Цивильное право и конструирование традиции

История Рыцарского суда в правление первых двух Стюартов — иллюстрация успешной административно-правовой трансформации, посредником в которой послужила деятельность корпорации английских цивилистов, адаптировавших к современным условиям формировавшиеся на протяжении столетий правовые идеи.

Речь шла о поиске первыми Стюартами такого эффективного инструмента для решения ряда актуальных проблем, который воспринимался и был бы по сути глубоко традиционным и опирающимся на хорошо известные модели и факты.

Если в деятельности консилиарных институтов монарх являл прежде всего патерналисткую модель организации власти, то в случае с cудом чести акцент был несколько иным: английский король являл себя как творец и глава корпорации знати, формировавшейся как знати военной, а также как гарант корпоративной чести и границ знатного сообщества, блюститель нормативных практик английской nobilitas.

Использование Яковом и впоследствии Карлом Стюартом артурианской мифлогии в пропаганде и придворной культуре не было обойдено вниманием в современных стюартоведческих исследованиях.

Институциональный аспект внедрения рыцарской идеи, поиск путей регулирования «рыцарского» поведения, реализованный через восстановление Рыцарского суда, можно также рассматривать как составляющую построения раннестюартовской мифологии власти.

«Королевский проект» реорганизации и самой деятельности Рыцарского суда при Стюартах, который, на первый взгляд, может показаться не слишком значительным эпизодом в социально-политической истории Англии начала XVII столетия, одновременно являет собой часть масштабного и затяжного корпоративного конфликта между Общиной докторов и судебными иннами, между институтами цивильного и общего права, а также конфликт политико-правовых идей, сформированных обеими корпорациями.

Непростая история разработки проектов реанимирования традиционного средневекового суда показала, что институты, развивавшиеся на основе цивильного права, были достаточно гибкими для того чтобы принимать ту форму и объем постулируемого «возвращения к традиции», которую определяла верховная власть.

К началу стюартовского правления Рыцарский суд, или Суд констебля и маршала, имел длительную и славную историю; его почетное место в «констиутции» английского королевства не могло быть подвергнуто сомнению, а роль монарха в деятельности трибунала была неоспоримой.

Период относительного замирания его активности в правление Тюдоров позволил Якову и впоследствии Карлу Стюарту не только видоизменить устройство трибунала, но, что более важно, почти полностью переориентировать его деятельность в соответствии с теми целями и концепциями, реализовать которые стремилась монархия в данный период.

Как на Британских островах, так и на континенте в целом подобного рода литература отражала ряд тенденций и целей, свойственных периодам династического строительства.

Прежде всего речь шла о своего рода социально-политическом моделировании: предлагавшиеся читателям труды содержали такие схемы построения «политического тела», в которых иерархия знатных титулов и достоинств оказывалась замкнутой на короля — единственный источник титулов, должностей и всех возможных материальных и нематериальных благ.

Кроме того, трактаты, посвященные знати и знатности, были призваны определить внешние и внутренние границы внутри nobilitas, а точнее, используя восходящие к классическому Средневековью термины и риторические фигуры, уточнить или скорректировать статус тех или иных категорий внутри знатного сообщества, переопределить престижность тех или иных должностей или видов служения.

В этой связи объектом постоянного внимания раннестюартовских теоретиков были понятия «знатность» (nobility) и «родовитость» (gentility); при наличии определенной вариативности оценок общим местом оказывалась постулируемая невозможность достичь полноценной знатности без родовитости.

Последняя же должна была гарантироваться наличием как минимум трех поколений предков, чей знатный статус можно было подтвердить, законнорожденностью, наличием родового герба и «джентльменским» стилем жизни, который предполагал прежде всего отсутствие необходимости жить трудом рук своих.

Трактаты о знатности были ориентированы на разные круги читающей аудитории: в то время как обширные антикварные трактаты, издаваемые in folio, предназначались для интеллектуальной элиты, богато иллюстрированные геральдические трактаты — для придворной знати, сокращенные версии, публиковавшиеся с дешевыми гравюрами in octavo попадали в руки небогатых джентльменов, провинциального дворянства, и зачастую использовались для обучения юношей.

