Юрисдикция и методы ее регулирования

Конфликты, разворачивавшиеся между судами общего, цивильного и канонического права в течение правления Тюдоров и первых Стюартов, чаще всего принимали форму споров о границах юрисдикции институтов.

Во-первых, наиболее очевидным был конфликт двух корпораций, стремившихся как к внутренней консолидации, так и к упрочению собственного материального благосостояния путем получения доступа к как можно большему количеству тяжб.

Это противостояние становилось особенно заметным при обсуждении деталей исключительно технического, процедурного, характера. Его развитию способствовали объективные условия XVI − начала XVII столетий: изменения объемов тяжб, связанных с такими значимыми областями, как международная торговля, религиозный нонконформизм, дела о браках и разводах, дела, касавшиеся лояльности подданных монархии.

Спор о юрисдикциях имел более важное следствие, связанное с пониманием сути юрисдикции как таковой и с пониманием функций юрисдикции в реализации королевской власти в Англии.

Поскольку английские суды играли роль как собственно судебных, так и административных инстанций, расширение юрисдикции означало расширение авторитета и политического влияния корпорации.

Юрисдикция, таким образом, означала уже не только и не столько область правоприменения, но и сферу административного контроля, объем властных полномочий, делегируемых короной как производная ее собственного imperium merum.

В знаковых конфликтах, когда речь шла о границах применимости принципов нескольких юридических систем (например общего, статутного и корпоративного права в деле Бонема, цивильного и общего права в полемике вокруг Адмиралтейства), проявлялась разница в восприятии миссии короны в подобных спорах.

С позиций юристов общего права, судебные полномочия короны были частью системы судебных институтов «земли Англии», а ее решения одновременно были направлены на поддержание обычая и им же ограничивались.

При этом речь не шла об отрицании сакрального характера королевской власти как такового. Цивилисты же, рассуждая в рамках собственного дискурса и развивая бартолистскую традицию, четко разделяли юрисдикцию (делегированный империум, следование закону) судебных институтов и imperium короны.

Merum imperium (подразумевавший, для Бартоло, полномочия издавать законы), с позиций цивилистов означал иную категорию власти, в силу чего решения монарха могли и должны были становиться окончательным словом в процессе определения юрисдикций.

Способна ли «федеративная» по своей сути система судебных институтов сохранять стабильность, не будучи регулируемой извне короной и в то же время не превращая какой-либо из своих институтов в контролирующую инстанцию.

Любопытно, что, говоря о своей деятельности, юристы как общего, так и цивильного права переносили на собственную корпорацию в большем или меньшем объеме некоторые из тех функций, которые они полагали присущими непосредственно короне (традиционное juris dictio — провозглашение справедливости; упорядочение отношений в обществе и его структурирование, поддержание существующего порядка, созидание единого политического тела).

Запрещения, по мнению Брактона, были средством предотвращения несправедливости и адресовались либо суду (прежде сего речь шла о церковных судах), либо одной из сторон.

Брактон оговаривает возможность неповиновения изданному предписанию (неповиновение мог оказать как судья, так и участник процесса).

Очевидно, что за эти действия полагалось наказание в виде сурового штрафа или даже тюремного заключения, поскольку они приравнивались к неповиновению приказам короля.

Следовательно, издание предписаний о запрещении трактовалось Брактоном как продолжение королевской ординарной юрисдикции.

К середине XVI в. процедура издания «предписаний о запрещении» была полностью устоявшейся. Предписание издавалось двумя вестминстерскими судами — Королевской скамьей и судом Общих тяжб.

Если одна из сторон или (но необязательно) ответчик, полагали, что дело находилось вне юрисдикции того суда, где оно слушалось или должно было слушаться, можно было обратиться в один из названных высших королевских судов и получить предписание о запрещении, если судей удавалось убедить в справедливости и необходимости такого шага.

