На пути к единой науке

Наука еще совсем недавно напоминала зеркало, разбитое на множество осколков, каждый из которых в свою очередь прорезан сетью трещин и трещинок. Каждый отражал свой изолированный кусочек мира. Этот кусочек мира словно в лупу можно было рассмотреть со всеми деталями, со всеми его травинками и пылинками, но общая картина исчезала из глаз ученого.

Мстит, в частности, тем, что прячет свои тайны как раз в «ничейных областях», на межусобных границах таких наук, которые, казалось бы, столь далеко отстоят друг от друга, что не должны иметь никаких стыков. Это чрезвычайно характерная черта современной научной революции.

Научная революция (которую следует отличать от революций в пауках, представляющих собой процесс коренной ломки сложившихся представлений в той или иной области знаний) идет в настоящее время в трех основных направлениях: во-первых, резко повышается роль науки в обществе, ее удельный вес в общественном производстве; во-вторых, ликвидируются барьеры между наукой и производством и, в-третьих, исчезают пропасти, «белые пятна» между областями научного знания. О первых двух направлениях речь уже велась. Третье имеет столь же большое социальное значение.

Процесс ликвидации «белых пятен» в высшей степени противоречив. Связующие звенья возникают за счет дальнейшей дифференциации и все более узкой специализации знаний, за счет все большего дробления и без того дробных областей наук. По данным Д. Прайса, специализация в науке удваивается примерно каждые 10 лет.

Процесс дифференциации часто отмечается исследователями науки. Но при этом нередко упускается из виду, что характер современной дифференциации в науке совершенно иной, нежели тот, который имел место до XX в. Начиная с античного времени дифференциация означала деинтеграцию, вела к отпочкованию от некогда целостного, синкретического знания все новых областей. Развитие отдельных наук можно было сравнить с радиальными лучами, все более расходящимйся друг от друга по мере удаления от центра.

Ныне положение коренным образом изменилось. Дифференциация, как ни парадоксально это звучит, стала одним из основных путей к интеграции науки. Каждая новая наука в наше время перекидывает мостик над пропастью «ничейных земель». Каждая из них служит связующим звеном между двумя и более науками.

Все возникшие вновь и возникающие науки можно разделить на три типа. К первому типу относятся те, которые возникают на стыке двух, даже трех классических наук. Их связующая функция носит частный характер, касающийся только смежных наук и никаких других. Примером таких наук, которые я бы назвал связующими, служат биохимия, биофизика, механохимия, физико-химическая механика.

Образцом науки второго типа является кибернетика, которая выполняет не просто связующую, но синтезирующую функцию, она объединяет целый ряд далеко отстоящих друг от друга наук: математику и физиологию высшей нервной деятельности, семиотику и электронику, математическую логику и биофизику.

Она не подменяет их собой, напротив, всем им дает новую жизнь, новое дыхание. Этот принципиально новый тип наук заслуживает названия синтезирующих, методологических. Помимо кибернетики к нему следует отнести науку о науке, социологию науки. Из классических наук сюда же относятся философия и математика.

Наконец, также недавно появился еще один тип наук, которые могут быть названы проблемными. Они не имеют своим предметом формы движения материи или взаимо- переходы между этими формами. Они не имеют строго очерченного в природе «своего» предмета исследования, будь то структура вещества или естественный процесс.

Они возникают для исследования и решения какой-либо определенной проблемы. Такова, например, онкология, возникшая для решения проблемы опухолевых заболеваний. Такова техническая кибернетика, решающая проблему создания самоуправляемых машин.

Собственно, это не новые, самостоятельные науки, а синтез данных целого ряда наук для решения той или иной проблемы. К решению проблемы эффективного лечения раковых заболеваний, например, онкологи идут сейчас самыми различными путями: используются методы химического, физического, психического воздействия, привлекаются данные социальной медицины и т. д.

Думается, что науки второго и третьего типов будут определять лицо будущего. Ныне почти каждая крупная научная проблема требует для своего решения не «узковедомственного», а комплексного подхода, требует выхода за рамки «своей» научной дисциплины. Ученый, который хочет постичь тайны живой частицы, не может быть только биологом или физиологом.