Бесспорно, стремеление поддерживать незапятнанной честь свою и своей семьи всегда числилось среди приоритетов поведения знатного человека; однако раннестюартовские трактаты отчетливо развивали мысль о том, что поддержание «чести» — вопрос не только личный, но и социально значимый.

В этой связи раннестюартовские теоретики были склонны определять дуэль — традиционный способ защиты поруганной чести — как «восстановление справедливости», практически как судебный поединок, призванный наказать неправых и выявить истину.

Сегар и Джон Сэлден в своих трактатах подчеркивали, что поединки между знатными персонами любого ранга должны быть публичными, и осуждали практику тайных дуэлей, тем самым подчеркивая общественный характер восстанавливаемой чести.

К началу яковитского правления количество дуэлей, постепенно увеличивавшееся в последние годы правления Елизаветы, достигло максимума: по подсчетам Л. Стоуна, в 1610 г. источники зафиксировали 31 поединок283, преимущественно между представителями титулованной знати.

Впрочем, отнюдь не все английское общество единодушно поддерживало дуэльные практики: поединки осуждались с церковной кафедры, а антидуэльная литература была представлена не меньшим количеством авторов, чем лагерь защитников поединков чести.

В своих сочинениях, так же как и в реальности, вопросов войны и применения насилия во внутренних делах король касался лишь при необходимости и без большого энтузиазма.

Так, в «Царском даре» — наставлении, адресованном наследнику престола принцу Генри, есть лишь несколько фрагментов, в которых Яков рассуждает о том, в каких ситуациях монарху следует прибегнуть к насилию: прежде всего применение силы со стороны правителя неизбежно и законно для усмирения мятежей и наказания изменников, сама же измена отнесена Яковом к числу «непростительных проступков».

Далее, со всей очевидностью ссылаясь на шотландские реалии, он рассуждает о долге короля поддерживать мир среди знати королевства: для этого он называет ряд мирных способов, но прагматически замечает, что могущественные представители знати в его королевстве склонны нарушать законы морали и разума.

Яков пишет: «И хотя злодеяние притеснения не относится к числу непростительных, тот факт, что в этом народе оно практикуется слишком часто, требует от короля быть строгим цензором притеснителей… Старайся же склонить рог гордыни самонадеянных притеснителей».

Затем король указывает сыну, что защита страны — долг государя (второй по значимости; первый же его долг состоит в поддержании христианского порядка и правильного  ероисповедания).

«Не буду наставлять тебя здесь отноcительно способов ведения войны, поскольку об этом предмете пространно пишут многие, а учиться лучше на практике, чем на рассуждениях.

Дам тебе лишь несколько советов. Соделай справедливость своим оружием… Никогда не позволяй, чтобы твой спор решался посредством поединка (duel); ведь, помимо того что любой поединок представляется незаконным — исход его решает жребий, чему нет предписаний в Священном Писании с того момента, как был упразднен Ветхий Завет; особо же поединок незаконен тогда, когда в нем участвует король.

Разумное соображение Якова о том, что споры с собственными подданными монарху следует решать более безопасными средствами, нежели дуэль, обретает дальнейшее развитие: «Однако для хорошего правителя недостаточно править с помощью скипетра добрых дел и оберегать свой народ с помощью оружия, если он не присоединит к ним свою добродетельную жизнь, жизнь своего двора и своего окружения, благим примером побуждая своих подданных любить добродетель и ненавидеть грех».

Таким образом, поведение короля должно было служить моделью для поведения знати, а поведение знати (включая монарха и его двор) — для поведения всего общества в целом.

В начальных главах трактата «Три книги о праве войны» Джентили использует термин duellum в качестве синонима к слову «война», подчеркивая, что война может носить только публичный, а не частный характер. Кроме того, война — duellum — может возникать лишь между равными, например, между римлянами и варварами, которые не являются подданными Рима, но обладают равными с ними статусом и правами.

Последняя концепция восходила к философии Фомы Аквинского, а среди современников Джентили ее наиболее последовательным протагонистом был Франсиско де Виториа и другие испанские неосхоласты.

