Социальный климат науки

Американский физик, профессор Колумбийского университета Б. Куш очень точно сказал как-то, что ключом к проблемам науки является создание социального климата, в котором она может процветать. При этом имелось в виду, что даже в США, стране, где наука достигла наибольшего прогресса в капиталистическом мире, такой климат отсутствует.

Но разве не говорят об обратном те миллиарды долларов, которые расходуются на финансирование науки? Оказывается, нет. Дело прежде всего в том, что львиную долю всех расходов на науку в большинстве стран составляют расходы на военные цели. Удельный вес военного сектора в правительственных расходах на исследования и разработки, например, в США составляет 87,5%. Половина всех инженеров и ученых, занятых научно-исследовательской работой, трудятся в военной области или в области космонавтики.

Отрицательные последствия милитаризации науки в капиталистическом мире сказываются не только и не столько в национальном, сколько в мировом масштабе, ибо в качестве необходимой оборонительной меры страны социалистической системы также вынуждены значительные ассигнования в бюджете науки посвящать военным целям.

В результате в передовых странах мира преимущественное развитие получают не те отрасли науки, которые ближе всего связаны с общественными потребностями, а те, которые направлены на изготовление орудий массового уничтожения. Ответственность за это целиком ложится на империализм.

Национальные ресурсы развитых стран, затрачиваемые ежегодно на военные и оборонительные цели, могли бы помочь человечеству навсегда избавиться от голода, нищеты, неграмотности, которые все еще угрожают большей части населения земли. Только империализм повинен в том, что гений человеческой мысли направляется на цели разрушения.

Со времен трагедии Хиросимы и Нагасаки стало особенно очевидно, что ученые несут моральную ответственность за последствия своих открытий, что они не могут стоять в стороне от того, как, кем, с какой целью используются результаты их исследований.

Пример таких светил науки, как Эйнштейн, Жолио Кюри, Винер, Оппенгеймер, показывает, что ученый в наше время становится чрезвычайно авторитетным общественным деятелем, что он своей активно отстаиваемой социальной, нравственной, политической позицией может оказать большое влияние на общественное мнение, выступающее против античеловеческого использования науки.

Другой характерной чертой развития науки в капиталистическом мире является ее огосударствление, концентрация и монополизация. Время, когда наука развивалась отдельными энтузиастами на свой страх и риск за счет частных пожертвований, давно прошло.

Наука превратилась в сферу организованного бизнеса в общенациональном масштабе, и естественно, что в руководстве ею все большую роль начинает играть государство, представляющее, прежде всего, интересы крупных монополий. Особенно интенсивно этот процесс идет в последние годы.

Пока­затель тенденции к огосударствлению науки — бурный рост финансовых затрат капиталистического государства на нужды науки. Федеральные расходы на научно-исследовательскую работу в США возросли с 3 млрд, долларов в 1954 г. до 15,3 млрд, долларов в 1964 г.  что составляет примерно три четверти всех расходов на науку в США.

По выражению Спенсера Клоу, усилилось «сотрудничество между правительством и наукой». В 1964 г. три пятых всех ученых и инженеров, занимающихся теоретическими исследованиями или использованием научных знаний для решения практических проблем, либо прямо работали на правительство, либо трудились над проектами, финансированными правительством частично или полностью.

Чем вызывается и стимулируется тенденция к огосударствлению науки? Что лежит в основе ее? Дело, прежде всего, в том, что современная наука достигла таких масштабов в своем развитии, которые уже несовместимы с эксплуатацией ее частными фирмами. Регулярное финансирование космических проектов, а также проектов, связанных с атомной энергетикой, с военной техникой, не по плечу даже самым могущественным монополиям.

Сосредоточивая финансирование науки в своих руках, государство лишь санкционирует ее общенациональное значение. К тому же государственное финансирование науки, не ущемляя интересов монополий (ибо государство лишь само ставленник этих монополий), позволяет осуществлять централизованную и, значит, более эффективную политику в области науки, позволяет координировать научно-исследовательские работы в масштабах всей страны, осуществлять преимущественное развитие жизненно важных в военном и экономическом отношениях отраслей.