Он должен исследовать физические и химические процессы в живом организме, ибо искомая тайна частицы может лежать на самых неожиданных стыках между науками. Комплексного подхода, например с изучением не только биохимических и биофизических процессов, но и воздействия социальных факторов, требует проблема наследственности. Аналогичное положение складывается и в физике. По выражению немецкого физика К. Ф. фон Вейцзекера, совершенно новые взаимосвязи открывает не взгляд, прикованный к рабочему столу, а взгляд, непринужденно скользящий по горизонту.

Специализация, таким образом, меняет ныне свой характер. Это не есть уже узкая специализация классических наук. Это такая специализация, которая предполагает универсальное использование знаний для решения специальной проблемы. Отношение между специализацией, дифференциацией наук, с одной стороны, и интеграцией, с другой, можно выразить следующим образом: интеграция является сущностью процесса развития наук, его содержанием.

Дифференциация — это та внешняя форма, в которую выливается этот процесс, то средство, с помощью которого осуществляется интеграция. Парадоксальность процесса развития науки выражается в том, что новые области науки, призванные восполнить недостатки специализированного подхода, означают дальнейшую специализацию и дифференциацию знаний.

Наука идет к объединению знаний посредством их дробления. Но это дробление, если так можно выразиться, уже не разъединяющее, а объединяющее. Кроме дифференциации наук имеется, однако, еще одно средство к их интеграции — это взаимопроникновение методов исследования, прежде всего математизация, науки.

Говорят, что Платон начертал над вратами своей академии: «Никто из тех, кто не сведущ в геометрии, не должен входить сюда». Над вратами современной науки горят слова К. Маркса: «Наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой».

Взаимоотношение математики с естественными и частными общественными науками во многом аналогично взаимоотношению философии и естествознания. Математика и философия вообще родственные науки. На первый взгляд кажется абсурдным такое сопоставление столь разных и далеких друг от друга областей знания. Противоречивый исторический процесс развития науки создал зону отчуждения, непонимания между этими сестрами по духу, которые в античные времена явили миру образец неразлучной дружбы.

В наше время родство этих наук вновь становится все более явным. Начнем с того, что обе науки являются методологическими. Обе разрабатывают методы мышления, применимые в других науках, поэтому обе могут быть названы общими науками по отношению к частным. Наконец, и та и другая являются наиболее абстрактными науками.

Обе оперируют категориями одного уровня абстракции, но различного содержания. Если математика отражает преимущественно количественную сторону вещей, если она разрабатывает количественные методы анализа, то философия разрабатывает качественные методы познания.

Но при этом часто упускается из виду, что первопроходчиком в область естественнонаучных открытий является зачастую именно философия, что философия прокладывает первые, пусть еще шаткие, гипотетические пути к необетованным землям новых теорий, что она незаметно тренирует и подготавливает ум исследователя к неожиданным диалектическим коллизиям предмета исследования.

Ползучие эмпирики позитивистского толка, которых и сейчас, к сожалению, более чем достаточно, любят разглагольствовать по поводу «схоластизма» и «никчемности» философии, а между тем философия бросает первый луч света на те области, куда со временем естественные науки приходят во всеоружии точных методов и технического оснащения.

Из истории известно, что иногда философрш опережала естествознание на десятки столетий: гелиоцентрическая система мира была выдвинута пифагорейцами почти за 18 столетий до Николая Коперника, в античной философии развита была идея строения материи из элементарных частиц (Левкипп, Демокрит, Эпикур), идеи сохранения вещества, бесконечности материи, множественности и обитаемости миров. Методы системного анализа, находящие сейчас применение в естественных науках, были развиты еще Гегелем (в идеалистической философии) и К. Марксом (в материалистической философии и политической экономии).

