Чарльз Пирс

Основы философской концепции прагматизма были заложены Чарльзом Пирсом (1839—1914) в печатных трудах и выступлениях, относящихся к периоду 1865—1878 гг. Ч. Пирс, подобно всем остальным видным представителям прагматизма, был человеком многогранного дарования: математиком, астрономом, химиком; сейчас все большее внимание привлекают его работы по символической логике, большая часть которых при жизни опубликована не была.

В истории западной философии он остался, однако, именно в качестве основоположника прагматизма; в самом деле, он сформулировал и программу этого течения, и придумал термин для его обозначения.

В статье «Природа прагматизма» он писал, что важнейшая черта концепции, которую он развивает, состоит в «признании неразрывной связи, которая существует между рациональным знанием и разумной целью; и это обстоятельство определило предпочтение для слова «прагматизм».

Нелишне обратить внимание на близость этого тезиса к идеями Дильтея, критиковавшего под тем же углом зрения гносеологические абстракции своих современников.

Установка прагматизма, согласно Пирсу, призвана выразить «дух лаборатории», характерный для «позитивного» ученого, исследователя, связанного с реальной жизнью.

Любопытно, что черты, вполне приемлемые для «ученого из лаборатории», Пирс находил у множества европейских мыслителей, среди которых чаще всего упоминаются Кант, Беркли и Спиноза — не означает ли это, что для Пирса несущественны различия между материализмом и идеализмом, агностицизмом и феноменологической установкой?

Справедливость такого предположения подтверждает анализ двух основополагающих статей Ч. Пирса, опубликованных в 1877—1878 гг. как итог дискуссий, имевших место в кембриджском (штат Массачусетс) «Метафизическом клубе» — «Как укрепить веру» и «Как сделать наши идеи ясными».

Главная тема, которую Пирс в этих статьях обсуждает, — это отношение знания, веры и действия. В первой из вышеназванных статей он исходит из тезиса, который считает самоочевидным: «…рассуждение хорошо тогда, когда оно таково, что позволяет делать правильные заключения на основании правильных посылок — в противном случае оно ничего не стоит».

Однако и правильное рассуждение стоит не многого, если человек не руководствуется в жизни теми выводами, которые можно получить на основе верных посылок и с соблюдением логических правил: нужно еще желание рассуждать и принять определенные выводы как руководство к действию.

Примеры такого рода, считает Пирс, служат самым убедительным аргументом против того, чтобы считать картезианский принцип радикального сомнения самодостаточным для философии: ведь сомнение не ведет к решительному практическому действию.

Да, конечно, оно важно, но только в качестве промежуточной стадии, каковой оно и было у Декарта; сомнение — это «единственный двигатель, который заставляет нас бороться за достижение верования».

Нормальный человек воспринимает сомнение как состояние неудовлетворительное и даже болезненное, он стремится избавиться от сомнений и достичь веры.

За сомнением, — если есть основания подвергнуть сомнению прежние верования, — идет исследование, которое есть не что иное, как стадия борьбы за достижение нового верования, которое, конечно же, должно иметь отношение к желанной цели будущей деятельности.

Если мы видим, что оно с этой целью не связано, — мы от него отказываемся; и тогда снова наступает период сомнений и поисков. За ним следует формирование мнения, каковое руководит действием, будучи закреплено верой.

Может показаться, пишет Пирс, что человек стремится к «правильному мнению», но это только метафизическая иллюзия: на деле нам нужна лишь твердая вера, способная стать основой успешного действия.

Аргументация в пользу этого тезиса вполне в стиле позитивизма: «Ясно, что за пределами области наших знаний ничто не может быть объектом нашего исследования, поскольку ничто из того, чего не достиг наш разум, не может быть мотивом нашего интеллектуального усилия.

Самое большее, что мы можем утверждать, так это то, что мы стремимся верить, что мы мыслим правильно, что каждое из наших верований истинно, а на деле говорить так представляет собой чистую тавтологию».

Отсюда вывод: все методы исследования суть способы укрепить веру, и потому имеют скорее психологическое, чем гносеологическое или онтологическое основание.

Перечисляя методы укрепления веры, Пирс ставит в один ряд и метод упорства, который использует религиозный фанатик, перебирая четки и повторяя заповеди, и научный метод, который практикуют ученые.

И в том, и в другом случае человек стремится опереть свое мнение на чем-то более солидном, чем личные, субъективные представления.

И потому религиозный фанатик ссылается на откровение свыше, а ученый, фанатик науки, опирается на постулат, что существует реальность, характеристики которой «совершенно независимы от идей, которые мы имеем относительно них».

Фактическое же содержание этого метода — тоже достижение единого мнения, обязательного для всех индивидов, независимо от условий их деятельности и личных особенностей. Это, согласно Пирсу, — «фундаментальный постулат» науки.

Конечно, такого рода тезисы близки позитивистским, но нетрудно видеть, насколько близки они также и европейскому антиподу позитивизма, «философии жизни» в ее ницшеанском варианте: достаточно вспомнить, что именно Ницше определял истину как «полезную ложь», или «эффективную фальсификацию».

Правда, в отличие от Ницше, Пирс предпочитает как раз научный метод. Почему? Хотя нельзя доказать, что независимая реальность существует, но также нельзя и убедительно опровергнуть такой тезис.

А вот практика исследования не порождает относительно этого метода таких сомнений, какие возникают относительно других.

В начале нашего века русский эмпириокритик Богданов ввел в обиход представление о социально организованном опыте. Не исключено, что эта его идея была связана с установками, похожими на те, на которых базировался прагматизм.

В статье «Как сделать наши идеи ясными», Ч. Пирс немало внимания уделил причинам, которые порождают взаимонепонимание у людей, рассуждающих об одном и том же предмете.

Первая состоит в том, что люди принимают результат воздействия объекта на сознание за свойство самого объекта (говоря, например, о «чувственных качествах объекта»).

Казалось бы, избавиться от этой неприятности можно только в том случае, если добраться либо до объекта «самого по себе», либо до идей «самих по себе».

Но в первом случае мы должны были бы обладать «метафизическим» знанием, во что Пирс не верит; во втором должна была бы существовать эмпатия — непосредственная связь между индивидуальными сознаниями, а это тоже разновидность метафизики.