Профессионализм или универсализм?

У древних греков существовала легенда, что некогда люди были цельными, шаровидными, совершенными. Это придавало им настолько страшную силу, что они «питали великие замыслы и посягали даже на власть богов». Двое из этих совершенных людей, Эфиальте и Оте, по словам Гомера, «пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов».

Напуганные боги стали совещаться, как усмирить род людской. Долгое, тягостное молчание богов нарушил Зевс: — Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и положить конец их буйству, уменьшив их силу. Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для нас, потому что число их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах. А если они и после этого не угомонятся и начнут буйствовать, я, сказал он, рассеку их пополам снова, и они запрыгают у меня на одной ножке.

Сказав это, он стал разрезать людей пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском. И каждому, кого он разрезал, Аполлон, по приказу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо и половину шеи; чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней, а все остальное велено было залечить. С тех пор людей мучит жажда целостности и стремление к ней. (Если человек и достигает целостности, то только в общении с другим человеком, в любви, в семейной жизни.).

Как видно, род человеческий вновь прогневил громовержца: машинное производство еще более «расчленило» некогда цельного человека, оно, как показал К. Маркс, превратило его в частичного человека, в часть частичной машины, т. е. в исполнителя одной, узкоспециализированной функции.

Человек теперь «расчленен» не только на работника умственного и физического труда, на труженика сельского хозяйства и труженика промышленности. Но и в каждой из этих крупных общественных групп разделения труда имеется масса узких специальностей и профессий.

При переписи населения в 1926 г. было учтено 10 371 разновидность различных занятий населения, в 1939 г. их список увеличился до 19 тыс. наименований, а в 1959 г. достиг уже примерно 30 тыс. наименований. Некогда ремесленник и крестьянин был сам себе и пека рем, и сапожником, и плотником, и земледельцем, и рыбаком, и поваром. Теперь специализация ведет к тому, что, как было кем-то замечено, умеющий жарить форель не умеет жарить карпа.

То, что узкая профессионализация отрицательно сказывается на развитии человеческой личности, на отношении человека к труду,— это сейчас общепризнано. Конкретно-социологические исследования показали, что узкоспециализированный, однообразный, лишенный содержательных (творческих, поисковых) моментов труд более всего вызывает неудовлетворенность рабочих (по сравнению даже с таким фактором, как заработок).

Наибольший процент удовлетворенных своей работой оказался среди рабочих автоматизированных участков, где труд носит более содержательный характер, где «частичность» рабочего в известной мере снимается, так как он управляет уже целым технологическим процессом, от него требуется не только сноровка, технический навык, но и научные знания.

Комплексная механизация и автоматизация, даже на той ступени, на которой они сейчас осуществляются, вызывают рост профессий широкого профиля (наладчики, слесари-ремонтники, программисты, аппаратчики, радиомеханики). В профессии современного горнорабочего очистного забоя, например, соединено свыше двух десятков прежних узких профессий (машинист врубовой машины, крепильщик, навалоотбойщик, переносчик конвейеров, посадчик лавы, машинист передвижника, лесогон и т. д.).

Монтажники конструкций при современных методах строительства выполняют функции каменщиков, плотников, такелажников, изолировщиков, штукатуров и др. Возникает, следовательно, новая тенденция к уменьшению числа профессий, к их интеграции, к замене узких профессионалов все более универсальными работниками.

Какие перспективы в связи с этим открываются на более или менее отдаленное будущее? Исчезнет ли при коммунизме общественное разделение труда, осуществится ли идеал цельного человека, гармонично развитого и всесторонне образованного, для которого труд состоит в смене различных способов жизнедеятельности?

Не так давно на страницах журнала «Вопросы философии» разгорелась длительная дискуссия на эту тему. Как ни странно, большинство ее участников, по существу, увековечили общественное разделение труда и вытекающую отсюда профессионализацию, а следовательно, и «частичного» человека.

Некоторые авторы при этом утешали себя тем, что узкая специализация будто бы ни в коей мере не порабощает личность, а, наоборот, дает человеку возможность постоянно совершенствоваться в своей специальности, углублять и расширять свои знания.