Подобно философии, математика играла в истории науки разведывательную роль, схватывая действительные отношения в наиболее общих символах и понятиях, которые затем поступали на вооружение механики, физики, биологии. И для математики и для философии характерно обнаружение фундаментальной общности явлений, их структурного изоморфизма, выражение в абстракциях их имманентной сущности, «внутренней организации». Следовательно, наряду с математизацией наук мы можем говорить и о процессе их философизации, т. е. сознательном применении методов философского исследования в конкретных науках.

Чем большего совершенства достигает наука в своем развитии, чем более фундаментальными законами она овладевает, тем большее значение приобретает аппарат абстрактного мышления, к которому она вынуждена прибегать и который формируется математикой и философией. Это хорошо видно на примере физики. Хотя эксперимент и играет в физике решающую роль, но простого обобщения данных эксперимента уже недостаточно. Непосредственно из эксперимента теории не выведешь.

Известно, что нередко экспериментальное подтверждение приходит после того, как открытие было сделано на «кончике пера», с помощью аппарата абстрактных понятий и символов. Об этом хорошо сказала французский физик М.-А. Тоннела: «Разумеется, теория не может являться непосредственным следствием опытных данных: было бы упрощением думать, что Ныотон чуть ли не обязательно должен был прийти к закону всемирного тяготе­ ния в результате наблюдения падения яблока.

Источники общей теории относительности лежат в таких простых опытах, как демонстрируемый школьникам опыт с трубкой Ньютона, согласно которому в «пустоте все тела падают с одинаковой скоростью». Тем не менее ни одному школьнику не удалось вывести непосредственно из этого опыта общую теорию относительности.

К опытным данным необходимо добавить еще глубокое размышление, которое должно обнаружить ошибочный, нередко подразумеваемый неявным образом, постулат, мешающий связному описанию или обобщению теоретических истолкований. Но особенно необходимо критическое воображение, позволяющее обнаружить новые пути и выбраться из возникших до этого тупиков.

В качестве примеров можно указать на понятие о релятивистской инвариантности, связанное с пересмотром классической кинематики, и на идею о геометрической структуре пространства, позволившую придать более широкий смысл понятию о геодезической линии и старому принципу наименьшего действия !».

Метод «мысленного эксперимента», который со столь большим успехом использовал Эйнштейн, метод глубокого анализа исходных теоретических понятий с целью разрешения противоречия между ними и данными эксперимента, с целью обнаружения логического провала в системе доказательств и в связи с этим пересмотра самого содержания представлений, ставших традиционными,— этот метод был задолго до Эйнштейна развит в философии и математике.

Новые способы движения мысли, открываемые с разных сторон философией и математикой, служат необходимой предпосылкой для движения теоретической мысли в конкретных науках. Каждому уровню развития физики соответствовал определенный уровень математического мышления: классической механике соответствовало дифференциальное и интегральное исчисление, классической электродинамике

Максвелла — векторный анализ, теории относительности — тензорный анализ, квантовой механике — теория гильбертовых пространств, современной теории элементарных частиц — теория групп и обобщен ных функций.

А. Ф. Зотов и Е. А. Лехнер делают справедливый вывод, что те трудности, которые возникают в современной теории элементарных частиц, связаны не столько с отсутствием какого-то «решающего эксперимента», сколько с не завершившимися еще поисками новых понятий и способов движения мысли.

Качественно новые теории возникают на основе не всегда осознанного, но непременного изменения форм мысли. Изменение этих форм мысли в свою очередь стимулируется и диктуется потребностями развития наук. Необходимость математических методов сейчас остро ощущается в биологии. Но существующие разделы математики не могут быть просто «пересажены» в биологическую среду.

Речь должна идти, по выражению Н. А. Бернштейна, не о каком-то приживлении или подсадке математики к биологии извне, а о выращивании новых, биологических глав математики изнутри, из самого существа тех вопросов, которые ставятся перед нами науками о жизнедеятельности.

Важно отметить, что математика обнаруживает тенденцию к переходу от чисто количественных методов мышления к созданию такого аппарата, который мог бы сочетать количественный анализ с качественным. Этого требует от нее уже субатомная физика, этого в еще большей степени потребует биология. Анализ социальных систем большой сложности вообще невозможен с помощью только количественных методов.
Но что означает сочетание количественных и качественных всеобщих методов мышления? Не что иное, как процесс сращения математики с философией.

