Эквивокация

Э. термин, введенный Боэцием и означающий равнозначность, равнозвучность, дву(о)смысленность. Связан с важнейшим христианским догматом творения мира по слову, где слово выполняет не только креативную, но и посредническую (между горним и дольним мирами) функцию. Сотворенное прикасалось благодаря имени нетварному и выражало вместе сакральное и профанное.

На эту роль слова обращали внимание Отцы Церкви. Августин для обозначения такого двуосмысленного единства использовал термин «ambiguus». Более того, единичная вещь, будучи субъектной на основании акта творения, полностью и одновременно включала в себя субстанцию, что позволило Августину («Исповедь»), а затем Боэцию (Комментарии к «Категориям» Аристотеля, Комментарий к Порфирию) назвать ее субъект-субстанцией, в само это имя введя идею Э. Появлению этого термина способствовал анализ «Категорий» Аристотеля, где связи между вещами и именами были определены через омонимичное (вещи, у которых одно и то же имя, но разные определения), синонимичное (вещи, связанные друг с другом и именем и определением) и паронимичное (вещи, получающие наименование от другой вещи сообразно ее имени, отличаясь от него падежным окончанием).

Боэций в Комментариях к «Категориям» выделил не 3, а 5 различий, дав им при этом на латинском языке следующие названия: синонимичное было названо univoca (моновокальным, односмысленным, однозначным. Однозначными, например, являются человек и животное, оба имеющие одно и то же определение чувствующая одушевленная субстанция); омонимичное передано как aequivoca (равнозвучное, двуосмысленное, или, в терминологии С. Лесьневского, эквивоции, например, человек живой и нарисованный); паронимичное как denominativa, отыменное (от мужества мужественный).

Остальные, имеющие общим какое-либо имя, так или иначе, по Боэцию, могут быть эквивокативны. Это относится и к однозначному, и к отыменному, где основным условием, помимо тонкого логического анализа для отличения их от эквивоций, является наличие вещи, названной именем, позволяющим отнести ее к однозначному или отыменному. Это самое существенное в проблеме Э., как она рассматривается Боэцием.

По Боэцию, у эквивоций не может быть единого определения в силу их природной парадоксальнальности. Их смыслы это несущие сущности, они несут и то, что есть (вещь, какой она явлена), и возможность становления для чего-то, чего еще нет (выявление неких признаков вещи, которые обнаруживаются вопрошающим умом через внутренне присущие вещи свойства).

Это значит, что Э. эксплицирует субстанцию, что собственно Э. представляется как «быть», или «бытие», поскольку оно присуще всякому единству вещи и имени, «говорится обо всех одинаково, но при этом им всем присуща не какая-то одинаковая субстанция или природа, но только имя».

Место Э. в «ничто», которое, являясь оператором творения, делит то, что есть, на Божественное бытие, которое только «вот это», не состоит из частей, едино (чему Боэций дал имя субсистенции), и на человеческое бытие, где термин «бытие» применен иносказательно, ибо это не подлинное бытие, поскольку оно составное, служит подлежащим для акциденций, чему, на его взгляд, больше подходит имя субстанции.

Э., таким образом, является обоснованием креативности мира из ничего, скрепой, благодаря которой возможна сопричастность горнего и земного миров. Содержание термина Э. сравнительно с Аристотелевой омонимией в Средневековье претерпело существенные изменения. Э., как полагал Боэций, характерна не только для имен, но и для союзов, предлогов, глаголов, имеющих в одних случаях активное значение, в других пассивное, слов с переносными значениями.

Пример с человеком, который, как и животное, может быть определен как чувствующая одушевленная субстанция, приведенный Боэцием для иллюстрации однозначного, свидетельствует о возможности именно такого обращения. «Если ты скажешь: что есть человек?

Разумное смертное животное, то это правильно. Если скажешь: что есть разумное смертное животное? Человек. И это правильно», то есть речь идет об однозначном. «Но если кто-либо скажет так: «Что есть человек? Чувственная, одушевленная субстанция», то это истинно. А если скажет: «Что такое чувственная, одушевленная субстанция? Человек», то это будет правильно не во всех смыслах, потому что лошадь тоже чувственная, одушевленная субстанция, но она не человек».

Определение, по Боэцию, не обращается, если определяемым субъектом является общее имя, каким для «человека» и «лошади» является «животное». В этом и подобных случаях общее имя, которое сказывается о множестве единичных вещей и само оказывается единичностью, требующей определения, всегда двуосмысленно, поскольку определения требует то, что само, по природе, является определением.

Разную речь, таким образом, можно вести и о разных вещах, поименованных одним словом, и об одном и том же сущем, одно и то же имя которого будет при новом повороте логического внимания свидетельствовать о разных ориентациях сущего. Так, предельнейшие роды (субстанции), целиком и одновременно входящие в субъект-субстанцию (единичную вещь), не определяются, а только описываются, то есть используются в переносных значениях, являясь намеком на нечто иное, потаенное внутри одной и той же субстанции.