Аргументировались подобные выводы соображением, что ведь всегда будет различие между сферой производства и сферой руководства и обслуживания общества, всегда одни из сферы руководства и обслуживания будут руководить и организовывать, а другие, работая на производстве, обретут «небывалую свободу действий в рамках одной специальности». Все логично: раз сохранится общественное разделение труда, значит, останутся и социальные группы.

Не трудно увидеть, что в подобных случаях настоящее тяготеет над будущим и последнее мыслится просто как продолжение того, что уже есть. Тогда, как верно заметил ленинградский слесарь К. Сергеев, идеалом будущего оказывается любой слесарь, меняющий свою работу от опиловки к сверлению, а от сверления к разметке, и тем самым снимается вся проблема.

Уже говорилось, что автоматизация производства ведет ныне к повышению квалификации труда. От управления инструментом рабочий переходит к управлению машиной, а затем и к управлению технологическим процессом. Управляя технологическим процессом, он, по существу, выполняет функцию техника и инженера.

Развитая автоматизация оставит за человеком функцию управления комплексом технологических процессов, завершенная автоматизация— функцию управления Единой автоматической системой. Не только труд рабочих, но и труд техников, инжеиеров-производственников в массе своей вытеснится в сферу инженерно-конструкторской и собственно научной деятельности.

Будучи экспериментальной наукой, материально-творческой и предметно воплощающейся наукой, процесс общественного производства будущего во всех своих видах будет осуществляться интеллигенцией, и только интеллигенцией, ибо она явится единственным и всеохватывающим «классом» коммунистического общества.

Провозглашенный марксизмом тезис, что пролетариат в ходе социалистической революции упраздняет себя как класс, находит, таким образом, свое реальное и полное воплощение: социализм и коммунизм поднимают все общество до высокоинтеллигентного уровня — в этом пролетариат видит свою великую историческую миссию.

В какой бы области, над какой бы проблемой ни трудился человек третьего тысячелетия, его деятельность будет пронизана наукой. Вот почему проблему, каким станет человек будущего, удовлетворит ли он наконец свою вековечную «жажду и стремление к целостности» или останется «частичным» человеком, будет ли по-прежнему узким специалистом или универсалом,— эту проблему следует решать, анализируя прежде всего тенденции в сфере науки.

Проблема «человек и наука» решается в корне различно в зависимости от того, как мы понимаем саму науку. Если наука — это «картина мира», «система знаний», или, как сейчас стало модно выражаться, «информационный поток», то ее взаимосвязи с человеком уподобляются отношению производителя и его продукта.

Воздействие науки на человека ограничивается кругом вопросов, связанных с «присвоением» знаний индивидами, ростом культурнотехнического уровня людей, развитием их интеллекта. В лучшем случае анализируются морально-этические нормы: способствуют ли знания развитию добрых задатков в человеке или, напротив, усугубляют дурные; увеличивает ли развитие науки количество зла в мире и т. д. На Западе об этом написаны уже горы книг, которые, однако, мало что проясняют по существу проблемы.

Если же мы понимаем науку как форму общественной деятельности, как специфическое производство, то естественно подойти к ней как к арене развития сущностных характеристик человека, как к сфере, где формируются определенные отношения людей друг к другу, где имеет место определенный характер разделения труда, обусловливающий взаимодействие индивидов и развитие их способностей.

При таком подходе наука предстает, следовательно, не как общественное явление, которое влияет на личность лишь побочно, лишь со стороны, а как такая сфера, которая всесторонне и целиком определяет развитие личности, занятой в науке.

Если иметь в виду, что мир коммунистического будущего — это в первую очередь МИР НАУКИ, то понятно животрепещущее значение вопросов: какова человеческая сторона науки, каков характер и каково разделение труда в сфере науки, какие требования предъявляет сфера научной деятельности к личным качествам человека, занятого в ней?

Иначе говоря, какого человека формирует наука сегодня и какого человека она будет формировать завтра? Образ чудака-ученого, глухого ко всему, что не касает­ся его узкой специальности, стал ходячим комическим персонажем.

«Профессорская ученость» — выражение, которое обычно употребляют с оттенком снисходительности и издевки. Об узком специалисте Бернард Шоу сказал: «Человек, который познает все лучше и лучше все более и более узкую область так, что в конце концов он знает все… о ничем». Ортега-и-Гассет яркими красками рисует
портрет подобного «ученого-дикаря», который невежествен в отношении всего, что не входит в круг его познаний.