В 1613 г. неподалеку от Антверпена в местечке Берген-оп-Зум состоялся самый известный из яковитских поединков — дуэль между Эдвардом Саквиллом, братом графа Дорсета, и лордом Брюсом из Кинлосса, вторым лордом Кинлосс, за честь Венеции Стенли, третьей дочери сэра Эдварда Стенли из Тон Касл и впоследствии супруги сэра Кенелма Дигби.

Саквилл и Брюс, прежде бывшие друзьями, несмотря на попытки короля примирить их, после длительной подготовки и обмена письмами, которые позднее широко циркулировали в обществе, покинули Англию, для того чтобы решить дело поединком.

В то время как одни восхищались достойным поведением Саквилла, другие упрекали Кинлосса и заодно всех шотландцев в том, что своим варварским поведением они привносят вражду в гармоничный порядок английской знати.

Король Яков отреагировал на происходящее крайне отрицательно: дальнейшее увеличение числа дуэлей могло привести как к нагнетанию вражды между его английскими и шотландскими подданными, так и спровоцировать мятеж.

В октябре 1613 г. король издал «Прокламацию о запрете публиковать любые сообщения или рассуждения о дуэлях», а в феврале следующего 1614 г. — «Прокламацию против частных поединков и схваток», образцом для которой послужил аналогичный документ, изданный во Франции в 1609 г.

Автором текста прокламации о запрещении дуэлей был Генри Говард, граф Нортгемптон, в молодости изучавший цивильное право в Кембридже и впоследствии преподававший там.

Нортгемптон, небезосновательно претендовавший на роль эксперта в истории и теории дуэли, а также Френсис Бэкон предлагали королю законодательный путь решения проблемы поединков.

По мнению Нортгемптона, занимавшего должность графа-маршала, подобающим местом для мирного разрешения споров между благородными соперниками, а также для наказания тех, кто провоцировал конфликты, должен был стать находившийся в его ведении суд графа-маршала, или Рыцарский суд.

Кроме того, судебное разбирательство должно было начинаться не после того, как схватка уже состоялась, но уже после произнесения первых оскорбительных слов, которые неизбежно привели бы к дуэли.

С момента своего назначения на должность графа-маршала — одновременно главы коллегии герольдов — Нортгемптон вынашивал план расширения деятельности этого трибунала, в котором места судей традиционно занимали цивилисты.

Кроме того, сама история суда Графа-маршала должна была напоминать, что, несмотря на мирное правление британского Соломона, неотъемлемой прерогативной юстиции английского монарха было поддержание порядка среди его подданных — рыцарей.

Суд графа-маршала, или Рыцарский суд (номенклатура данного суда вплоть до XVII в. не была устоявшейся и неоднократно менялась: его именовали судом констебля и маршала, судом чести, сuria militaris).

Начальный этап развития Рыцарского суда остается дискуссионной темой из-за крайней скудости источников. Существует историографическая традиция, возводящая истоки Рыцарского суда к царствованию Вильгельма Завоевателя и даже Эдуарда Исповедника: она основана на том, что в 1467 г. в патенте на должность лорда-констебля, выданного Ричарду Вудвилу, графу Риверсу, королем Эдуардом IV в 1467 г., говорилось, что его полномочия таковы, какими были со времен Завоевания.

Другая точка зрения принадлежит Л. Вернону Харкуру, связывавшему возникновение «военной курии», предшественницы рыцарского суда, с царствованием Эдуарда I Плантагенета и его войнами на шотландской границе.

Наконец, последнюю полемическую ситуацию образуют мнения Д. Сквибба и М. Кина относительно первоначальной юрисдикции трибунала.

Кину представляется спорным утверждение Сквибба о том, что суд констебля и маршала обладал исключительной юрисдикцией в делах, рассматривавшихся согласно jus armorum (спорные ситуации с выкупом пленных, споров о правомочности ношения герба и т. д.), а также подвергает сомнению предложенный Сквиббом тезис о том, что юрисдикция суда констебля и маршала отличалась от той, которая принадлежала командующим полевой армией и основывалась на соответствующих ордонансах, издаваемых для каждой из них.