Что касается отыменного, то оно таковым является тогда и только тогда, когда в наличии вещь, сопричастная той, которой она обязана рождением, имя этой вещи и трансфигурация этого имени. При отсутствии одного из этих условий отыменное лишается смысла. В этом случае название будет не паронимом, а эквивоцией.

Сократ грамматик и Сократ белый это, по Петру Абеляру, разные определения не просто субъект-субстанций с одинаковыми именами, но разные представления статусов одной и той же субъект-субстанции, имя которой двуосмысливается при смене угла зрения на эту субстанцию.

Э., таким образом, рассматривается как фундаментальный принцип отношений вещи и имени, в условиях неисчерпаемости вещи предполагая многообразие статусов: их роль исполняют определения.

С этим связано его двуосмысленное представление субстанции как субсистенции (то, благодаря чему нечто есть) и субсистирующего (то, каким нечто является), основанное на анализе представлений о бытии у Боэция, что позволило Гильберту поставить вопрос о разносмысленности одних и тех же терминов в разных видах знания.

Два рациональных утверждения в зависимости от правильного выяснения оснований могут быть оба истинными или оба противоречивыми. Определение человека как разумного смертного животного верно, но не менее верно и то, что идея воскресения дает новое основание для истинного, то есть бессмертного, человека.

Прачеловек, таким образом, был чистой возможностью. К нему применимо выражение «Божий человек», где термин «Божий» употребляется в переносном смысле в смысле произведения его Богом, тогда как остальные люди были порождены людьми. Возможности переносных смыслов выражены Гильбертом термином «трансумпция» (перестановка), который входил в то, что в то время называли тропологией (наукой о тропах).

Идея трансумпции предполагала анализ всех отклонений от устоявшихся речевых выражений, позволяющих осуществить перевод терминов из одного знания в другое. То, что в естественном знании может быть следствием, в теологическом обернется причиной. Благодаря идее перестановки Гильберт нашел важнейший инструмент для различения собственного основания от общего.

Для теологии, например, истинно, что Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой один Бог, в то время как для естественного знания утверждение «Платон человек и Сократ человек один человек» ложно.

Когда о тварной вещи говорится в экзистенциальном смысле, то очевидно, что этот смысл есть перестановка, есть перенос с Творца на творение. Это, по Гильберту, есть подлинный пароним: когда нечто перенимает имя от другого нечто, имевшего к нему отношение.

«Есть» при переводе из теологии в естественное знание оказывается сразу и паронимом, и Э. Мало того, пароним обнаруживает себя как частный случай Э. Экзистенциальный смысл высказывания «человек есть» может быть правильно интерпретирован, только если «есть» понимается как пароним от сущности, которая предицировала Бога в высказывании «Бог есть».

В XIII в. в связи с появлением идеи «двух истин», с разделением прежде единого основания философии, приведшего к появлению философии и теологии как самостоятельных дисциплин, идея Э. утратила свое приоритетное значение.

Простое конечное сущее не требует доказательства в силу своей очевидности. Но его требует простое бесконечное сущее. Это сущее есть в силу того, что оно есть основание, или причина, существующая или действующая сама по себе. Главное в однозначности то, что оно выражается в одном и том же смысле во всех индивидуальных проявлениях, оно одинаково во всех вещах и способах их существования, хотя и те и другие не одинаковы.

Диалектическая Э. была необходима при его определении индивида, который является самим собою и родом, и при определении одного из его ключевых понятий страха как симпатической антипатии и антипатической симпатии.

В нач. ХХ в. С. Лесьневский оспаривал утверждение Э. Гуссерля, который утверждал, что собственное имя может означать различные предметы на том основании, что употребляется «с эквивоцией», тогда как, по мнению С. Лесьневского, эти имена употреблялись бы «с эквивоцией» лишь в том случае, если бы они, именуя собою разные предметы, соозначали бы различные признаки. Э. приобретала значение двусмысленности для вещей неопредмеченных и недоказываемых.

О такого рода двусмысленности, под которой понималась способность мышления к подмене знания умением говорить и которая создает иллюзию предоставления возможностей здесь бытия, писал М. Хайдеггер.

Идея Э. тем не менее получила преломление в концепции М.М. Бахтина о культуре как диалоге, принявшем форму полифонии (что соответствует латинскому термину mukivocatio, введенному Боэцием).

Во второй половине ХХ в. идея Э. становится одним из существенных в секуляризованной философии. Это прежде всего относится к философии Ж. Делёза в связи с идеями нонсенса и парадокса. Идея Э. (l’equivocite) и однозначности сопрягаются на правах взаимодополнительности.

Идея Э. одна из главных в книге Делёза «Логика смысла», ибо благодаря Э. возможны нонсенс, парадокс и серийность (ряд неповторяющихся элементов, представленный как единое целое).