Это, по мысли философа, представляет серьезную опасность, «так как предполагается, что он (ученый.— Г В.) является невеждой не в обычном понимании, а невеждой со всей амбицией образованного человека». Вопреки надеждам громовержца Зевса, ученый, глядя на увечье своей профессиональной частичности, не становится скромней. Он не всегда обладает даже способностью увидеть это увечье.

Такого человека создавала наука XIX и начала XX в., наука увлечения частностями, эпохи собирания фактов. Речь, разумеется, идет здесь не о гигантах научной мысли, а о «типичном» человеке науки, не о тех, кто делал науку, а о тех, кого «делала» наука. Если фабричное производство уродовало рабочих физически, превращая их тело в односторонне развитый орган машины, то научное производство также порождало профессиональный кретинизм жрецов науки — людей с гипертрофированным развитием одной узкой умственной способности.

Профессиональный кретинизм отнюдь не оскорбительный ярлык, а термин, характеризующий определенное социальное явление. По словам Э. В. Ильенкова, профессиональный кретинизм — это такое положение, когда в каждом из индивидуумов развита до предела, до уродливо односторонней карикатурности лишь одна из всеобщечеловеческих способностей, а остальные подавлены, недоразвиты. В итоге ни один из индивидуумов (за редким исключением) не представляет собой «Человека с большой буквы», а только «половинку», «четвертинку» или еще меньшую дольку Человека.

На этой почве и рождается «логик», не знающий ничего, кроме «логики», рождаются
«живописец», «скрипач» и т. д., лишенные интереса ко всему, кроме чисто профессиональных тонкостей, рождается «банкир», которому деньги мешают видеть все остальное, и прочие тому подобные персонажи.

Профессиональный кретинизм порождается определенным общественным разделением труда. Профессии «биофизик», «математический логик», «семантик», «биоценолог» существуют не потому, что некоторые лица захотели стать биофизиками или семантиками, а потому, что существуют соответствующие области знания.

С точки зрения всего общественного организма не человек выбирает себе профессию, а профессия выбирает себе человека, профессия фабрикует из человека специалиста, развивает в нем строго определенные способности за счет всего многоообразия других способностей.

Конечно, до полного омертвения всех непрофессиональных способностей дело обычно не доходит. Так или иначе человек всегда боролся с «рассекающей» его целостность машиной профессионализации, пытался и пытается поддерживать и развивать в себе другие интересы, хобби. И чем талантливее он от природы, тем лучше ему это удается. В условиях социализма, ставящего в центр общественного развития интересы личности, эта борьба стала несравненно более успешной.

На рубеже XIX и XX вв. Герберт Уэллс сатирическими штрихами нарисовал общество профессионального кретинизма в его «чистом виде». Человек у Уэллса не только функционально, но и физически, телесно превратился в специализированное орудие для выполнения той или иной частичной операции.

На Луне, куда он переносит события, все обитатели на ранних стадиях своего развития подвергаются «проверке с помощью механических приборов» и другого рода операциям, в результате которых одни селениты обладают огромными органами обоняния (химики), другие — вытянутым трубой ртом (музыканты), третьи кажутся просто легочными мехами (выдувальщики стекла), четвертые представляют собой ходячие запоминающие устройства с неимоверно большими головами на тщедушном туловище.

Что касается ученых, например математиков, то он описывает их следующим образом: «Если, например,, селенит предназначен стать математиком, то его с рождения ведут к этой цели. В нем подавляют всякую зарождающуюся склонность к другим наукам и развивают математические способности его мозга с необыкновенным искусством и умением; его мозг развивается только и исключительно в этом направлении, все же остальное культивируется лишь постольку, поскольку это необходимо для главного.

В результате, если не считать отдыха и еды, вся его жизнь и радость состоят в применении и развитии своей исключительной способности. Он интересуется толь­ко ее практическим использованием, его единственное общество — товарищи но специальности. Его мозг непрерывно растет — по крайней мере те его части, которые нужны для математики; они все больше и больше набухают и как бы высасывают все жизненные соки и силу из остальных частей организма.