Как правило, предписания не издавались в отношении судов общего права, но активно использовались для изъятия дел из компетенции церковных судов, судов справедливости (исключительно локальных: высший суд справедливости — суд лорд-канцлера, фактически никогда не был объектом издания запрещений, хотя теоретически такая возможность допускалась) и суда Адмиралтейства, вокруг которого в начале XVII в. развернулась настоящая баталия, главным оружием которой и были предписания о запрещении.

Первоначально право издавать предписания о запрещении принадлежало лишь Королевской скамье, ибо именно там, если следовать изложенной выше концепции Брактона, институционно была сосредоточена и реализовывалась «ординарная юрисдикция» монарха. Однако фактически издавал запрещения и суд Общих тяжб.

Чтобы получить предписание о запрещении, сначала необходимо было обратиться в один из этих двух судов, подав так называемое предложение, или предположение (suggestion, surmise), составленное на английском языке и в свободной форме излагавшее суть жалобы.

Во-первых, в результате инициатор получения запрещения при удачном стечении обстоятельств мог полностью уйти от ответственности.

Например, в случае если церковный суд пытался обязать должника уплатить десятину, ответчик обращался за запрещением в суд общего права, который изымал дело из церковной юрисдикции на том основании, что некоторые товары и статьи дохода не подлежали обложению десятиной.

Какие именно доходы, должен был решить суд общего права, и, если вестминстерские судьи решали, что определенный вид имущества не облагался десятиной, ответчик в церковном суде уходил от ответственности.

Во-вторых, истца можно было вынудить после успешного запрещения заново подать иск и начать тяжбу в суде иной юрисдикции (например в суде общего права или в суде справедливости, если первоначально дело рассматривалось в церковном суде).

После подачи предложения (suggestion) могли реализоваться несколько сценариев. Могло быть назначено открытое судебное слушание о том, следует ли издать запрещение.

На таком заседании присутствовали судьи Королевской скамьи или Общих тяжб, а также представители истца и ответчика.

Иногда представители ответчика отсутствовали, однако сторона, подававшая предложение, должна была присутствовать для выяснения деталей жалобы. Если предложение отвергалось судьями, это означало конец дела. Если же просьба истца запрещения удовлетворялась, это также могло означать окончание тяжбы (если вторая сторона не была настроена на дальнейшие расходы и подачу иска в суд иной юрисдикции).

Решение об издании «запрещения» могло быть принято и без публичного обсуждения одними лишь судьями, если ни у одного из них не возникало сомнений относительно справедливости запрещения.

Однако в иных случаях, если кто-то из судей не был согласен с принятым решением о запрещении, ответчик мог внести прошение об издании так называемого предписания о консультации, то есть инициировать процедуру, обратную запрещению.

Если ему удавалось доказать свою правоту, запрещение отклонялось и дело возвращалось для консультации в тот суд, юрисдикция которого изначально оспоривалась.

Тогда вновь составлялась жалоба, теперь уже согласно официальной формуле и на латинском языке, и процесс начинался заново с изложением дополнительных аргументов обеими сторонами.

Помимо предписаний о запрещении существовали иные средства контроля за юрисдикциями судов, которые, впрочем, использовались в гораздо меньшей степени, чем «запрещения».

«Habeas corpus» представлял собой судебное предписание, использование которого было исключительно простым. Любой человек, заключенный под стражу, мог получить в суде Королевской скамьи или в суде Общих тяжб предписание, согласно которому на основании акта habeas corpus тюремщик был обязан лично в письменной форме уведомить заключенного, на каком основании он содержится под стражей.

Далее суд общего права рассматривал это объяснение и выяснял, насколько заключение под стражу являлось обоснованным и необходимым.

Использование предписания habeas corpus ставило данное право под сомнение, поскольку предполагалось, что прерогативный суд действует вопреки «древней конституции», неотъемлемой частью которой считался акт Habeas corpus. Против действий высокой комиссии можно было также использовать предписания о запрещении, но предписание habeas corpus считалось более простым и эффективным способом противодействия.

