Теория универсального прагматизма
Уже в 1965 г., в речи при вступлении в профессорскую должность во Франкфурте, Хабермас сказал, что «интерес людей к автономной и ответственной жизни не фантазия, а может осознаваться априорно. От природы нас отличает язык, и это единственное положение вещей, которому мы можем научиться.
В его структуре нам дана наша власть. Первое высказанное нами мнение неизбежно выражает намерение относительно общего и непринужденного консенсуса». Позднее Хабермас разовьет эту очень важную идею об основополагающей роли языка для возможности нам быть «полноправными членами общества».
В 1971 г. он читает лекцию о «лингвотеоретическом обосновании социологии», и далее на протяжении семидесятых годов он реконструирует различного рода теории языка. Такая работа ведет к выражению его собственного взгляда на язык в виде теории универсального прагматизма.
Выражением «универсальный прагматизм» (или формальный* прагматизм) Хабермас пользуется, чтобы отделить свою теорию от эмпирически направленного анализа использования языка, то есть эмпирического прагматизма. Задача универсального прагматизма состоит в «идентификации и реконструкции универсальных предпосылок возможности и взаимности понимания (Verständigung)».
Следовательно, нужно проанализировать те свойства языка, которые обусловливают возможность для нас прийти к взаимопониманию при языковой коммуникации. Языковые высказывания, по мнению Хабермаса, нужна понимать на нескольких уровнях. Частью мы выражаем свое мнение о чем-либо, частью мы преследуем какую-либо цель своим высказыванием.
Например, мы можем побудить кого-либо сделать что-то, утверждать, что что-либо верно, или высказаться о своих ощущениях. В языковой коммуникации участники должны достичь понимания на обоих уровнях. Например,, побуждение должно быть воспринято как побуждение, а не как вопрос.
Хабермас полагает, что язык, благодаря стремлению к пониманию на этом «метауровне», представляет собой механизм, посредством которого в жизненном мире координируется социальное поведение. Другие формы социального поведения — конфликт, соревнование и стратегические действия вообще, основываются на коммуникативном поведении, направленном на достижение взаимопонимания (verständigungorientiert).
Язык — это средство, благодаря которому можно достичь такого взаимопонимания.
Таким образом, Хабермас анлизирует язык в первую очередь не как объективную структуру, или, словами французских структуралистов, язык как langue. Наоборот, его интерес направлен на практическое использование языка, то есть на язык как parole.
Это означает, что Хабермас изучает речь как средство коммуникации между людьми, на каких предпосылках она основывается и какую компетенцию должны приобрести люди, чтобы беспрепятственно разговаривать друг с другом. Ранее некоторые философы языка анализировали отношения языка с миром (например, ранний Витгенштейн), язык как •социальную игру между людьми (поздний Витгенштейн и философ Питер Винч), или язык как форму речевой деятельности (философы Остин и Сирл).
Собственная теория Хабермаса строится на этих теориях и на теории американского социального философа Дж. Г. Мида о значении человеческого языка для человеческого сознания (см. гл. 6). Мы не будем подробнее вдаваться в гораздо более сложные размышления Хабермаса, но довольствуемся констатацией значения лингвистической теории для его теории коммуникативного поведения.
Хабермас полагает, что люди живут и вращаются в трех •различных мирах, хотя эти различные миры в обыденной жизни постоянно пересекаются. Во-первых, это объективный мир, в котором царят деловые отношения, во-вторых, социальный мир •с его нормами и оценками и, наконец, субъективный мир, то есть наши чувства, надежды и т. д.
К объективному миру мы относимся по-деловому, и поступаем относительно него целесообразно, как это называет Вебер. С социальным миром мы находимся в нормативных отношениях, а с внутренним миром мы находимся в экспрессивных отношениях, то есть мы выражаем наши субъективные мысли и желания.
Таким образом, слушатель должен быть настроен либо на приятие, либо на постановку под вопрос притязаний говорящего на истинность, правильность или правдивость, но как приятие, так и постановка под вопрос основываются на некоем более фундаментальном аспекте, а именно на понимании слушателем речевого действия в его сфере притязаний.
Это означает, что язык и строится на взаимопонимании, и способствует ему. Чтобы разговор вообще мог состояться, требуется, чтобы его участники не только понимали язык в качестве языка, то есть что именно говорится, но и чтобы те притязания, которые заключены в речевом действии, были интерсубъективно доступны пониманию.