Члены такого селенита съеживаются, его сердце и пищеварительные органы уменьшаются, его насекомообразное лицо скрывается под набухшим мозгом. Его голос выкрикивает одни математические формулы, он глух ко всему, кроме математических задач. Способность смеяться, за исключением случаев внезапного открытия какого-нибудь математического парадокса, им совершенно утеряна.

Самые глубокие эмоции, на какие он способен, может вызвать в нем лишь новая математическая комбинация. И так он достигает своей цели». Современники не без основания полагали, что Уэллс описал здесь если не будущее, то настоящее землян (хотя в гротескной форме). И по сей день профессионализация и специализация вызывает большую тревогу.

В XVIII в. ученый мог следить за всей научной литературой, издающейся в Европе, по математике, химии, физике, зоологии, философии, геологии и т. д., делать это регулярно (насколько позволял обмен информацией того времени) и без особого напряжения. Ученый XIX в. должен был уже ограничить себя рамками одной области знаний. Современный ученый заходит в самоограничении еще дальше: он зачастую не в состоянии следить даже за литературой, издающейся только по его проблематике; он уже не всегда понимает даже коллегу, работающего всоседней лаборатории того же института.

Роберт Оппенгеймер, например, высказывается по этому поводу довольно самокритично: «В сущности, мы невежественны. Самые умнейшие среди нас разбираются действительно хорошо только в очень немногих вещах; и из всего имеющегося знания, как естественнонаучного, так и исторического, только маленькая часть оказывается во владении отдельного человека… Мы знаем, что мы невежественны.

Современного ученого захлестывает настоящая лавина научно-технической информации. Ныне во всех странах мира выходит более 80 тыс. периодических изданий. Из них 45 тыс. по вопросам естественных и технических наук. Если принять, что в каждом журнале ежегодно публикуется в среднем 70 статей, то это дает 3 млн. статей только по естественным и техническим наукам!

Кроме того, ежегодно публикуется свыше 200 тыс. описаний к патентам и авторским свидетельствам. В США ежегодно выходит до 100 тыс. правительственных докладов по вопросам науки. Общее количество названий книг по естественным и техническим наукам составляет сейчас 30 млн. Ежегодно появляется не менее тысячи наименований новых книг.

Луи де Бройль так оценивал несколько лет назад эту ситуацию в науке: «Научный работник часто чувствует себя погребенным под массой статей и монографий, выходящих во всех уголках земного шара; несмотря на помощь библиографий, ему чаще всего не удается ни прочитать их целиком, ни тем более поразмыслить над ними. Утопая в непрекращающемся потоке публикаций, он все время рискует запутаться в мелочах и упустить главное».

При этом объем научной информации год от года катастрофически увеличивается. Прирост мировой научно-технической литературы составляет в среднем 8—10% в год, а это значит, что к концу нашего века ежегодно в свет будет выпускаться такое количество подобной литературы, которое равно всему ее объему в настоящее время. Разница в положении ученого с точки зрения объема информации на пороге третьего тысячелетия по сравнению с положением современного ученого будет примерно такой же, какая существует между современным ученым и ученым XVIII в.

Взрывной рост информации — один из самых характерных признаков совершающейся сейчас научной револю­ции. Сам по себе этот рост должен был бы говорить только о большом прогрессе в научных исследованиях, о резком повышении их качества, о всеобъемлющем их характере и т. д., но при одном условии, что выработанная информация не пропадет даром, что она будет переработана в научном производстве.

К сожалению, современное положение дел в науке таково, что потери научной информации неизбежны и растут вместе с ее ростом. В США, например, в ряде случаев считается более экономичным вновь произвести все исследование, чем установить, не было ли оно уже произведено раньше. В стоимостном выражении убытки от этого составили в 1960 г. 1,25 млрд, долларов.

Вновь произведенная научная информация в значительной своей части омертвляется и консервируется. В нашей печати сообщалось, например, что большой процент книг, хранящихся во Всесоюзной библиотеке имени В. И. Ленина, никогда никем не был востребован. Архивная пыль погребает научную продукцию, едва только она появляется в свет.

В то время как производство нуждается в постоянном обновлении информации, ученые вынуждены часто открывать уже давно открытые Америки, дублировать те работы своих коллег, с которыми у них не было возможности ознакомиться.

Еще более тревожна другая сторона проблемы, о которой сказал Луи де Бройль в цитированной выше статье. Обилие информации, которую ученый не в состоянии переварить, подавляет его. Чем больше информации, которую ему необходимо охватить, тем меньше у него времени для творческой работы.