В условиях современного капитализма механизм госу­дарственного руководства наукой становится необходимым противовесом (и дополнением) к системе товарно-денежных отношений, захватывающих собой и производство научных знаний. Тот факт, что капиталистическая национализация науки осуществляется несравненно быстрее и в несравненно большей степени, чем весьма хило идущая национализация других отраслей народного хозяйства, чрезвычайно знаменателен. Он свидетельствует о том, что наука — это такой организм, который скроен не по меркам капиталистических отношений.

Следует ожидать, что в ближайшем будущем процесс огосударствления науки (этот термин точнее, чем «национализация науки», отражает суть дела) в ведущих капиталистических странах будет идти еще более бурными темпами.

В 1964 г. Ф. Зейц, бывший президентом Национальной академии наук США, прямо заявил, что Соединенные Штаты должны стремиться «занимать положение, близкое к мировому господству в науке и технике», а это может быть достигнуто путем увеличения федеральных ассигнований на теоретические исследования примерно на 15— 20% в год на протяжении следующих 10 лет.

Как писал позднее Уолтер Салливен в «Нью-Йорк тайме» (1967, 13/III), это требование было вновь поддержано отчетом Национальной академии наук США в начале 1967 г. В отчете выдвигается предложение увеличивать ежегодно, вплоть до 1969 года включительно, федеральные ассигнования на 21%, а в дальнейшем — примерно на 16%. Эти меры считаются необходимыми, чтобы сохранить ведущее положение в экономической и военной областях.

Аналогичная тенденция к огосударствлению науки обнаруживает себя и в других крупных капиталистических странах. В опубликованном в 1964 г. заявлении Компартии Великобритании «Коммунистическая партия и наука» отмечалось, что в 1961 —1962 гг. в общих расходах на научно-исследовательскую работу в Великобритании доля правительства составила 60%, частного капитала — 34% и национализированных отраслей — 4%. Из этого делается вывод, что в последнее время использование науки в Англии зависит не от решений отдельных ученых, а от правительства и крупных монополий.

Монополии прибирают к рукам научные лаборатории точно так же, как они это делают с мелкими промышленными предприятиями. Концентрации экономической мощи соответствует и концентрация в сфере науки. Так, на долю 300 компаний обрабатывающей промышленности США приходится 91% всех средств (включая государственные), расходуемых промышленностью на научные исследования.

Крупные исследовательские центры объединяют под своей эгидой не только научные лаборатории, но нередко и целые новые отрасли промышленности, рожденные науки. d атом наглядно — «территориально» — проявляется ведущая роль современной науки по отношению к производству.

Образуются настоящие «мозговые тресты», объединяющие сотни ученых. Между этими трестами идет ожесточенная борьба за привлечение наиболее талантливых исследователей. Американские «охотники за мозгами» развернули особенно бурную деятельность в международном масштабе. Этому способствовали такие обстоятельства, как приход фашистов к власти, а затем их поражение во второй мировой войне.

Известно, что в 30-е годы, спасаясь от преследований фашизма, в США эмигрировала большая партия виднейших европейских ученых (в том числе Эйнштейн, Оппенгеймер, Ферми), многие из которых приняли самое непосредственное участие в создании атомной бомбы. Вторая большая партия ученых была вывезена в США в середине 40-х годов в порядке «военных трофеев». Затем переманивание ученых из других стран стало систематическим занятием специально натасканных для этого представителей американских монополий.

По меткому замечанию Раймона Арона, если раньше завоеватели захватывали золото и рабов, то в наше время они приглашают ученых из других стран и предлагают им виллу, автомобиль и лабораторию. С 1955 по 1965 г. на работу из других стран в США переехало 53 тыс. ученых, главным образом молодых.

Из них с инженерным образованием — 30 тыс., физиков — 14 тыс. и ученых других специальностей — 9 тыс. Это значит — 5 с лишним тысяч человек в год. Как заметил П. Л. Капица, по крайней мере 10 вузов мира безвозмездно готовят для Америки кадры. Среди экспортеров интеллекта в США первое место занимает Канада, затем следуют Великобритания и ФРГ.

