В. Дильтей: философские и методологические основания истории как науки

Представляя общую картину философской мысли начала XX столетия, никак нельзя пройти мимо концепции истории и исторического знания, которая представлена в сочинениях В. Дильтея (1833—1911).

Несмотря на то что концепция эта у историков философии нашего времени отодвинута в тень по сравнению с неокантианской, ее влияние у современников было не меньшим, а многие из базовых положений близки установкам такого влиятельного в наши дни философского течения, как феноменология.

А представления этого философа о познавательном процессе, сформированные в процессе дискуссий с неокантианством, с одной стороны, и с позитивизмом, с другой, находят сегодня отзвук в противоборстве аналитической философии и герменевтики.

Его философская позиция вообще формировалась в спорах, в характерной обстановке того времени, когда происходили глубокие мировоззренческие изменения.

Сначала это общая критика прежней метафизики и панлогизма (прежде всего, гегелевского); потом были дискуссии с позитивизмом и неокантианцами по вопросам теории познания.

Его собственные тезисы тоже подвергались жесткой критике. Правда, наиболее серьезными его оппонентами были Э. Трельч и Г. Риккерт, которые были намного (на три десятилетия) старше.

К тому же критика эта была вполне «академической», достойной и по содержанию, и по форме — в отличие от той, которой прославились марксисты.

Сам он не принадлежал ни к одной из наиболее известных и соперничавших друг с другом философских школ.

Жизнь его протекала довольно спокойно: после нескольких лет бытия свободным писателем, он в год защиты диссертации, в 1864 г., получает профессуру в Базеле, потом преподает в Киле и Бреслау, и наконец, с 1882 г., в Берлине.

Каких-либо драматических коллизий с публикацией трудов тоже не было, хотя не все они увидели свет при его жизни. Так что к лику философских диссидентов, переворачивателей основ» и разрушителей прежнего мировоззрения, отнести его нельзя.

Хотя, как я только что отметил, немало страниц в его сочинениях, особенно раннего периода, тоже обращены против панлогизма гегелевского типа (причем, подобно Шопенгауэру, острие критики направлено против закона основания», истолкованного как универсальный логический закон, что способствовало оформлению панлогистской метафизики).

Соответственно общим настроениям времени, исследовать реальный (т.е. «земной», человеческий) дух должна была специальная «позитивная» наука, психология. Но вот относительно области компетенции, предмета и метода этой науки у философов не было согласия.

Большинство было согласно с тем, что на место прежнего пан-логизма» следовало бы поставить психо-логизм», что и проявилось в попытках психологистических трактовок логики. С одним из вариантов психологизма в логике мы познакомимся, когда займемся философией Э. Гуссерля.

Здесь же достаточно отметить, что психологизм рассматривал логические законы как «привычки мышления», как нечто относительное и касающееся деятельности человеческого мышления.

Но вот какого — мышления как индивидуальной человеческой способности, или же мышления как существенно социального феномена?

Если первого, то возникала опасность трактовать логику как сугубо личное достояние, что никак не вяжется с существованием науки как интерсубъективного феномена, а также общезначимых научных методов, и с практикой юриспруденции, не говоря уж о несомненных фактах известного согласия разных людей относительно того, что значит мыслить правильно (или рассуждать в соответствии с правилами логики).

Но если мышление надындивидуально, то какова его субстанция»? Кто, собственно, мыслит? Индивид или сообщество, т.е. нечто суверенное, хотя и состоящее из отдельных, и притом очевидно способных мыслить личностей?

Скорее всего, реальное, «действительное» мышление воплощено в языковых конструкциях — в противном случае, как можно было бы говорить о том, что сочинения древних философов полны глубоких мыслей?

Но тогда логические правила сближаются с правилами языка, с грамматикой и синтаксисом, поскольку язык организуется именно такими правилами.

Однако подобная трактовка мышления в тот период казалась излишне «формальной», поскольку исключала из сферы сознания фактор эмоциональные, а также личностные, индивидуальные, которые весьма существенны в реальной жизни реальных людей.

Но тогда придется разводить друг от друга — если не противопоставляя — индивидуальное и коллективное мышление: ведь бывают люди умные и люди придурковатые…

Мыслительный процесс в качестве предмета науки о духе (или комплекса таких наук) должен быть не просто ближе к реальной, практической жизни — он просто обязан быть включенным во все многообразие этой изменчивой жизни!

Значит, мышление не только относительно к субъекту (как утверждал Милль и его последователи) — оно еще и относительно к сменяющим друг друга во времени жизненным ситуациям.

Тогда не является ли история подлинной наукой о жизни людей, «наукой о человеке», которая, под определенным углом зрения, может нам рассказать о духе через проявления этого духа в реальной жизни? Не является ли «объективная» история, реальный исторический процесс, демистифицированной «феноменологией духа»?

Большая часть публикаций зрелого Дильтея посвящена вопросам исторического бытия и истории как науки: в 1883 г. — «Введение в науки о духе.

Опыт оснований изучения общества и истории»; в 1910 г. — «Строение исторического мира в науках о духе». После смерти философа были опубликованы: в 1933 г. — «О немецкой поэзии и музыке.

Штудии по истории немецкого духа»; в 1949 г. — «Очерк всеобщей истории философии»; в 1960 г. — двухтомник «Мировоззрение и анализ человека с Ренессанса и Реформации».

Общемировоззренческие контексты этих исследований разрабатывались в других работах, наиболее известны из которых «Жизнь Шлейермахера» (1870), «Творческая сила поэзии и безумие» (1886), «Духовный мир. Введение в философию жизни» (1914), «Переживание и поэзия. Лессинг, Гете, Новалис, Гельдерлин» (1905).

Умер Дильтей 1 октября 1911 г. в г. Сейсе-на-Шлерне. Теперь перейдем, как принято говорить, к его философскому наследию.