Наметившийся процесс сближения философии и естествознания проявляется также и в другом отношении. Трудно найти в наше время такого крупного естественника, который при всей своей «нелюбви» к философии не высказывался бы по философским вопросам.
Этот факт не в последнюю очередь объясняется, конечно, тем обстоятельством, что современные философы, к сожалению, нередко отстают от прогресса естественных наук, не успевают дать мировоззренческую разработку проблем, выдвигаемых естествознанием.

Главная же при­чина в том, что те области, в которых в наше время естествознание делает свои крупнейшие открытия, непосредственно смыкаются с исконными философскими областями. Интерпретация пространства и времени Эйнштейном, новый взгляд на причинность Гейзенберга, принцип дополнительности Бора, идея ноосферы Вернадского и Тейяра де Шардена, проблема соотношения «мыслящих» машин с мыслящим мозгом, развитая Винером и Колмогоровым,— разве все это не философские проблемы?

Эпохальное значение кибернетики для развития всей системы наук, между прочим, состоит именно в том, что предложенная ею форма мышления, отражая глубинные стороны подобия, общность самых разнообразных явлений, выразила вместе с тем в большей степени, чем это когда- либо имело место, общность философского и математического подхода. Теория информации, например, основывается не только на некоторых из высших разделов математики, но и позволяет углубить философскую проблему отражения.

По мере того как математический аппарат будет развиваться применительно к анализу все более качественно сложных систем, диалектический и логический аппарат мышления будет, в свою очередь, совершенствоваться в сторону все более эффективных и точных способов «спекулятивного» исследования, что позволит философии найти общий язык с естественными науками.

Означает ли это, что будущее философии — в формализации и стандартизации ее методов? С таким утверждением согласились бы и самые рьяные из позитивистских критиков философии. Позитивизм даже в своих крайних формах отнюдь не отрицает за философией права на настоящее и будущее. Но при этом ей отводится роль педантичного путеводителя по лабиринтам формально-логических законов обработки полученной информации.

Идеал естественника — четкость и точность, экспериментальная доказательность и непротиворечивость. Того же он требует и от философии, считая идеалом превращение ее в «логарифмическую линейку» процессов познания. Он хотел бы получить от философии ряд формализованных рецептов, с помощью которых можно было бы смоделировать и запрограммировать мышление ученого как некий стандартно работающий механизм и заложить эти программы в кибернетические устройства.

О математизации и формализации пишут сейчас взахлеб. Это стало своего рода модой. С необыкновенной легкостью «формализуют» (преимущественно на словах) все — вплоть до музыкального и поэтического творчества. Формализовать, однако, можно только то, что всесторонне изучено и измерено. Человеческое мышление, непрестанно развиваясь и совершенствуясь, потребует и непрестанного своего самопознания.

Формализуя методы мышления на элементарном уровне, человечество создает тем самым условия для ускоренного развития более совершенных методов. Уже поэтому (сказанное лишь один из доводов) известное сращение философии с математикой никогда не приведет к полной ее формализации. Нигилистское требование о превращении философии в «логарифмическую линейку» исследователя (так же как требование, чтобы философия помогала в парикмахерском деле, при продаже арбузов и при игре в пинг-понг) свидетельст­вует лишь о крайне примитивном ее понимании.

Философия имеет смысл только благодаря тому, что она противостоит как антипод формализуемому аппарату точных наук, что она дополняет его качественно иными средствами познания. Философия призвана разрабатывать методы поискового творчества, неповторимого, неформализуемого мышления, протекающего, в частности, на уровне интуиции, воображения, фантазии. К сожалению, об интуиции — этом невидимом дирижере творческого мышления — мы знаем пока очень мало. Комплексное исследование этого явления целым рядом наук о мышлении поможет раскрыть тайны творчества.