В настоящее время 17,3% всех членов Национальной академии наук США и 37% общего числа лауреатов Нобелевской премии являются уроженцами других стран или получили образование за границей. США переманивают талантливых людей в основном из Западной Европы, а Западная Европа в свою очередь компенсирует недостаток специалистов, переманивая их из Африки и Азии.

Третья черта капиталистического использования науки — коммерческое отношение к ней, проникновение в нее духа делячества, погони за прибылью, узкого практицизма, конкуренции.

По мере того как наука становится важнейшей сферой производительной деятельности общества, по мере того как она органически вплетается в ткань национальной экономики, она неизбежно все сильнее подпадает под действие законов, регулирующих капиталистическое производство. Если предприниматели и буржуазные экономисты рассматривают научное знание, как мы видели (см. очерк девятый), в качестве товара, то естественно, что требования, предъявляемые к нему, таковы же, как и ко всякому товару, выступающему на капиталистическом рынке.

Затраты времени на производство знания не должны быть выше средних общественно необходимых затрат. Единственно, что требуется от научного производства,— это увеличивать прибыль вкладчиков капитала в соответствии со средней нормой прибыли.

В связи с этим объективная тенденция к сращению науки с производством получает утрированное, уродливое воплощение в мире капитала, когда щедро финансируются только те проекты, которые сулят большую и быструю прибыль держателям акций.
Каждая фирма стремится собственными силами решить ту или иную научно-техническую проблему раньше своих конкурентов. Отсюда дублирование работы, распыление средств и научных кадров.

Так, несколько английских фирм параллельно вели работу по синтезу искусственных моющих средств, фирмы Италии, Англии, ФРГ, США — по синтезу полипропилена. Там, где усилия, сконцентрированные в условиях планового народного хозяйства, привели бы к решению научной проблемы в течение нескольких месяцев, требуются годы на параллельные исследования самостоятельных групп, каждая из которых работает на свой страх и риск, подчас ломясь в открытую дверь уже кем-то давно найденных, но засекреченных решений.

Патент дает владельцу монопольное право распоряжаться изобретением в течение 15—20 лет. При этом интересы фирмы отнюдь не совпадают с потребностями науки и общества. Чаще всего компании не заинтересованы в появлении новых изобретений, которые обесценивали бы существующее оборудование.

«Дженерал моторе», например, считает «коммерчески ценными» менее 1% своих патентов, а ряд монополий Англии, по свидетельству английских исследователей Джонса, Сойера и Штйллер- мана,— 5%. Остальное лежит под спудом. Основная масса патентов на некоторые виды синтетических смол в США была выдана в начале 30-х годов, а их производство было налажено лишь в конце 50-х годов. Нейлон изобретен в 1932 г., а коммерческое производство его налажено только в 1946—1947 гг.

Капиталистический мир наряду с двумя застарелыми язвами, исподволь разрушающими социальный организм,— хронической недогрузкой рабочей силы (безработицей) и хронической недогрузкой основного капитала, получает третью: испытывает все более ощутимые потрясения от хронического недоиспользования научно-технических знаний.

Имеется в виду, помимо замораживания капиталов, также тот факт, что около 67% проектов, по которым начинаются исследования в промышленных лабораториях США, не дают никаких результатов вследствие прекращения ассигнований или их сокращения. Это происходит вследствие конъюнктурных и циклических колебаний в экономике, так как развитие научных исследований в настоящее время все более жестко определяется особенностями воспроизводства капитала, финансовой политикой монополий, их конкурентной борьбой.

Налицо противоречие потребностей развития науки с экономическими законами капитализма. Капитализм стремится разрешить его, вводя элементы планирования и государственного контроля за развитием науки, однако это лишь полумеры, ибо частнособственнический характер экономики не дает возможности осуществлять эффективное управление наукой в масштабах всего общества. Такое управление возможно лишь в коммунистическом обществе.