Если он в поисках выхода из этого противоречия делает упор на творчество, то рискует повторить уже кем-то проделанную работу, а если он пожелает ознакомиться с максимумом необходимой литературы, то у него вообще не останется времени для творчества. Подсчитано, что сейчас ученому для того, чтобы написать одну оригинальную научную работу, необходимо прочитать в среднем 100 тыс. книг и статей по тематике своей работы, т. е. потратить на нее 10 лет.

Если на помощь ученому в ближайшее время не придет кибернетическая техника, то он сам рискует оказаться в роли некоего запоминающего устройства, хранителя информации. Психологами доказано, что обилие информации, которую человеку надлежит запомнить, отрицательно сказывается на его творческих способностях. Люди, обладающие чрезвычайной памятью, как правило, обладают менее гибким и менее способным к поиску нового умом.

Обширная, точная и долговечная память — это та область, где человек явно уступает запоминающим устройствам. Не скажется ли то обилие информации, которое ученому необходимо ежедневно запоминать, на продуктивной способности его мозга, не приведет ли это к кризису идей, к торможению научной мысли?

Не приведет ли рост информации к дальнейшему развитию той «цеховой учености», которую так метко охарактеризовал А. И. Герцен более ста лет тому назад? Ученые, по его словам, разобрали по клочку поле науки и рассыпались на нем, им досталась тягостная доля поднимать целину, они утратили перспективу, широкий кругозор и сделались простыми ремесленниками, оставаясь при мысли, что они пророки.

Для цеховых ученых (кроме них всегда были и есть истинные ученые) наука — только барщина, на которой они призваны обработать указанную полосу, занимаясь кочками, мелочами, они не имеют возможности обозреть все поле. И ныне еще наука не обходится без своих каталогизаторов, без цеховой учености, которая систематизирует
«звуки» природы, но не улавливает ее гармонии.

Такой ремесленный труд все еще в науке необходим, но он уже не определяет ее лица. Со времен Эйнштейна в развитии науки ясно обнаружился перелом: из эмпирической по преимуществу она стала абстрактно-теоретической. И чем более развитой является та или иная научная область, чем больших высот абстракции она достигает, тем в большем переплетении и взаимосвязях она оказывается с другими науками. А это значит, что доживает свои последние дни и тип «цехового ученого», достоинство которого определяется его эрудированностью в своей области.

Само наименование — ученый — отражает факт заучивания, школярского научения. Слово «ученый» буквально означает: наученный, натасканный, ибо исстари будущего
«ученого» натаскивали в знаниях так же, как и ученика, отданного в «науку» к кузнецу, шорнику, башмачнику.

Подлинным ученым считался лишь тот, кто без ошибки пересказывал наизусть обширные тексты по латыни и из «священного писания». Вышколенность, а не умение мыслить, было первым признаком учености. Обратной стороной узкой профессионализации является дилетантизм энциклопедической образованности.

Ученый-педант, для которого весь мир сконцентрировался в изучаемом им суффиксе или отглагольной частице, идет рука об руку с краснобаем от науки, который жонглирует именами Марра и Вавилова, Понтекорво и Вирхова, Хайдеггера и Куффиньяла, который цитирует с английского и итальянского, французского и японского, но у которого знание никак не вяжется с пониманием.

Старый принцип, выдвинутый еще древними греками,— знать все о немногом и немного обо всем, считавшийся золотым правилом научного творчества, есть лишь уравновешивающая «золотая середина» между дилетантизмом и узкой профессионализацией.

Применительно к будущему (и в известной мере уже к настоящему) научного творчества правило это следовало бы перефразировать следующим образом: знать о сущности всего, чтобы познать новую сущность. Иначе говоря, учиться не знанию самому по себе, а умению творчески мыслить. Такой универсализм — не абстрактный идеал и благое пожелание. Это объективная необходимость, диктуемая самим развитием науки.

Современный уровень науки требует от исследователя уже не просто знания и классификации фактов, а эвристической способности находить новое их освещение, не согласующееся с традиционными представлениями.