В результате этого, а также в результате диалектической обработки истории человеческой мысли, науки и техники сформируется такой метод мышления, который окажет могучее революционизирующее воздействие на всю систему наук, который позволит достигнуть органического синтеза всего накопленного знания и совершить фронтальный прорыв в сокровенные тайны природы.

Существующие перегородки между науками, которые уже и в наше время в значительной степени разрушены, исчезнут. Мозаика раздробленных осколков сольется в целостную картину природы. Новые великие научные открытия, которых сейчас с волнением ожидает мир, по всей вероятности, будут сделаны уже не в узких рамках отдельных наук, а на путях синтеза целого ряда областей знаний, в том числе на стыке между естествознанием и обществоведением. Это естественно, ибо более фундаментальные законы охватывают и более широкий класс явлений.

В каждой конкретной науке рано или поздно наступает период исчерпания
«своей» проблематики и требуется выход в смежные области. Современная физика уже достаточно тесно переплетена с математикой, механикой, химией, биологией. На очереди дня стоит, возможно, ее переплетение с науками о человеке.

«Истинная физика та,— писал известный французский философ и палеонтолог Тейяр де Шарден,— которая когда-либо сумеет включить всестороннего человека в цельное представление о мире». Очевидно, с общественными науками происходит процесс интеграции, аналогичный тому процессу, какой имеет место в науках естественных.

Более того, в общественных науках процесс интеграции знаний происходит в последнее время, пожалуй, более интенсивно, чем в естествознании. Переходя к рассмотрению этого вопроса, уместно будет привести здесь одну древнюю притчу, которую поведал античный архитектор и мыслитель Марк Витрувий Пол- лиои. Эта притча об архитекторе Динократе.

Приехав из Македонии, Динократ, чтобы пробиться на прием к Александру, скинул с себя одежду, умастил тело маслом, голову увенчал листвою тополя, перекинул через плечо львиную шкуру и в таком виде, с палицей в руке направился к царскому трибуналу, где Александр творил суд.

Александр заметил необычного незнакомца, велел народу расступиться, чтобы дать Динократу подойти к себе, и спросил его, кто он такой. «Я Динократ,— последовал ответ,— я архитектор из Македонии, я несу тебе на твое благовоззрение проекты и планы, достойные блеска твоей славы.

Я спроектировал преобразить гору Афон в статую, гигантскую мужскую фигуру: на ее левой длани я наметил постройку грандиознейшего города, а на правой — установку чаши для стока воды всех рек, текущих на той горе, с таким расчетом, чтобы из этой чаши вся вода изливалась в море».

Александр, восхищенный идеей проекта, тотчас справился, есть ли вокруг проектируемой местности пахотные земли в достаточном количестве для обеспечения городского населения продовольствием, и, когда выяснил, что таковое обеспечение возмцжно исключительно путем подвоза из-за моря, дал следующий ответ Динократу: «Динократ, я отдаю должное твоему проекту в части его великолепной композиции и восхищаюсь ею, но я вижу, что тот, кто решился бы селить людей на такого рода месте, заслужил бы неминуемые упреки за свое решение.

Ведь все равно как новорожденный младенец без молока кормилицы не может быть выкормлен и выращен до следующих в жизни возрастных ступеней, так и город без прилегающих полей и непрерывного к нему притока их злаков не может расти, не может без изобилия средств питания отличаться многолюдством и без наличия источников их запаса содержать население. Поэтому, в такой мере как я одобряю твой проект сам по себе, в такой же мере неодобрительно отношусь к выбору места».

И по сей день, к сожалению, нередки у нас плановики, экономисты, хозяйственники, которые, подобно незадачливому Динократу, дают себя увлечь проектами, на первый взгляд эффективными, но не учитывающими весь комплекс сопряженных последствий. Две тысячи лет на зад Витрувий доказывал, что хороший архитектор не может быть узким специалистом, ибо архитектура имеет многие точки соприкосновения с другими науками. Ныне это мнение справедливо более чем когда-либо, и справедливо не только в отношении архитектуры.

