Художественный образ мира поэзии М. Цветаевой

Марина Ивановна Цветаева заявила о себе в литературе в 1910 г., когда, еще будучи гимназисткой, издала на собственные средства небольшим тиражом книжку стихов «Вечерний альбом».

Часто цитируют стихи молодой Цветаевой:

Сама Цветаева эту строфу позже, уже в 30-е годы, назвала формулой наперед своей писательской и человеческой судьбы. Справедливости ради, однако, нужно отметить, что тем «стихам, написанным так рано», черед так и не наступил. Зато уже с середины 1910-х годов появляются стихи, в которых слышится поэтический голос автора, голос, который невозможно спутать ни с чьим другим: «Я с вызовом ношу его кольцо…», «Мне нравится, что вы больны не мной», «Уж сколько их упало в эту бездну», «Никто ничего не отнял… » и др.

Наиболее крупным явлением поэзии Цветаевой этих лет стали стихотворные циклы «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку» и «Ахматовой». Первый из циклов – «Стихи о Москве» – широко и мощно вводит в цветаевское творчество одну из важнейших тем – русскую.

Героиня «московских стихов» Цветаевой как бы примеряет на себя одежды обитательниц города, и древнего и современного: то она – богомолка, то – посадская жительница, а иногда – боярыня, прозревающая свою смерть. Но всегда она – хозяйка города, радостно и щедро одаривающая им каждого.

Цикл «Стихи к Блоку» открывают едва ли не главную тему творчества Цветаевой – поэта и поэзии. Когда Цветаева в известном письме к В. Розанову (1914) утверждала, что для нее каждый поэт – умерший или живой – действующее лицо в ее жизни, она нисколько не преувеличивала. Ее отношение к поэтам и поэзии, пронесенное через всю жизнь, не просто уважительно-признательное, оно несет в себе трепет и восхищение. А потому и сознание своей приобщенности к «святому ремеслу» всегда наполняло ее гордостью.

Примечательно, что ко всем, и великим, и скромным поэтам, у нее обращение на «ты». Это «ты» – свидетельство общности их судеб. Этим, кстати, объясняется и то, что Цветаева, как и Ахматова, не любила слова «поэтесса»; обе справедливо полагали, что имеют право на звание «поэта». Таким будет ее отношение к Пастернаку, Маяковскому, Ахматовой, Рильке, Мандельштаму и др. Но два имени в этом ряду выделяются – Блока и Пушкина. Блок для Цветаевой не только великий современник, он своего рода идеал поэта, освобожденный от всего мелкого, суетного, житейского; он – весь воплощенное божественное искусство.

Это – объяснение в любви, выплеск глубочайшего интимного чувства, как бы изумление самим фактом существования такого поэта и преклонение перед ним:

Ровно через четыре года, в мае 1920 г., после одного из последних приездов Блока в Москву, Цветаева к написанным ранее добавила еще одно стихотворение, где изображала выступление Блока следующим образом: «Предстало нам – всей площади широкой! – / Святое сердце Александра Блока».

А потом была вторая половина цикла – семь стихотворений, создававшихся уже после смерти Блока. В скорбные дни августа 1921 г. Цветаева написала о своем ощущении нечеловеческой надмирности умолкшего поэта:

Своеобразным автокомментарием к этим стихам служит дневниковая запись от 30 августа 1921 г.: «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет, мало платья. Он как-то сразу стал ликом, заживо-посмертным (в нашей любви). Ничего не оборвалось, – отделилось. Весь он – такое явное торжество духа, такой – воочию – дух, что удивительно, как жизнь – вообще – допустила… Смерть Блока я чувствую как вознесение. Человеческую боль свою глотаю… Не хочу его в гробу, хочу его в зорях».

Цикл, посвященный Анне Ахматовой, – песнопения «златоустой Анне» – также можно рассматривать как отражение еще одной грани темы поэта и поэзии. Сама Цветаева говорила о себе: «Знаю, что плохих стихов не дам». Верящая в собственную поэтическую силу, она тем не менее выражает готовность признать превосходство своей современницы, ибо все настоящее, талантливое в поэзии признавалось ею безусловно.

Обожание и восхищение прорывается во многих стихотворениях цикла: «О муза плача, прекраснейшая из муз!», «Златоустой Анне — всея Руси / Искупительному глаголу», «Ты солнце в выси мне застишь». Можно считать, что к 1917 г., когда на Россию обрушилась череда революционных потрясений, становление Цветаевой-поэта состоялось. Сложившиеся к этому времени темы, неповторимый поэтический стиль будут пронесены Мариной Цветаевой до конца.

Тяжелые условия стимулировали удивительный расцвет ее творчества: щедрым и эмоционально полным потоком льется ее лирика, создаются поэмы, в том числе такие значительные, как «Царь-девица» (1920) и «Молодец» (1922), в эти годы Цветаева заявляет о себе как драматург.

Вот только некоторые произведения цветаевской любовной лирики тех лет, ставшие сегодня хрестоматийными: цикл «Психея» («Не самозванка – я пришла домой…»), «Умирая, не скажу: была…», «Я – страница твоему перу…», «Писала я на аспидной доске…», цикл «Пригвождена…» («Пригвождена к позорному столбу…»), «Вчера еще в глаза глядел…».

По-прежнему важной остается для Цветаевой тема поэта и поэзии. Только теперь Цветаева сосредоточена на постижении своей роли, своего места в литературе. Как никто другой, поэт ощущает амбивалентность творчества и – тяжелой физической работы:

В этот же период создается и книга стихов. «Лебединый стан», отклик Цветаевой на события гражданской войны, в которой на стороне белой армии принимал участие ее муж. Главной темой «Лебединого стана» становится трагедия белого движения: страдания, муки и смерть-сон, а над всем этим – высокая скорбь героини:

Символика названия «Лебединый стан» прозрачна и понятна. Подход Цветаевой к раскрытию темы белой гвардии предвосхищает гуманистический пафос, которым будут наполнены создававшиеся в середине 1920-х годов «Белая гвардия» и «Дни Турбинных» Михаила Булгакова.

Хотелось бы сказать о своеобразии религиозного чувства в «Белом стане». Вообще духовность искусства Цветаевой в религиозном сакральном смысле не стоит преувеличивать. Проблема личной веры не решалась для нее безоговорочно в пользу Бога. Но видимо, события войны и революции, где рубеж жизни и смерти в человеческой судьбе обозначен предельно резко, и особенно атеистический шабаш послеоктябрьских лет существенно скорректировали ее отношение к Богу. Тем более что его имя было одной из святынь, начертанных на знаменах белого движения.

Героиня Цветаевой делает выбор: Бог тоже относится к числу гонимых в этой схватке, а значит она с ним. Не случайно ее героиня прозревает Богородицу, идущую впереди белых полков. Летом 1921 г. Цветаева получила известие от мужа, который после разгрома белой армии оказался в эмиграции, и в мае 1922 г. она вместе с дочерью выезжает из Советской России первоначально в Берлин, а затем в Прагу, где С. Эфрон учился в университете.