Мы видели, что специализация наук приобретает новый характер, становится путем к интеграции наук. Соответственно новые черты начинает приобретать и разделение труда в науке: хотя ученый действует во все более узкой области, но от него требуется применение универсальных знаний к специальной проблеме. Требуется не просто знание, но умение подобрать ключ к решению теоретической проблемы, ключ, который может находиться на самом неожиданном переплетении идей.

Да, ученый, формируемый современной наукой,— узкий специалист, но не узко мыслящий человек, да, он невежествен, но скорее в том смысле, который имел в виду Сократ, когда говорил: «Я знаю, что я ничего не знаю».

Конечно, сегодня мы еще не вправе вести речь о возвращении к универсализму как о совершившемся факте, но вправе как о народившейся и пробивающей себе дорогу объективной тенденции, диктуемой имманентными процессами в развитии самой науки, в частности процессом взаимодействия, перекрещивания и интеграции некогда удаленных друг от друга областей знания.

Подобно тому как новая автоматическая техника кладет конец использованию человека в качестве специализированной части технической системы и требует от него развитых интеллектуальных способностей, так и наука самой логикой своего развития требует, как уже говорилось, не узких профессионалов, представляющих ходячую копилку фактов и фактиков, цифр и цитат относительно избранной ими микрообласти, а людей с широким кругозором, опирающихся в изучаемой проблеме на знание закономерностей и методов смежных наук, умеющих мыслить широко и использовать эту широту, этот универсальный охват действительности для решения частных вопросов.

К этому ученого толкает сам объект исследования, в котором физические явления не существуют отдельно от химических и биологических. Наука сама выводит исследователей из тупика самоизоляции, «сталкивая лбами» представителей, казалось бы, отдаленных областей.

По словам немецкого физика Филиппа Франка, законы химии, например, выводятся сейчас из различных областей физики, термодинамики и квантовой механики. Поэтому физику легче теперь изучать и понять химию, и, наоборот, химику понятнее становится физика. В свою очередь, и химик, и физик, и социолог, и экономист находят общий язык, пользуясь математическими методами.

Наука хотя и робко, но вполне определенно начинает порывать с кастовой замкнутостью отдельных областей знаний, с «цеховым устройством», а это порождает надежды, что и цеховая ученость станет когда-нибудь ископаемой.

Доведение узкой профессионализации до крайности само по себе порождает уже необходимость отрицания этой профессионализации. Сфера деятельности ученого охватывала некогда комплекс научных дисциплин. Затем она ограничилась одной основной областью науки, лотом — одним из направлений в этой области.

Следующий шаг, который наука делает сейчас,— ограничение одной проблемой — оказывается узловым; проблемный подход требует уже не только ограничения, но и концентрации универсальных знаний для решения узкоспециальной задачи.

Проблемный принцип, который начинает прокладывать себе дорогу как в отношении организации науки, так и в отношении разделения научного труда, позволяет счастливо сочетать все растущий универсализм со все более дробной специализацией.
Вопреки довольно распространенному мнению, универсализм вообще не противостоит специализации и не исключает ее.

Он противостоит и исключает лишь узкую специализацию, он противостоит такой ситуации, когда выполнение узкой функции становится пожизненной профессией человека. Универсальное развитие человека заключается в том, «чтобы каждый индивидуум был выведен в своем индивидуальном развитии на «передний край» человеческой культуры — на границу познанного и непознанного, сделанного и несделанного, а затем мог бы свободно выбрать — на каком участке ему двигать культуру дальше, где сосредоточить свою индивидуальность как творческую единицу наиболее плодотворным для общества и наиболее «приятным» для себя лично способом…» х.

В ходе упоминавшейся дискуссии о разделении труда велись ожесточенные споры, будет ли человек коммунистического общества менять по нескольку профессий на дню и как именно он будет это делать. Думается, что целостность, универсализм человека будет проявляться не столько в том, что он утром занимается биологией, после обеда экспериментирует в физической лаборатории, а вечером пишет философский трактат либо дирижирует симфоническим оркестром, сколько в том, что, решая одну проблему (скажем, проблему управления наследственностью), не выходя из одной лаборатории, ученый вынужден будет выступать в ходе экспериментальной и теоретической (физической и умственной) деятельности в качестве биолога, биохимика, биофизика, антрополога, математического генетика, социального генетика, физиолога, хирурга и т. д. более или менее одновременно.