Пожалуй, нигде так остро не проявляется недостаточность узкоспециализированного подхода, порочность возведения барьеров между отраслями наук, как в обществоведении. Прежде всего это сказывается на политической экономии социализма. При ближайшем рассмотрении оказывается, что сейчас нет такого крупного теоретического вопроса, касающегося сферы производства материальных благ, который не требовал бы для своего решения выхода за пределы этой сферы.

Проблема планирования, например, которая оценивается многими учеными как основная проблема политической экономии социализма, требует для своего рационального решения учета не только перспектив развития отраслей народного хозяйства, но и учета перспектив развития сферы образования, науки, сферы «производства самого человека», т. е. его воспитания как гармонично развитой личности.

Категория интереса, так же как и тесно связанные с ней понятия потребностей, способностей, является «пограничной областью» между философией, политической экономией и научным коммунизмом. Политическая экономия социализма изучала до сих пор почти исключительно материальные интересы (материальная заинтересованность), соотношение этих интересов с потребностями в материальных благах. Однако в настоящее время все более настоятельной необходимостью становится изучение категории интереса в целом.

Необходимо проанализировать не только материальные, но и духовные, культурные, прочие интересы и влияние их на экономику. То же самое можно сказать и в отношении способностей: самой жизнью ставится задача изучить не только производственные способности индивидов, но гармонично развитые творческие способности вообще, в том числе научные, художественные, эстетические.

Сказанное также относится к проблеме социалистического производственного коллектива, к проблеме рабочего и свободного времени, к проблеме текучести кадров.
Думается, что представители общественных наук слишком увлекались в последнее время пограничными боями.

Слишком много энергии и времени тратится некоторыми учеными во время дискуссий на то, чтобы доказать, что такие категории, например, как партия, диктатура пролетариата, классовая борьба,— категории именно научного коммунизма, а такие категории, как материально-техническая база коммунизма, потребности и способности, интересы и т. д.,— исключительная привилегия той или иной конкретной общественной науки.

Многие представители научного коммунизма пытаются всеми силами найти «свои» категории, которые были бы предметом изучения только этой науки и никакой другой. Такое стремление отгородить «свою» науку высоким забором от других общественных дисциплин ничего, кроме ограниченности для научных исследований, дать не может.

В то время как экономисты, историки партии, философы, социологи, представители научного коммунизма ведут ожесточенные «пограничные» бои друг с другом, оспаривают те или иные смежные проблемы науки и смежные категории, потребности общественной практики все настоятельнее требуют объединения усилий всех представителей обществоведения для решения тех или иных теоретических вопросов, комплексного подхода, создания целостной картины социальных процессов.

Диалектика развития общественных наук такова, что сейчас грани между ними становятся все более условными, взаимопроникающими. Трудно с достаточной определенностью зафиксировать эти грани. Сама эта фиксация, если она даже и удается, оказывается весьма относительной и со временем уже не соответствует вновь сложившемуся положению вещей.

На наш взгляд, появилась необходимость в синтетическом; направлении социальных исследований, которые, основываясь на данных политической экономии, конкретной социологии, ставили бы в центр всего изучения человека, рассматривая его во взаимоотношении с самыми различными сторонами социального организма.

В нашей социологической литературе уже неоднократно указывалось на необходимость комплексного изучения проблемы Человека — центральной проблемы всего марксистского обществоведения. Так, ленинградский ученый Б. Ф. Ломов в своей интересной книге, посвященной инженерной психологии, «Человек и техника» справедливо пишет: «В современных условиях наблюдается сращивание процессов труда и познания.

Человек развивается как субъект труда, поскольку он развивается как субъект познания, и наоборот. Процессы труда все чаще строятся по законам познания. Это определяется логикой общественного развития, для которого характерно соединение физического и умственного труда. Единство познания и труда выступает в качестве одного из основных условий развития творческих возможностей человека».

Он делает вывод, что человек как звено системы управления является лишь частным вопросом более общей системы — человека как субъекта познания, труда, общения; что инженерно-психологические исследования должны опираться на общую теорию человека, создание которой — одна из актуальнейших задач современной науки.