Атмосфера наживы, конкурентной борьбы, выступающая своего рода стимулом развития материального производства в капиталистическом обществе, все более явно обнаруживает свою несовместимость с природой духовного производства, тормозит развитие науки. Капиталистическое товарное производство, подчиняя научную мысль своим законам, делая из нее товар, противостоящий другой мысли, другой научной идее как товару, вызывает конкуренцию и антагонизм идей.

Свободный по своему внутреннему характеру труд ученого буржуазное общество втягивает в сферу отчуждения, где продукт труда не принадлежит его производителю, а противостоит ему в качестве капитала, порабощающего труд, где ученый, так же как и рабочий поточной линии, выполняет лишь частичные операции, зачастую не имея понятия о целях и задачах всей работы в целом. Деятельность научных институтов и лабораторий строится по образцу современных фабрик, где не ученый развертывает свои способности, а наниматель применяет их так и в том направлении, в каком это ему выгодно.

Мы уже отмечали, что, в то время как мир стоит у порога второй индустриальной революции, наука подходит, так сказать, к своей первой «индустриальной революции»: в ней только сейчас идет переход от «кустарных» методов работы к промышленным, машинным.

Механизация в науке, как и в промышленности, имеет свои положительные и отрицательные черты. Она угрожает подчинить труд ученого функционированию оборудования, превратить его в придаток к нему. Такая угроза, вытекающая из особенностей развития технологических отношений, особенно реальна в капиталистическом мире, ибо предприниматель от науки всецело заинтересован в стопроцентном использовании своего дорогостоящего оборудования, но ему мало дела до условий развития личности ученого.

Многие выдающиеся деятели науки Запада с тревогой говорят об этой угрожающей тенденции. «Я особенно счастлив,— признавался Норберт Винер в автобиографии,— что мне не пришлось долгие годы быть одним из винтиков современной научной фабрики, делать, что приказано, работать над задачами, указанными начальством, и использовать свой мозг только in commendam (на пользу церкви.— Ред.), как использовали свои лены средневековые рыцари. Думаю, что, родись я в теперешнюю эпоху умст­
венного феодализма, мне удалооь бы достигнуть немногого.

Я от всего сердца жалею современных молодых ученых, многие из которых, хотят они этого или нет, обречены из-за «духа времени» служить интеллектуальными лакеями или табельщиками, отмечающими время прихода и ухода с работы».

Атмосфера, царящая на этих «научных фабриках», такова, что ученый не может проявить в должной мере своей активности, не может оказать существенного влияния на направление исследования. Обследование научно-исследовательских работ в шести крупнейших промышленных монополиях показало, что 61% ученых, занимающихся исследованиями, крайне редко или вообще никогда не привлекаются для обсуждения тематики исследований. Данные по 121 наиболее крупной и хорошо организованной лаборатории свидетельствуют, что лишь 12% из них работают над темами, которые были выбраны самими учеными.

Отвратительные формы принимает «контроль за мозгами». Это означает, что ученому, для которого общение с коллегами является необходимейшей предпосылкой научной работы, запрещается это общение в целях соблюдения секретности той или иной фирмы, запрещается публикация и обнародование своих достижений. Результаты обследования, проведенного американским исследователем У. Рендлом, показывают, что 85% из 3500 опрошенных ученых не имеют возможности посещать конференции и писать научные статьи.

Понятно поэтому то обостренное стремление к материальной независимости, к полному отделению науки от соображений добычи средств к существованию, которое характерно для настоящих ученых. «Он много раз говорил мне,— вспоминал Л. Инфельд о А. Эйнштейне,— что охотно работал бы физически, занимался каким-нибудь полезным ремеслом, например сапожным, но не хотел бы зарабатывать, преподавая физику в университете. За этими словами кроется глубокий смысл. Они выражают своего рода «религиозное чувство», с каким он относился к научной работе.

Физика — дело столь великое и важное, что нельзя выменивать ее на деньги. Лучше зарабатывать на жизнь трудом, например, смотрителя маяка или сапожника и держать физику в отдалении от вопросов хлеба насущного» *. Но науку нельзя отгородить от социальных противоречий того общества, в котором она развивается. Она сама пронизана этими противоречиями.