В ходе той или иной деятельности’ он будет использовать и развитые искусством и наукой эстетические, художественные способности (чувство меры, гармонии, воображение, интуицию, фантазию). Собственно, уже сейчас ситуация в ряде проблемных исследований близка к изложенной.

Проблемный принцип исследования порождает и стимулирует коллективные методы исследования, привлечение к решению одной задачи ученых различных профессий. Профессиональные коллективы заменяются комплексными. Коллективные исследования становятся в науке все более распространенными. По подсчетам Д. Прайса, в начале века 82% всех печатных работ принадлежало «солоавторам», а в наше время удельный вес индивидуальных работ упал до 33%.

Наука второй половины XX в.— это уже наука не одиночек (хотя бы и объединенных), а наука творческих коллективов. За последние полвека доля работ, написанных двумя авторами, поднялась с 16 до 43 %, а тремя авторами — с 2 до 15%. Где-то в 20-х годах появились первые печатные научные работы, подготовленные коллективами, состоящими из четырех и более авторов. Ныне удельный вес такого рода работ составляет 9% всей печатной научной продукции и имеет тенденцию к быстрому росту. В предвидимом будущем процесс возрастания роли коллективности в науке будет продолжаться.

Рост коллективных форм сотрудничества в науке есть адекватное выражение самого существа научного производства, как в высшей степени коллективного, общественного, как всеобщего труда. Тот факт, что при организации исследований по проблемному принципу в качестве «универсала» выступает «совокупный ученый», т. е. совокупный научный персонал ученых различной квалификации и различных профессий, отнюдь не снимает необходимости универсализации каждого отдельного ученого.

Механическое соединение в одном коллективе лиц разного профиля, узких профессионалов может дать только отрицательный эффект. Если физик понятия не имеет о биологии, химик ничего не смыслит в физике, д биолог не знает ни физики, ни химии, то им невозможно будет найти деловой контакт и объединить свои усилия в одном направлении. Универсальность «совокупного ученого» с необходимостью предполагает определенную универсальность индивидуального ученого. Коллектив, функционирующий как универсал, формирует и развивает универсальность своих членов.

Некоторые западные исследователи высказывают опасение, что растущие коллективные формы труда в науке приведут к нивелировке личности и обезличиванию коллективной продукции. Личность растворится в коллективе, и дело дойдет до того, что научные работы станут безымянными, на них будет значиться только гриф научно-исследовательского центра.

Однако обезличивание в науке (так же как и в других сферах) проистекает, прежде всего, от внешних по отношению к ней условий, обусловливается социально-экономической природой общества, ее организационной неразвитостью. При оптимальной организации труда каждый ученый в исследовательском коллективе сможет не только всесторонне развить свои индивидуальные способности, но и найти им достойное применение.

Нивелировка возможна только при разделении труда, основанном на узкой профессионализации, в силу которой ученый превращается в исполнителя такой выхолощенной функции, которую может выполнить любой другой. Гармоничное развитие ученого снимает проблему нивелировки, ибо цельный чело век — это всегда яркая индивидуальность, самобытно проявляющая себя в своем творчестве.
Существует еще одно необходимое условие, без которого немыслим подлинный универсализм ученого: технизация умственного труда.

Именно техника науки призвана взять на себя и выхолощенную специализированность нетворческих операций, и педантичную механичность эрудиции, и конформизм профессионального мышления, и унифицированность простого исполнительства. За время своего исторического существования человек в .тысячи раз увеличил производительность физического труда, производительность же его умственной деятельности осталась почти неизменной, так как его орган мыслительной деятельности не получил сколько-нибудь существенного технического оснащения.

Умственный труд современного человека в смысле технической оснащенности может быть сравнен с ручным трудом первобытного дикаря. Те счетно-вычислительные гиганты, которыми мы сейчас так гордимся как чудом кибернетической техники, очевидно, бу­дут названы нашими далекими потомками «каменными топорами науки».

Эпоха технизации умственного труда, в которую человечество так робко и медленно вступает, даст миру своих Ползуновых и Уаттов, открытия которых позволят многократно умножить эффективность умственных усилий. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в научном труде так же много механически-однообразных процессов, как и в физическом.