Любая экономическая проблема, повёрнутая таким образом, что центром ее становится человек, превращается из экономической в социально-экономическую, в социологическую Такой поворот — дело не только субъективной позиции ученого. Он происходит объективно в самой действительности.

Анализируя проблему роста производительности труда, экономисты обращают внимание на производственные резервы, экономию сырья, организацию рабочего персонала, техническую вооруженность труда, материальные стимулы и т. д. Представители социологии и, в частности, научного коммунизма обратят внимание прежде всего на тот факт, что рост производительности труда в наше время в решающей степени обусловлен духовным уровнем развития народа и, главным образом, уровнем развития нашей науки.

Научные открытия и разработки, инженерные изобретения и рацпредложения являются могущественным двигателем роста производительности труда. Поэтому теоретическому «углу зрения» научного коммунизма соответствует и соотношение реальных процессов в нашем обществе, в силу которых человек — главная производительная сила общества, его духовные и физические способности в решающей степени определяют уровень развития современного производства, темпы роста производительности труда.

Экономисты спорят об основном экономическом законе коммунистической формации. Некоторые называют этим законом цель нашего производства, создание наиболее благоприятных условий для всестороннего развития способностей личности и практического применения их в общественном производстве.

Но это не только экономический закон, ибо, в отличие, например, от основного экономического закона капитализма, охватывает и экономическую и внеэкономическую сферы. Более того, этот закон касается жизнедеятельности всего общества, всех его сфер. Это основной социально-экономический закон всей коммунистической формации.

В период перехода к коммунизму подобные метаморфозы происходят едва ли не со всеми экономическими законами и категориями. Экономическая категория «капитала» заменяется социально-экономической категорией «действительного богатства общества», иначе говоря, по словам К. Маркса, «основным капиталом» общества ста­жем.

Место рабочего времени в обществоведении будущего займет категория свободного времени. Место самоотчуждения личности — самоутверждение ее в труде. Категория «рабочая сила», или «способность к труду», заменяется в тенденции более общей категорией «творческая способность». Согласно гениальному прогнозу К. Маркса, закон стоимости со смертью товарного производства будет вытеснен законом измерения богатства общества свободным временем.

Содержание всех этих и многих других классических понятий политической экономии расширяется, выходит за ее прежние рамки. Общественное производство перестает находить свою главную форму выражения в собственно материальном производстве. Это общественное производство, включающее в себя всю жизнедеятельность индивидов во всех формах («общественное производство самой жизни»), уже предмет не особой общественной науки — политической экономии, а предмет обществоведения в целом.

Перед нами сейчас встает задача создания не только логики политической экономии социализма (или коммунизма), а и логики всего обществоведения в целом. Имея в виду отмеченную тенденцию все возрастающего взаимопроникновения и слияния общественных наук, эта задача уже сейчас становится на очередь дня как одна из самых актуальных теоретических задач.

Думается, что надо развивать не политическую экономию саму по себе, не научный коммунизм сам по себе, не социологию саму по себе, а марксистское обществоведение в целом. Жизнь требует, чтобы упор делался не на каждую из общественных наук в отдельности, а на их связях, взаимопереходах и взаимопереплетениях, чтобы границы предмета каждой из них не рассматривались как абсолютные.

Обществоведение следует рассматривать как единую науку со своими закономерностями, а ее составляющие — лишь как отрасли, условно намеченные области этой единой науки.
При этом проблема человека становится не только центром единого обществоведения, но и имеет тенденцию стать центром всей науки в ее единстве. Вернее говоря, проблема человека есть та цементирующая основа, на которой только и возможно объединение естествознания и обществоведения.

Если мы хотим представить себе более иди менее далекое будущее единой науки, ее структуру и организацию, то, очевидно, следует основываться на взаимосвязи процессов в самой природе, их генетической и логической взаимозависимости. Естественно, что, предвидя выход человеческого познания за пределы Земли и солнечной системы, мы должны исходить при этом из всеобщего процесса космогенеза, взаимоотношения структурных уровней организации материи (см. очерк четвертый).

