прежней трактовке, глубокие перемены фактически произошли и здесь: ведь когда ленинизм его приверженцы стали определять как «марксизм эпохи империализма и пролетарских революций», то было бы странно по-прежнему считать, что главная задача философов-ленинцев сводится к тому, чтобы снова и снова доказывать, пусть и на новом материале, первичность материи в отношении сознания.

Так, собственно, никто и не считал: говорили, что В.И. Ленин внес существенный вклад прежде всего в развитие марксистского учения о государстве, о диктатуре пролетариата, о революции, о партии и т.п., а вовсе не в аргументацию в пользу тезиса о первичности материи.

Что же касается традиционной проблематики, в которой всплывает пресловутый «основной вопрос», то отыскать что-то более весомое, чем ленинское определение материи как объективной реальности, данной нам в ощущениях (что, впрочем, тоже сомнительно, поскольку примерно так же трактовал ее еще Кондильяк), или познания как вида отражения, каковое присуще всей материи, не удавалось.

К тому же и сам В.И. Ленин подчеркивал, что все это он воспринял из классических произведений, принадлежащих перу Маркса и Энгельса.

Но трудно отрицать и другое, что все философы XX века, в принципе, используют в основном понятийный аппарат прежней философии, что свидетельствует и о преемственности смыслов, предметного поля философских исследований.

При этом такая связь с предшественниками, по меньшей мере, двухслойна: глубинный слой определен преемственностью языка; этот уровень связи оказывается более общим, «стратегическим»: он предстает как глубинная, и потому весьма устойчивая, преемственность всего корпуса философской мысли «европейского типа» в целостном процессе развития европейской культуры.

Существует также связь между специализированными областями современных философских исследований с теми или иными конкретными философскими школами, которые в составе прежней философии сформировали специфические, относительно самостоятельные, области исследования и разработали применительно к их предметам особые методы.

Так, вряд ли можно отрицать, что философская антропология XX века генетически связана с установками Л. Фейербаха; что марксова критическая политэкономическая концепция стала источником — более того, основой — многих современных радикальных социальных теорий; что неопозитивизм и сменивший его постпозитивизм переняли не только антиметафизический заряд позитивизма, но также его методологические принципы и его трактовку логики, превратив и то, и другое в хорошо разработанные исследовательские программы.

И, конечно, никак невозможно недооценивать влияния на философию нашего времени идей Ф. Ницше (который, впрочем, и был по сути уже философом XX века — настолько отличается от «стандартов» философии XIX века, не говоря уже о классической нововременной философии, и проблематика его произведений, и стиль его мысли, и язык — хотя 15 октября 1994 года философы отметили уже стопятидесятую годовщину со дня его рождения).

Следовательно, придется несколько скорректировать представление (если оно сложилось в результате ознакомления с предшествовавшими разделами моей книги), будто бы философия второй половины прошлого века была критикой всего и вся, безоглядным разрушением прежней философской культуры, революцией в сфере духа, тотальным «сожжением кораблей» и полным разрывом с европейской философской традицией.

Тогда ведь философская мысль XX века предстала бы «потомком без предков», и искать у нее идейных предшественников было бы делом безнадежным.

Дело, конечно же, обстоит не так. Мыслители конца прошлого столетия в позитивном плане отнюдь не были идейно бесплодны, а их критические труды практически никогда не превращались в что-то вроде негатива критикуемых ими концепций.

Тем более это верно касательно философов той эпохи, которая начиналась с Ф. Ницше и представлена его младшими современниками, такими, как Л. Бергсон (1859—1941 ), 3. Фрейд (1856—1939), Э. Гуссерль (1859—1931 ), Г. Фреге (1848—1925).

Все они были уже в куда большей степени новаторами, чем критиками концепций своих предшественников. Хотя в еще меньшей степени их можно было бы характеризовать как наследников и верных продолжателей дела предшественников.