Одно из них — противоречие между уровнем научно- технического прогресса и уровнем развития населения, имеющее место в рамках производительных сил капиталистического общества.

Научно-технический прогресс, по словам Л. Силка, возводит человеческий ум на высочайший пьедестал,., превращает человеческое познание в подлинный фундамент мощи общества. В связи с этим потребность в большом количестве людей, обладающих знаниями, уже стала очевидной во всех сферах жизни общества.

Но как раз эту потребность и не способно удовлетворить капиталистическое общество в нужных масштабах. Сами буржуазные идеологи вынуждены признавать с горечью и тревогой нехватку квалифицированных рабочих, техников, инженеров, ученых. Уолтер Салливен отмечал, в частности, острую нехватку физиков.

При сохранении существующей системы подготовки кадров в 1970 г. потребности правительственных и частных организаций в физиках будут удовлетворены лишь наполовину, а потребности учебных заведений в преподавателях-физиках, по всей вероятности,— на три четверти.

Было бы, однако, грубым упрощенчеством считать, что все эти противоречия уже сейчас вообще исключают быстрое развитие науки в условиях капитализма. Капитализм сумел обеспечить в ряде ведущих стран гигантский рост производительных сил, который продолжается и в настоящее время. Не следует недооценивать существующих в капиталистическом обществе возможностей приспособиться к имеющимся противоречиям, изыскать организационные и административные меры для их смягчения.

Однако фундаментальной важности факт заключается в том, что самой основной мерой для ликвидации этих противоречий является ликвидация самого капитализма. Рано или поздно это произойдет: такова железная необходимость исторического процесса.

Развитие научно-технической революции, усиление государственно-монополистического регулирования, известный рост на этой основе производства неизбежно ведут ко все большему обобществлению производства в империалистических государствах, к обострению классовых противоречий, серьезным изменениям в расстановке социальных и политических сил.

В высшей степени знаменательно, что та сфера общественной деятельности, которой надлежит занимать все более ведущее место в жизни общества, которой принадлежит будущее, именно эта сфера деятельности уже сей час переросла экономические отношения капиталистического общества, что она противоречит им, требует для своего развертывания их слома.

В условиях капитализма наука представляет собой элемент нового общества, который подрывает основы этого старого общества.
Принципиальное несоответствие стоимостных отношений капиталистического общества развитию науки ярко обнаруживается уже при анализе самого характера научной деятельности.

Духовное производство по самой своей природе общественное производство. Его продукт, в несравненно большей степени чем продукты материального производства, является не результатом только единичного труда, не следствием частных затрат и усилий, а итогом всей предшествующей деятельности общества, творческой аккумуляцией, переработкой, переосмыслением того, что сделано гением человечества.

Маркс заметил, что история техники могла бы показать, как мало то или иное изобретение принадлежит тому или иному отдельному лицу. С еще большим правом эту мысль можно отнести к научным открытиям. «Соавторами» каждой крупной научной идеи выступают обычно чуть ли не все предшествующие ученые в этой области и многие из современников.

Поэтому научный труд является не просто коллективным, совместным, но и всеобщим трудом. «…Следует различать,— писал К. Маркс,— всеобщий труд и совместный труд. Тот и другой играют в процессе производства свою роль, каждый из них переходит в другой, но между ними существует также и различие. Всеобщим трудом является всякий научный труд, всякое открытие, всякое изобретение. Он обусловливается частью кооперацией современников, частью использованием труда предшественников.

Совместный труд предполагает непосредственную кооперацию индивидуумов».
Совместный труд — как он представлен, например, в материальном производстве — отрицает самостийность, независимость каждого отдельного участника. Он превращает весь рабочий персонал в одного многоголового и многорукого участника, он нивелирует личные склонности и способности за пределами тех ограниченных различий, которые обусловливаются технологическим процессом. В противоположность этому всеобщий труд предполагает именно самодеятельность каждого индивида, независимо от того, объединены ли они в коллектив или трудятся поодиночке.