Как показывают расчеты, собственный процесс научного творчества занимает ныне в лучшем случае 5—10% рабочего времени ученого, а большая часть его времени пока используется на поиск нужного материала в огромном количестве литературы, на переводы иностранных источников, составление библиографии, на конспектирование, математические подсчеты, на сбор и систематизацию фактов, на пересказывание уже известных положений в целях полноты картины или в порядке ссылок на авторитеты, на техническое оформление своих мыслей (процесс письма или печатания на машинке, редактирование, считка), на выполнение массы технических операций во время подготовки и проведения экспериментов, лабораторных испытаний, составление отчетов, чертежей, графиков и т. д. Здесь обширное поле деятельности для кибернетической техники.

Можно представить себе, например, кибернетический «индикатор научности». Каждая новая статья, книга, диссертация, прежде чем она будет опубликована и займет место в ряду научной продукции, пройдет через индикатор, как в современных цехах-автоматах каждая новая деталь проходит через электронный браковщик.

Индикатор, в «памяти» которого будет храниться вся история науки, все итоги научного творчества человечества, быстро сможет определить, содержится ли в научном труде новая информация, сделан ли шаг вперед по сравнению с тем, что уже выработано всем предшествующим развитиемщеловеческой мысли.

Если работа пересказывает и повторяет уже некогда открытое, она будет браковаться. Миллионы страниц текста и тысячи тонн бумаги, которые тратятся ныне на изложение и пережевывание давно известного, на цитаты из давно изданных книг, будут таким образом сэкономлены. Но гораздо важнее то, что вместе с этим будет сэкономлено время как читателей, так и самих авторов.

Ученому будущего, пожелавшему ознакомиться с материалами по какой-либо интересующей его проблеме, не придется неделями рыться в каталогах библиотек, читать и конспектировать сотни объемистых монографий, тысячи журнальных статей. Он с помощью кибернетического «досье» получит «интеллектуальные сливки» из всей массы литературы, чистое знание в систематизированном и удобном для усвоения виде. А сколько времени и сил сберегут человечеству электронные секретари, переводчики, редакторы, машинистки!

Это повлечет за собой изменение самого характера научного труда. Ученый будет стремиться не к запоминанию фактов, сбору их и систематизации (к его услугам всегда будет гораздо более совершенная машинная память), а к овладению методами обобщения и анализа новых дан ных, методами и путями познания.

Потенциальные возможности мыслительной деятельности могут быть усилены не только за счет «интеллектроники», т. е. технизации умственного труда, но и за счет его более рациональной организации, а также за счет более полного и рационального использования потенций самого мозга. Ныне из 10—14 млрд, нейронов мозга человек практически использует в процессе умственной деятельности только 4% из них. Если привести в действие и остальные нейроны, то мощь человеческого мозга возрастет в 25 раз!

Ситуация с возможностями человеческого мозга напоминает ситуацию с возможностями человеческой руки в тот период, когда только начали создаваться орудия ручного труда. Грубая полуобезьянья лапа, только что научившаяся владеть каменным рубилом, со временем достигла виртуозности руки Паганини, искусности руки лесковского Левши, подковавшего блоху, механической быстроты и точности руки конвейерного рабочего. Это совершенствование руки шло параллельно с развитием средств физического труда.

По мере совершенствования и развития интеллектроники мозг человека получит соответствующее развитие, его многообразные потенции (о многих из них мы сейчас даже не догадываемся) будут полностью выявлены и реализованы. Если и эти естествеы-
ные возможности человеческого мозга окажутся исчерпанными, то на помощь придут физиологические и генетические методы регулирования потенций мозга. Такие методы уже! разрабатываются современными биохимиками и генетиками, их возможности обсуждаются в печати.

Тем самым опровергаются развиваемые некоторыми учеными (например, Д. Прайсом) соображения о «пределе сатурации», т. е. насыщения науки, торможения ее развития в результате чудовищно быстрого роста научной информации, узкой специализации и достижения пределов использования интеллектуальных способностей человеческого мозга.

В своем развитии наука сама «расшивает» узкие места и противоречия научно-технической деятельности человека, она создает определенные барьеры, но в то же время сама порождает и средства для их преодоления. Безграничности предмета научного познания соответствует и безграничность возможностей и средств такого познания.

Узнай цену консультации

"Да забей ты на эти дипломы и экзамены!” (дворник Кузьмич)