Он также допускал, что эти «констебль и маршал» действительно были констеблем и маршалом Англии, но, так или иначе, настаивал на существовании двух разных по своей сути юрисдикций.

Сквибб утверждал, что юрисдикция Рыцарского суда как постоянной части английской административно-правовой системы возникла благодаря делегированию королем-в-совете части своих прерогативных полномочий констеблю и маршалу королевства на постоянной основе, в то время как юрисдикция полевых судов ограничивалась рамками одной военной кампании и касалась прежде всего дисциплинарных вопросов.

Морис Кин, для которого центральной темой исследования является история рыцарства и военного дела, а не правовая история, подчеркивает, что и вопросы военной дисциплины, верности и измены, и процесс выкупа пленников, и регулирование прав на гербы — опознавательные знаки средневековых сражений — невозможно было разделить на две самостоятельные юрисдикционные сферы.

А издаваемые военные ордонансы не освещали весь спектр спорных ситуаций, которые рассматривала curia militaris (этот латинский термин мог обозначать как полевой военный суд, так и собственно суд констебля и маршала).

По мнению Кина, различие между судом констебля и маршала и полевыми судами заключалось лишь в том, что юрисдикция первого была постоянной, а вторых — временной.

В развитии Рыцарского суда можно провести отчетливые параллели с развитием суда Адмиралтейства: на их становление повлиял конфликт с Францией.

Оба института были призваны регулировать спорные ситуации с участием иноземцев или разворачивавшиеся вне пределов Англии; соответственно, в обоих судах не было применимо английское общее право.

В царствование Ричарда II к консультациям активно привлекаются доктора-цивилисты, а процесс ведется согласно нормам цивильного права.

В период правления Ричарда II в практику рыцарского суда входит и окончательно закрепляется судебный поединок, к которому охотно прибегали представители знати для решения собственных споров.

Порядок проведения судебных заседаний и поединка подробно изложен в тексте, написанном констеблем королевста Томасом, герцогом Глостером (или по его приказу) и носящем заголовок «Порядок проведения поединка в Рыцарском суде».

Подобные поединки обставлялись со всей пышностью и более походили на турниры, чем на судебные разбирательства; еще более привлекательными для знати они были потому, что подобные сражения проводились за счет королевской казны.

Юрисдикция Рыцарского суда охватывала и политически значимые моменты. Статутами 1388 г. и 1397 г. парламент позволил рассматривать обвинения в измене перед судом лордов, то есть в суде равных, а Генрих IV на первом же году своего царствования запретил рассмотрение подобных дел парламентом.

Впоследствии Генрих IV без колебаний использовал Рыцарский суд для уничтожения своих политических конкурентов (именно этот суд приговорил к смерти в 1399 Уильяма Скроупа, графа Уилтшира, а в 1405 г. суд под председательством констебля и маршала pro hac vice вынес смертный приговор епископу Йоркскому и Томасу Моубрею), а еще охотнее прибегали к помощи этого трибунала Эдуард IV и его констебль Джон Типтофт, граф Вустер.

Прекращение усобицы и отсутствие внешних войн существенно ограничивало широкую юрисдикцию суда констебля и маршала в том виде, в котором она предусматривалась ордонансами Ричарда II.

Кроме того, судьи общего права по возможности пытались ограничивать прерогативное правосудие Рыцарского суда (так, Литтлтон настаивал на

том, что процессы по обвинению пэров в фелонии и измене должны проводиться парламентом с подготовкой предварительного обвинительного заключения).

С воцарением Тюдоров деятельность Рыцарского суда как curia militaris сходит на нет, и вплоть до елизаветинского правления в нем рассматриваются считанные тяжбы, касавшиеся, в основном, наследования родовых гербов.

Нельзя с какой-либо степенью уверенности предположить, принимал ли в расчет в конце 1613 г. граф-маршал Нортгемптон описанные выше юрисдикционные трансформации рыцарского суда при составлении своего проекта.

В любом случае было понятно, что активизация деятельности этого института представлялась предприятием гораздо более серьезным, нежели очередное придворное обращение к рыцарской «мифологии». Возможно, именно широкие политические возможности, которые открыла бы перед монархом целенаправленная реконструкция этого суда и остановили Якова.