Всеобщий труд, если рассматривать его со стороны живого процесса труда, всегда индивидуален, он непременно замыкается на личность данного человека со всеми ее творческими особенностями. Всеобщий труд действительно всеобщ, если рассматривать его с точки зрения духовных предпосылок и результата, ибо духовное достижение (научное или художественное), по меткому выражению Б. Шенкмана, есть «живое бытие человеческой общности, кристаллизованная общность».

Совместный труд может протекать в соответствии с экономическими законами товарного производства, но всеобщий труд не укладывается в их рамки, ибо доля труда предшественников в новом открытии и изобретении — и тем более доля труда тех, кто впоследствии будет это достижение уточнять и практически реализовывать,— не поддается измерению в стоимостных формах.

Научный труд вообще не может быть измерен с помощью закона стоимости. Здесь эта ограниченная мерка неприемлема. Нельзя «взвешивать» продукт скотобойни и научного творчества на одних весах, применять к ним один известный ему критерий общественно необходимого рабочего времени.

Как можно, не рискуя впасть в карикатурную ситуацию, измерять ценность докторской диссертации или книги количеством затраченного на них общественно необходимого времени? Кто и как, во-первых, может определить это общественно необходимое время? Ведь научное производство не есть массовое производство, его продукт всегда является единичным, неповторимым в своей специфичности. (При последующем воспроизводстве однажды сформулированной идеи, т. е. ее усвоении, популяризации, применении, речь уже не идет о сфере науки.)

Труд ученого не поддается регламентации временем. Процесс научного поиска не втиснешь в рамки рабочего дня. Специфика интеллектуальной деятельности в отличие от физического труда заключается, в частности, в том, что границы ее практически очертить нельзя. Рабочий перестает трудиться в тот момент, когда он выходит с завода, ученый же продолжает сознательно или подсознательно работу над мучающей его проблемой и за обедом, и в театре, и даже во сне.

Труд ученого, который во многих отношениях — прообраз коммунистического труда, протекает не по законам рабочего, а по законам свободного времени. Для научного творчества нет и не может существовать общественно необходимого рабочего времени. Научное творчество, несмотря на свой общественный характер и то, что оно может принимать форму коллективного творчества, В сущности своей всегда индивидуально.

Кто и как, во-вторых, может измерить это пусть даже индивидуальное время, необходимое для выработки научной идеи? Не охватывает ли это время всей предшествующей жизни ученого, начиная от постижения первого слова? Общественная ценность научной идеи не идет ни в какое сравнение с теми индивидуальными затратами времени и усилий, которые потребовались для ее рождения.

Общественная ценность научной идеи обнаруживается после того, как она становится всеобщим достоянием, но именно с этого момента она уже теряет всякую стоимостную ценность. В стоимостных формах ценность идей измерить нельзя, ибо это формы неадекватные самой природе научного производства.

Эта неадекватность проявляется и в другом отношении. Если потребителем продукции материального производства, скажем холодильников, выступает определенная группа лиц, которая получает холодильники в свое частное пользование, то потребителем продукции научного производства является в конечном счете все человечество.

Кто бы ни был фактическим творцом новой научной идеи, какой бы частной компании ни принадлежало юридиче­ское право на ее потребление, рано или поздно обладателем этой идеи становится все общество, все получают право на ее потребление. Всеобщий способ присвоения вытекает здесь не из политико-экономической организации общества, а является требованием самой природы науч ного производства.

Всеобщий характер научного производства, равным образом и всеобщий способ присвоения продуктов этого производства противоречат экономическим законам капиталистического общества и находятся в полном соответствии с социально-экономическими законами коммунистического общества. В чем конкретно проявляется эта адекватность?

Научный труд — это как раз та форма общественной деятельности, где имеется возможность полностью реализовать требование «от каждого — по способностям». Чтобы получить от каждого по способностям, общество должно, во-первых, выявить и в максимальной степени развить эти способности, а во-вторых, предоставить каждому возможность полностью их проявить в процессе своей трудовой деятельности. Современный уровень развития материального производства не в состоянии обеспечить в полной мере ни того, ни другого.

