Язык и мышление
Язык и мышление органически и неразрывно связаны друг с другом. Человек, собственно, никогда не задумывается над особенностями соотношения того и другого. Все люди мыслят, все общаются с помощью слов… В чем тогда проблема? Проблема же в том, можно ли мыслить без слов, то есть без использования языка?
Неразрывную связь мышления и языка отмечал еще Платон:
«Не есть ли мысль и речь одно и то же, за исключением лишь того, что происходящая внутри души беззвучная беседа ее с самой собой и называется у нас мышлением? …Поток же звуков, идущий из души через уста, назван речью».
Значительно позже философы стали склоняться к мнению, что первенство в этом соотношении принадлежит языку. С наибольшей определенностью это прозвучало в известной формуле Гумбольдта:
«Язык есть орган, образующий мысль». Или в другом месте:
«…Язык есть обязательная предпосылка мышления даже в условиях полной изоляции человека».
Гумбольдт считал, что мышление «про себя» может происходить только с помощью языка и что язык определяет как характер познавательной деятельности человека, так и ее результат.
Эта концепция получила в западной лингвистике название «мировоззренческая гипотеза».
Однако наряду с утверждениями о приоритете языка над мыш- лением у Гумбольдта можно встретить чуть ли не противополож- ные суждения. Так, он пишет:
«…Человек думает, чувствует и живет только в языке, он должен сначала сформироваться посредством языка, для того чтобы научиться понимать действующее помимо языка искусство.
Но человек чувствует и знает, что язык для него — только средство, что вне языка есть невидимый мир, в котором человек стремится освоиться только с его помощью. Как для повседневного чувства, так и для самой глубокой мысли язык оказывается недостаточным, и люди взирают на этот невидимый мир, как на далекую страну, куда ведет их язык, никогда не доводя до цели».
«…Язык есть не что иное как дополнение мысли, стремление возвысить до ясных понятий впечатления от внешнего мира и смутные еще внутренние ощущения, а из связи этих понятий произвести новые» (курсив мой. — Э.П.).
Вот вам, пожалуйста, уже нечто совсем другое: здесь язык есть инструмент мысли. Но если это так, то, выходит, что человек может мыслить и без языка. Подтверждение тому — многие виды искусства, в которых человек-творец мыслит преимущественно образами. Конечно, трудно вообразить, что можно мыслить вообще без языка, настолько мышление и язык неразделимы. Но чтобы представить это, обратимся вновь к животному миру.
Я уже отмечал, что животные тоже мыслят. Каким же образом они делают это, если у них нет языка? — Мыслят они с помощью образов-представлений. Их мышление образное — так же, впрочем, как и мышление людей. Мышление образами — это первичное мышление, и об этом говорят наши сновидения. Такой знаток в этой области, как Фрейд, писал:
«…Сновидение переживается преимущественно в зрительных образах; при этом могут возникать и чувства и даже мысли, другие органы чувств могут тоже что-то испытывать, но преобладают все- таки зрительные образы».
Итак, мыслить можно не только посредством языка, но и с помощью образов. Под языком понимается здесь система любых знаков. Ими могут быть математические символы (язык математики), нотная запись (язык музыки), всякого рода шифры типа азбуки Морзе, наскальные рисунки, язык жестов и мимики глухонемых и т.п. — все это примеры разных языков, посредством которых выражаются чувства и мысль.
Сама же мысль в ее, так сказать, первозданном, или первичном, виде есть образ (представление), запечатленный в сознании животных через их органы чувств. У животных он так и остается чувственным образом. Человек же благодаря наличию у него воображения наделяет эти образы знаками-обозначениями, то есть словами.
Если же обратиться к понятиям и категориям, которые уже не просто слова, а знаки слов, то они вторичны, третичны и т.д. по отношению к словам-обозначениям. В результате на каком-то этапе язык совершенно отделяется от реальности и живет в своем особом отвлеченном мире, творя мифы, теории, гипотезы, фантазии, не имеющие ничего общего с реальностью. Это главным образом и есть язык науки, философии, литера- туры и поэзии.
А.Ф. Лосев верно заметил: «…языковый знак есть акт мысли, но живущий собственной жизнью»32. Правда, он добавил, что этот знак есть и акт отражения вещи. Однако с этим нельзя согласиться: языковый знак — отнюдь не зеркало, он не может ничего отражать; как знак он может только обозначать. Вот, скажем, перед вашим окном растет дуб. Спросим: что у этого дерева общего с набором из трех букв «д у б» или коротким звуком, слетающим с наших губ?
Ровным счетом ничего. Но когда мы произносим слово «дуб», оно как знак известного предмета сразу же вызывает в нашем сознании образ большого развесистого дерева. Вот этому как раз и служат слова-знаки.
Здесь происходит примерно то же, что и в компьютере: в нем двоичные знаки суть знаки подлинных слов. Ведь человек создавал компьютер по своему образу и подобию, как Бог создал человека по своему образу и подобию.
И, продолжая аналогию, можно сказать: подобно тому как язык давно вышел из подчинения человека и, более того, сам подчиняет его себе, так и компьютер вышел из подчинения человека и тоже стал его порабощать. Вот эта независимость языка — независимость как свершившийся и реальный факт — сбивает многих исследователей с толку и порождает массу надуманных проблем.
Тот же Гумбольдт прав и когда утверждает первенство языка над мыслью, и наоборот, когда, называет его орудием мышления. В одном случае язык в самом деле определяет мысль, в другом — служит средством ее выражения.
Язык, конечно, оказывает большое влияние на мышление, но каким бы это влияние ни было, язык остается его средством. Первич- но мышление строится на образах. Вот эти образы весьма различаются не только у разных видов животных, не только у человека в сравнении его с другими видами животных, но и у разных народов, составляющих человеческий род.
Китаец видит мир в своих образах, несхожих с образами эскимоса или русского; у последних образное мышление иное, чем у индийцев или папуасов, у которых оно, в свою очередь, иное, чем у немцев или французов…
Один из идеологов французского национализма М. Баррес об- разно выразил эту мысль так:
«Если бы даже я стал натурализованным китайцем и скрупулезно следовал догматам китайской жизни и китайским законам, я бы не перестал мыслить как француз и выражать свои мысли так, как это свойственно французу».
То же самое, только применительно к собственной этнической или национальной принадлежности, мог бы сказать о себе китаец, русский, англичанин, немец и представитель любого другого народа… Здесь на память приходит образ Татьяны Лариной из «Евгения Онегина» — этой типично русской женщины, ставшей даже своего рода образцом. И что же? —…Она по-русски плохо знала, Журналов наших не читала И выражалася с трудом. На языке своем родном…
И, как мы помним, писала письмо Онегину тоже по-французски, хотя все ее чувства и мысли были чисто русскими.
В жизни и в самом деле наблюдается разительное несходство типов мышления у разных народов, что позволило тому же Шпенглеру сказать:
Это несходство разных типов мышления служит постоянным источником, питающим непонимание между представителями разных народов даже при сходстве их языков.
Отсюда следует естественный вывод: если народы видят мир по- разному, то они по-разному обозначают этот мир и все, что в нем находится. Ту же мысль я выразил бы так: миры у разных народов не по- тому разные, что они говорят на разных языках, а, наоборот, у них языки разные, потому что их миры разные.