Смерть Нортгемтона в 1614 г. также не способствовала началу реформы, а король предоставил право наказывать виновных в проведении поединков в Звездной палате.

Новая, и гораздо более удачная попытка восстановления Рыцарского суда была связана уже не с дуэлями, но была спровоцирована очередным витком внутреннего конфликта в коллегии герольдов.

В последние годы елизаветинского и в начале яковитского правления коллегия, которую возглавляли такие видные личности, как Уильям Кемден и Уильям Сегар, была активно действующей корпорацией, а герольды, помимо своих прямых обязанностей, внесли заметный вклад в развитие английского историописания.

Тем не менее, с момента назначения Кемдена, которого многие герольды справедливо сочли ставленником королевы, в коллегии не утихали ссоры, разжигаемые герольдом Йорком Ральфом Бруком.

Первоначально мишенью Брука был Кемден: дважды герольд Йорк публиковал трактаты, в которых критиковал ошибки, допущенные королевским герольдом Подвязкой.

Первый из этих трактатов подверг жестокой критике ученик Кемдена Джон Сэлден, а второй Брук решил представить на суд монарха. Кроме того, Брук имел репутацию весьма агрессивного человека и дважды подвергался аресту, причем в первый раз — за неподобающее поведение по отношению к Уильяму Сегару, Подвязке.

В октябре 1621 г. после очередной жалобы на поведение Брука герольды поставили вопрос об исключении его из коллегии, и решить дело надлежало графу-маршалу Томасу Говарду, графу Эранделу и Сарри, обладавшему необходимой юрисдикцией по отношению к членам корпорации.

Разумеется, Брук не был готов сдаться без боя, поэтому публично поставил под сомнение правомочность суда под единоличным председательством графа-маршала в отсутствие лордаконстебля.

Эрандел доложил о происходящем Якову, и тот поручил графу-маршалу, после соответствующих исторических изысканий, восстановить юрисдикцию и деятельность Рыцарского суда во всей их полноте.

Работу по разработке судебной процедуры на основе цивильного права проводил доктор Артур Дак, назначенный королевским адвокатом трибунала, один из самых ярких цивилистов своего поколения, впоследствии, уже при Карле I Стюарте, ставший едва ли не выразителем официальной правовой позиции короны.

Если относительно рефлексии Нортгемптона о средневековой истории Рыцарского суда можно испытывать резонные сомнения, то Артур Дак не просто был осведомлен о прошлом суда — он имел вполне определенную концепцию этого прошлого.

В трактате “De Usu et Autoritate Juris Civilis Romanorum” средневековому суду констебля и маршала посвящен обширный исторический очерк. Его идею можно резюмировать следующим образом: главная привилегия и обязанность знати — служение монарху (изначально воинское).

Суд констебля и маршала, сформировавшийся как curia militaris, был и остается тем институтом, который по преимуществу призван регулировать отношения служения.

Реформированный суд, возглавляемый Эранделом, был очевидным образом переориентирован по сравнению с проектом Нортгемптона: вместо рассмотрения дел о дуэлях (дисциплинарных материй, способных демонстрировать преемственность со средневековой curia militaris) граф-маршал предполагал, что более востребованной функцией трибунала станет регулирование прав на обладание знатными достоинствами и соответствующими гербами.

Учреждение Яковом достоинства баронета в 1621 г. и описанная выше тенденция к замыканию нижней границы знати потенциально увеличивали количество злоупотреблений и мошенничеств как со стороны недобросовестных претендентов, так и со стороны самих герольдов.

Первое же дело, слушанием которого открылся обновленный рыцарский суд — Лик против Харриса — относилось именно к разряду споров о законности обладания знатным статусом.

Нужно заметить, что и в этом случае четко прослеживалась преемственность с изначальной средневековой юрисдикцией суда констебля и маршала.

Залогом решения спорных ситуаций, возникавших, в настоящий период, для Эрандела и Якова было апеллирование к традиционным, архаичным институтам и формам реализации королевской власти.