В промышленности, сельском хозяйстве, сфере обслуживания пока существует много профессий, которые не требуют развитых творческих способностей. В науке положение иное. Здесь сам характер труда таков, что постоянное применение и развитие многогранных творческих способностей — правило, объективная необходимость, диктуемая самим процессом производства нового знания.

Характер научного труда таков, что в ходе его способности каждого не просто реализуются, но и формируются, происходит постоянное совершенствование и аккумуляция творческих способностей. В процессе научного труда человек, следовательно, не отчуждает себя, а самоутверждает собственную личность.

Формируя тотальность творческих способностей, науч­ный труд вместе с тем формирует и тотальность истинно человеческих потребностей, прежде всего потребностей в поисковой исследовательской деятельности. Труд не может превратиться в органическую потребность, не может доставлять истинного наслаждения до тех пор, пока он носит механический, монотонный характер, пока он специализирован на выполнении одной технической функции, пока он осуществляется под давлением внешней необходимости (например, для заработка).

Научный же труд по самому своему характеру является антагонистом всякого механического, стандартизированного вида деятельности. Научный труд только тогда и эффективен, когда служит выражением органической потребности к творчеству.

Знания как результат научной деятельности, в отличие от материального богатства, естественнее всего распределяются не по капиталу, не по вкладу каждого в общественное производство, не по каким-либо другим внешним признакам, а именно по потребностям.

Всеобщий характер научного труда предполагает, как мы видели, всеобщее использование его результатов, всеобщий способ присвоения, который присущ коммунистическим общественным отношениям.

Кроме того, социальная всеобщность, достигаемая при коммунизме, предполагает как свою естественную основу всеобщность труда и всеобщий (т. е. научный) труд в качестве доминирующего вида деятельности. Коммунистическое общество не мыслится иначе как обществом высокоинтеллигентных людей, овладевших всем научно-теоретическим и эстетическим богатством, которое выработало человечество, обществом, где свободное развитие каждого — условие развития всех.

Наука по природе своей интернациональна и бесклассова. Научная истина, научная теория не знает национальных и политических границ; будучи произведена и обнародована, она становится достоянием всего человечества. Интернациональный характер науки обнаруживается и в том, что для осуществления многих исследовательских задач в космосе, в океанах, в биосфере требуется объединение усилий всего человечества.

Требования развития науки и здесь идут в ногу с идеалами коммунистического движения. Лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» дополняется в наше время лозунгом: «Ученые всех стран, соединяйтесь для совместной работы во имя мира на земле и процветания человечества!»

Соответствие социально-экономических условий комму­нистической формации природе научного производства ярко проявляется уже на стадии социализма, примером чему может служить полувековая история советского общества.

За 50 лет Советской власти наука в нашей стране, не­смотря на исключительно трудные условия, развивалась значительно быстрее, чем в какой бы то ни было капиталистической стране. Быстрее как в отношении численно сти ученых, количества исследовательских институтов, научных журналов, статей, монографий, так и в отношении выдающихся научных свершений, в отношении престижа и авторитета советской науки в мировой исследовательской мысли.

Выдающиеся успехи советской науки в космосе, в ракетостроении, в области ядерной физики всполошили весь буржуазный мир. Написаны горы книг, авторы которых напрягают всю свою фантазию, чтобы объяснить «русское чудо».

А секрет прост: он заключается в том, прежде всего, что Октябрьская революция настежь распахнула двери в науку для самых широких слоев народа, предоставила всем возможность для образования и интеллектуального развития. «Секрет» заключался также в том, что в нашей стране наука стала впервые в мире объектом планового государственного руководства в общенациональном масштабе.

«…Только социалистическое общество,— говорится в тезисах ЦК КПСС «50 лет Великой Октябрьской социалистической революции»,— открывает возможности широкого и планомерного развертывания научных исследований, использования их достижений в интересах человека труда, для успешного решения выдвигаемых научно- технической революцией социальных проблем».

Однако возможности для развития науки, обусловлен­ные «социальным климатом» социализма, еще далеко не исчерпаны. Дальнейшее совершенствование организации советской науки, ее системы планирования и финансирования — необходимое условие для успешного строительства материально-технической базы коммунизма.