Еще одним средством регулирования юрисдикции были судебные предписания, издаваемые судами общего права согласно статутам о praemunire (praemunire facias).

Название статута и, соответственно, предписания, возникло из-за неправильного прочтения классической латыни средневековыми юристами.

Предписания основывались на двух статутах о praemunire, первым из которых был статут 1353 г., а вторым, так называемым Великим статутом о praemunire — статут 1393 г.

Текст статута гласил: «Если некто ищет или получает в суде Рима правосудия, дела или пожалования или получает буллы об отлучении и что-либо еще, что затрагивает интересы нашего короля, что направлено против него, его правления или его страны… тот должен быть арестован и привлечен к ответу перед королем и его советом; или же против него должен быть начат процесс praemunire facias так, как это предписано в иных статутах, говорящих о попрании прав короля».

Под «иными статутами» подразумевался статут о провизиях 1306 г., запрещавший клирикам любого статуса вывозить из страны средства, полученные в виде ренты, тальи или иных налогов, а также запрещавший вводить подобные подати.

Важность Великого статута о рraemunire вновь стала актуальной во время королевской реформации Тюдоров, когда процессы над клриками, не принявшими Акт о подчинении духовенства, проводились именно согласно предписанию о praemunire.

В 1610 г. Эдвард Кок, защищая полномочия Высокой комиссии, утверждал, что статут, запрещавший вмешательство в дела короны со стороны Рима или «иного суда» (curia Romana et alibi) можно трактовать иным образом.

Под alibi, согласно мнению Кока, следовало понимать per aliam legem или aliud examen, что означало юрисдикцию английских судов, отличных от судов общего права, то есть суды цивильного права и даже суд Канцелярии.

Ответственность за нарушение прав и дисциплины (tort and misdemeanor) могла вменяться за обращение в суд заведомо неподобающей юрисдикции. Преследованию мог подвергнуться как истец, подавший иск, так и судья, принявший этот иск к рассмотрению.

Теоретически против любого суда, преступившего границы своей юрисдикции, могло быть издано запрещение. Суд Королевской скамьи и суд Общих тяжб никогда не издавали запрещения друг против друга, поскольку состав высших судей был связан тесными корпоративными связями, формировавшимися внутри судебных иннов; «запрещения» друг против друга вели бы к недопустимой дисгармонии внутри корпорации.

Другим судом, юрисдикцию которого никогда не оспоривали путем издания запрещений, была Звездная палата. Ее статус прерогативного суда (точнее, полномочия Звездной палаты являлись развитием юрисдикции Тайного совета) и регулярное участие высшего звена судей Общих тяжб и Королевской скамьи в заседаниях обеспечивало этому трибуналу необходимый иммунитет.

В определенном смысле юрисдикцией Звездной палаты был трактовавшийся в самом широком смысле принцип общего права об ответственности за нарушение прав и дисциплины, но, с другой стороны, процедура его работы строилась по образцу судов цивильного права, столь часто попадавших под действие запрещений.

Цивилисты были неизбежно вовлечены в процессы, связанные с выпуском запрещений не только как сторона, против которой было направлено действие этого правового механизма. Они могли выступать в качестве экспертов и в качестве адвокатов.

В процессе подачи предложений о запрещении судьям общего права необходимы были консультации канонистов и цивилистов.

Подобные консультации часто носили неформальный характер и проводились за кулисами официального разбирательства.

Эта ситуация показывает, что даже очевидное противостояние корпораций не отменяло взаимодействия между ними, а в определенном смысле делало его даже более активным.

Обращение к нормам цивильного и канонического права на процессах, рассматривавшихся в судах общего права (даже если речь шла об «обстоятельствах» факта), признание компетентности цивилистов в качестве экспертов делало ту границу, которую юристы общего права так настойчиво старались очертить институционально посредством определения пределов юрисдикции, гораздо более проницаемой в теоретическом, интеллектуальном, отношении.