Именно укорененность в традиции «древней конституции» должна была стать основанием для неприкосновенности восстановленного Рыцарского суда со стороны тех, кто желал бы «оспорить его юрисдикцию».

Для сообщества цивилистов привлечение к работе Рыцарского суда стало очередным шагом в закреплении за собой престижных и знаковых функций в административно-судебной системе королевства.

Однако устремеления Эрандела встретили закономерное противодействие как в лице парламентской партии, выражавшей интересы вестминстерских судей и лично Эдварда Кока, так и в лице самого серьезного в то время противника — герцога Бекингема.

Смерть Якова I положила конец начавшейся было активности суда — уже во второй раз, — хотя и не приостановила полностью его работу.

Настоящий расцвет Рыцарского суда и связанный с ним масштабный успех корпорации ицвилистов и лично графа-маршала Эрандела приходится на царствование Карла I. Импульсом для очередного возобновления его активности вновь стал спор между лордом Доналдом Макеем, лордом Ри, и грумом королевской спальни Дэвидом Рэмзи.

Ри обвинил Рэмзи в заговоре против короны, который последний якобы замышлял, находясь в составле посольства в Швеции. Поскольку никаких доказательств Ри представить не мог, стороны направили в рыцарский суд прошения о том, чтобы спор был разрешен традиционным способом, то есть поединком.

Поначалу Карл I был решительно настроен довести дело до реальной схватки: чтобы соблюсти все возможные требования законности, председательствовать на суде,помимо графа-маршала Эрандела, должен был назначенный на должность на время разбирательства лорд-констебль граф Линдси.

После длительных консультаций с судьями было назначено время и место поединка, но в последний момент, весной 1632 г., поскольку настроения общества разделились относительно возможного смертельного исхода дуэли, король решил отменить его.

Несмотря на то, что дело Ри против Рэмзи так и не было доведено до логического конца, оно открыло качественно новый период в работе Рыцарского суда. По существу, обвинение Рэмзи в организации заговора было смехотворным, но тем не менее наносило болезненный удар его чести.

Обращение к королевскому правосудию — реализовывалось ли оно путем поединка или мирного судебного разбирательства — демонстрировало, что прерогативная монаршья юстиция не только восстанавливала «справедливость», то есть должный порядок, но и служила гарантией сохранения за человеком его доброй репутации и честного имени.

Как справедливо замечает Р. Каст, в период каролинского правления рыцарский суд действительно стал эффективно дейстующим и востребованным трибуналом, однако не совсем таким образом, как изначально предполагали Яков I, Карл I и их теоретики.

По мысли монархов, Рыцарский суд должен был стать судом последней инстанции, ориентированным на нужды высшей титулованной знати и предотвращающий дуэли между знатными особами, то есть его юрисдикция должна была приобрести скорее дисциплинарный характер.

На деле же оказалось, что 90% рассматриваемых дел, слушавшихся судом с 1632 по 1640 гг. касались диффамации — «клеветы» или «оскорблений» (slanderous words), а истцами в 97% случаев выступали представители нетитулованного дворянства — джентльменты, эсквайры и рыцари.

Намерение отстаивать свою честь в суде диктовалось не столько перспективой материальной компенсации сколько желанием подтвердить знатный статус, открывающий перспективы продвижения по профессиональной или социальной лестнице.

Налагаемые судом взыскания были сравнительно невелики и не превышали сорока фунтов, что не могло поправить материальное положение истца, но все же, по сравнению с приговорами церковных судов, были материализацией свершившейся справедливости. Материальная компенсация нередко сопровождалась и публичным наказанием (в случаях если оскорбивший был простолюдином) — выставлением у позорного столба и т. п.

Привлечение цивилистов в качестве судей Рыцарского суда в данной ситуации оказалось более чем оправданным, поскольку правовая традиция цивильного права позволяла судьям быстро адаптироваться к рассмотрению диффамационных дел.

Доктрина диффамации возводила свои истоки к римскому праву классического периода и развивалась в английском праве цивилистами, практиковавшими на протяжении средневековья в церковных судах.

