К. Маркс и марксизм: философия принимает новый облик

То, что именно К. Маркс (и не только для философов нашей страны и моего поколения) оказался наиболее известным из критиков Гегеля, конечно, связано с факторами политической жизни.

Однако вряд ли разумно считать эти факторы чем-то второстепенным для развития философской мысли по сравнению с другими факторами культуры, расценивать их как нечто случайное и привходящее: такой подход означал бы совсем неадекватное понимание и эпохи, и культуры.

Как бы ни относиться к марксизму в качестве идеологии, «вычеркнуть» его из истории европейской и мировой культуры и надеяться при этом сохранить в неприкосновенности основные ее черты, невозможно.

Как, разумеется, неразумно и пытаться сохранить недавний образ «учебного» марксизма — как наиболее выдающегося события в истории философской мысли, единственного подлинного «переворота в философии».

Поэтому я начну с того, что признавал и сам Маркс: его философская позиция формируется сначала в русле гегелевской философской школы, а затем — критики «классического» гегельянства в рамках широкого младогегельянского течения, о котором было сказано выше.

Непосредственно свой антигегелевский критический импульс Маркс получает от Фейербаха — подобно тому, как Кьеркегор получил его от «позднего» Шеллинга (нелишне заметить, что и Кьеркегор вначале пытался освоить гегелевский способ философствования и весьма глубоко переживал неудачу таких попыток).

На мой взгляд, Маркс по ряду существенных моментов менее радикален в своих антигегелевских установках, чем Кьеркегор и даже Фейербах.

То, что сам он с этим никогда бы не согласился, скорее факт из сферы психологии — в революционную эпоху любой «диссидент» считает для себя оскорблением, если его назовут не «самым-самым крайним».

Но попытаемся несколько нетрадиционно прочесть неоднократные замечания Маркса, упрекавшего других критиков Гегеля (Фейербаха в первую очередь), что они-де «просто отбрасывают» учение Гегеля, что они «третируют Гегеля как дохлую собаку», а гегелевское учение надлежит «снять» в гегелевском смысле этого термина, т.е. сразу и освоить, и преодолеть.

Вновь и вновь обращаясь к этой теме, Маркс, кажется, постепенно все более предпочитает первоначальному выражению «переворачивание» другой — «коренная переработка». И в самом деле — метод Гегеля, его диалектика, в учении Маркса «снимается» и становится материалистической.

«Система» Гегеля, хотя и подвергается самой острой, иногда грубой критике за ее «метафизичность», тем не менее, тоже вовсе не отбрасывается: система категорий материалистической диалектики имеет несомненные черты гегелевской схемы, и чуть ли не единственным отличием здесь оказывается отвержение «высшего синтеза», коим у Гегеля заканчивается борьба противоположностей.

Однако марксовы закон отрицания отрицания и спираль развития кое в чем на этот «синтез» подозрительно похожи.

Маркс унаследовал от Гегеля и его определение действительности действительного — именно, человека как «предметного существа».

Поэтому человек в философии Маркса, поставленный на место гегелевской самопознающей абсолютной Идеи, с полным правом наследует метафизический титул субъекта: ведь он, его деятельность, лежит в основании предметного мира.

Но все же самого человека Маркс трактует скорее по-кьеркегоровски, нежели гегельянски, т.е. делая акцент на его «конкретность», через «предикаты» его реального существования.

В случае «несовершенного» капиталистического общества и его подготовительных фаз практическая деятельность, эта «всеобщая субстанция» человечности, выступает, по Марксу, не в универсальном, т.е. подлинно всеобщем виде, который соответствовал бы «подлинному гуманизму», а в урезанной, «отчужденной» от человеческой сущности, форме разделения труда (умственного и физического, индустриального и сельского, а также их более мелких градаций).

В результате человек становится «частичным», или «отчужденным», не только превратившись в носителя ограниченной, частичной функции, которая опосредованно включена во всеобщую производственную деятельность, но и воспроизводясь именно в таком «превращенном» виде, как «частичный» субъект (каковыми являются, например, пролетарий, капиталист, литератор, юрист, еврей и т.п.).

Великой задачей, которая стоит перед европейским человечеством, согласно Марксу, является ликвидация отчуждения во всех его формах — в этом он солидарен с Фейербахом. Однако способ преодоления отчуждения и образ такого общества, в котором отчуждения не будет, Маркс представляет себе существенно иначе, чем Фейербах и другие младогегельянцы.

Если они (включая и Фейербаха) видели причину отчуждения в «ложном сознании», а своей задачей считали критику этого «ложного сознания» (например, и прежде всего, религиозного), в результате которой основа существующих порядков будет «разоблачена» и рухнет, то Маркс расценивал саму эту позицию как «идеологическую», как «идеализм», т.е. как случай «ложного сознания».

Поэтому он называл сторонников этой позиции «овцами, которые воображают себя волками»: по его мнению, причины отчуждения коренятся не в сознании, а в самой материальной действительности.

Религия, как и другие формы идеологии — не более чем вторичный фактор, порождение этой действительности, ее извращенное отражение.

Поэтому путь к преобразованию действительности — это не критика ложных идей, а революция, совершающая переворот в самих материальных основах социальной жизни. «Материальная сила может быть ниспровергнута материальной же силой» — писал Маркс, и призывал заменить «оружие критики» «критикой оружием».

Той реальной силой, которая способна, взяв в свои руки оружие, совершить революцию, низвергнуть политическое господство угнетателей, разрушить аппарат их власти и построить справедливое общество, Маркс считал рабочий класс, а собственной целью и целью своих единомышленников провозгласил создание политической организации, которая смогла бы «привнести сознание в рабочее движение» и возглавить пролетарскую революцию.

«Философы до сих пор только объясняли мир, а дело заключается в том, чтобы его изменить» — писал он в «Тезисах о Фейербахе».