Разумная жизнь — воплощение эволюции материи. Ноогенез — венец космогенеза. Но в вершине эволюции не могло возникнуть нечто такое, что уже не содержалось бы в исходных стадиях эволюции. В фундаменте самого здания материи, по словам В. И. Ленина, можно предполагать существование способности, сходной с ощущением. Тейяр де Шарден называет эту способность «преджизнью». В свою очередь, биогенез даже в исходной стадии уже содержит в себе элементы «предсознания», как в желтке яйца уже складывается организм цыпленка.

Если все это так, то не следует ли отсюда закономерный вывод, что разумная жизнь не только вершина космогенеза, но и его сердцевина, стержень, его центр? Иначе говоря, не следует ли отсюда вывод, что ноогенез, венчая эволюцию, заключает в себе все средоточие ее тайн? Более развитая система в процессе общего развития позволяет понять менее развитую, из которой она возникла.

Человек, по выражению Джулиана Хаксли, есть эволюция, осознавшая саму себя. Но мало одного осознания, он — зеркало этой эволюции. Познание человека и познание природы не две метафизически противоположные области естественных и общественных наук. Познание природы во всех своих областях не может быть целостным, если оно устраняет из своего рассмотрения разумную жизнь — существеннейшее качество материи. С другой стороны, познание человека сводится, по сути, к познанию различных сторон его взаимодействия с природой.

Если человек — центр всей эволюции в природе, то и в системе наук человек ставится в центр всего исследования. Это диктуется самой логикой развития науки. И механика, и физика, и химия, и биология, и физиология, и психология, как и производные от них науки,— все они имеют отношение к человеку, как высшему продукту материи, все они изучают те или иные стороны его материальной организации — физическую, химическую и т. д.

Можно сказать иначе, нет такой науки, нет такой научной теории, предметом которой не являлся бы человек в тех или иных аспектах рассмотрения — от атомных частиц, его живого организма до социальных систем и их взаимоотношений. Если все эти науки много дают для изучения природной сущности человека, то исследование «феномена человека» обогатит эти области знания, сделает их науками о человеческой сущности природы.

Как бы глубоко ни проникали физики в тайны элементарных частиц, в познании материи не наступит ясности, пока не будет вскрыта с достаточной полнотой тайна рождения материей мысли. Мы знаем из истории науки, что исследование физических процессов позволило поднять на новую высоту механику (квантовая механика), биология открыла новый мир перед химией (биохимия). Следует ожидать, что комплексная наука о мышлении, о человеке укажет принципиально новые пути исследования органической и неорганической материи.

В заключение этого краткого очерка проблемы интеграции наук хочется привести необычайно глубокое высказывание молодого Маркса в 1844 г., в котором брошен взгляд «сквозь целые столетия»: «Естественные науки развернули колоссальную деятельность и накопили непрерывно растущий материал. Но философия осталась для них столь же чуждой, как и они оставались чужды философии. Кратковременное объединение их с философией было лишь фантастической иллюзией…

Но зато тем более практически естествознание посредством промышленности ворвалось в человеческую жизнь, преобразовало ее и подготовило человеческую эмансипацию, хотя непосредственно оно вынуждено было довершить обесчеловечение человеческих отношений. Промышленность является действительным историческим отношением природы, а следовательно и естествознания, к человеку.

Поэтому если ее рассматривать как экзотерическое раскрытие человеческих сущностных сил, то понятна станет и человеческая сущность природы, или природная сущность человека; в результате этого естествознание утратит свое абстрактно материальное или, вернее, идеалистическое направление и станет основой человеческой науки, подобно тому как оно уже теперь — хотя и в отчужденной форме — стало основой действительно человеческой жизни, а принимать одну основу для жизни, другую для науки — это значит с самого начала допускать ложь».

И далее Маркс делает вывод: «Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука». Итак, наука будущего станет единой наукой о чело веке: с одной стороны, о природной сущности человека, с другой — о человеческой сущности природы.