Поэтому у языка, по мнению Хабермаса, есть внутренне присущая ему цель, состоящая в том, что в языке заключается, хотим мы того или нет, стремление к взаимопониманию. Когда мы пользуемся языком, мы подсознательно следуем правилам, реконструируемым Хабермасом с целью показать, что- существует коммуникативный разум.
Когда мы говорим, мы, по мнению Хабермаса, выдвигаем определенные притязания на подлинность (Geltungsanspгйche). Когда я высказываюсь об объективном мире (например, говорю, что идет дождь), я высказываюсь о деловых отношениях, и выдвигаю притязания на подлинность, которые я должен при необходимости оправдать.
Это означает, что если мне не поверят в моих притязаниях на истинность того, что идет дождь, то я должен при необходимости оправдать эти притязания, то есть привести аргументы в пользу того, что то, что я сказал — истинно. Понемногу это- может развиться в беседу, то есть в подчиняющийся определенным правилам формализованный разговор о том, что мы имеем в виду, когда говорим, что идет дождь.
Тогда мы попытаемся также нашим речевым поведением выдвинуть такие аргументы,, которые вели бы к взаимопониманию.
Когда я высказываюсь о социальном мире, я претендую на то, что мои высказывания и события, о которых идет речь в моем высказывании, легитимны с точки зрения норм и ценностей. Если мои нормативные обоснования будут поставлены под сомнение, я могу попытаться выдвинуть аргументы в пользу их правильности, и таким способом буду вынужден оправдывать свои притязания на верность нормам.
Наконец, когда я высказываюсь о своем внутреннем мире, я претендую на подлинность в том смысле, что я действительно выражаю свой собственный субъективный мир. Таким образом, к внутреннему миру мы относимся экспрессивно: мы выражаем наши мысли и желания в языке и с его помощью.
Речевые действия в этих трех мирах основываются на тех притязаниях на подлинность, которые мы выдвигаем, говоря, и на том оправдании этих притязаний, которые мы должны при необходимости давать. Таким образом мы посредством языка утверждаем, что нечто в мире истинно, что определенные нормы в обществе верны, и что я даю правдивую картину своих субъективных переживаний.
В этих притязаниях на подлинность, которые выдвигаются всякий раз, как мы разговариваем, и состоит глубочайший смысл языка. Этот смысл заключается в том, что мы стремимся быть понятыми или достичь взаимопонимания друг с другом, то есть достичь рационально обоснованной общей точки зрения.
Это взаимопонимание не следует понимать в политическом смысле, но как внутреннее, основополагающее стремление людей при помощи речевого поведения достичь взаимного понимания. Поэтому глубочайшее значение языка, по мнению Хабермаса, заключается в том, что люди посредством коммуникативно-рациональных дискуссий стремятся к взаимопониманию.
Поэтому рациональность заключается не в использовании языка для достижения определенных целей, то есть инструментально, а в том, что мы посредством языка стремимся и вынуждены стремиться к пониманию (Verständigung). Таким образом, рационален не результат, а сами акты говорения, сам процесс.
Та рациональность, с которой говорят все владеющие языком люди, — коммуникативная рациональность — является поэтому процедурным разумом, поскольку разумен сам процесс, то есть говорение.
Хабермас не собирается создавать норму, которая гласит, что мы должны говорить разумно, и представлять рациональную беседу в виде своего рода кантианского максима, которому мы должны следовать.
Вот несколько измененная версия прежней теории о познавательных интересах. Разница состоит в том, что три мира не включают теперь в себя отдельных познавательных интересов, но отдельные речевые действия и, вместе с этим, отдельные •формы рациональности.
За этими отдельными речевыми действиями скрывается в языке более глубокая структура, и язык рассматривается как средство осуществления коммуникативных: действий. Это не la langue, надиндивидуальная грамматическая языковая структура. Но это и не la parole, способ, которым мы на практике используем язык.
Это нечто надиндивидуальное’ в том смысле, что речь идет об основополагающей структуре языка, не зависящей от того, кто говорит; но Хабермас пытается выяснить, как мы говорим, когда разговариваем, и, прежде всего — на чем основывается то, что мы говорим. Хабермас считает, что здесь можно найти исходную точку для критической теории современного общества — в теории о языковой компетенции и о «разговоре без помех».