Аналогично тому, как имуществу мог быть причинен физический ущерб, достоинству и репутации римского гражданина также мог быть нанесен ущерб словами или действиями (такими, как осмеяние человека, его жены, предков или потомков, надругательство над телом предка, удары или избиение, разгром дома и т. д.). Впоследствии римская норма была воспринята средневековым каноническим правом.

Первые английские правовые нормы относительно диффамации датируются 1222 г. Архиепископ Стивен Лэнгтон, стремившийся привить в Англии каноны четвертого Латеранского собора и дополнить их в соответствии с локальными практиками, включил в конституции провинциального совета в Оксфорде пункт об отлучении ipso facto любого, кто лживо обвинит в совершении преступления лицо, которое «не пользуется дурной славой среди добрых и влиятельных людей».

Наконец, диффамация предполагала намеренно ложное высказывания о преступном или аморальном действии, но не о качествах человека (например, если слова «вор», «прелюбодейка» или «лжец» становились основанием для дела о диффамации, поскольку предполагали совершенные деяния, то слова «вероломный или «похотливый», а также обычная бытовая ругань — нет, поскольку характеризовали нравственные качества и необязательно приводили к преступным действиям).

Все эти обстоятельства и должен был рассматривать церковный суд местного ординария. Как показал Р. Хельмгольц, в значительном количестве случаев после подачи иска о диффамации дело удавалось уладить компромиссом, предполагавшим публичные извинения и выплату определенной денежной компенсации.

На деле виновного приговаривали, как правило, к принесению публичных извинений (в храме или перед собравшейся приходской общиной) и разнообразным покаянным религиозным практикам. Виновного могли подвергнуть телесному наказанию и побуждать к выплате материальной компенсации пострадавшей стороне по собственному усмотрению.

Суды общего права, как и светские суды вообще, до первой трети XIV в. не оспоривали церковную юрисдикцию в делах о диффамации.

Однако с 1327 г. королевские суды начинают требовать от короны издания запрещений в отношении церковных судов в тех случаях, когда человека публично обвиняли в совершении преступления, но, вместо того чтобы расследовать его виновность или невиновность в светском суде (равно как и сам факт преступления), тот, в чей адрес было высказано обвинение, подавал иск о диффамации в церковный суд, тем самым, возможно, уходя от реального наказания.

Речь шла о публичных обвинениях в профессиональной некомпетентности, в незаконнорожденности, в заражении венерическими заболеваниями.

Как уже было сказано выше, церковный суд мог наложить на виновного лишь духовное наказание и восстановить доброе имя невиновного, но в перечисленных выше случаях потерпевший от ложных обвинений нес вполне ощутимый материальный ущерб.

Принудить к возмещению этого ущерба могли лишь светские трибуналы. По мере того как ценность доброй репутации и честного имени внутри замкнутой локальной общины дополнялась необходимостью поддерживать доброе имя и место в профессиональной корпорации, а также материальной выгодой, наступление судов общего права на средневековую церковную юрисдикцию становилось все более ощутимым.

По мере того, как в период Реформации и после нее должности в церковных судах начали повсеместно заполняться цивилистами, к конфликту юрисдикций добавился конфликт корпоративный.

Впрочем, увеличение числа цивилистов в церковных судах имело свои преимущества. В то время как доктора-канонисты были более строго ограничены в своих действиях спектром церковного права, цивилисты не только использовали традиционные нормативные документы церкви, но и вновь обратились к классическим нормам юстиниановского Кодекса.

Это, в свою очередь, позволило расширить область диффамации и вернуть для рассмотрения в церковных судах дела о таких оскорблениях, которые к области канонического права по сути не относились.

Реформирование рыцарского суда позволило цивилистам взять существенный реванш в длительной истории «борьбы за диффамацию».

Рыцарский суд был светским трибуналом, был укомплектован цивилистами и пользовался королевским покровительством; перенести в него те категории дел, которые прежде становились предметом разногласия между судами канонического и общего права, не составляло труда.

Немаловажен был и вопрос престижа: суды общего права разбирали тяжбы равно знати и простолюдинов, однако право подавать иск в Рыцарский суд было зарезеривирвано исключительно для представителей знати. Именно среди трех низших страт английского дворянства необходимость публичного подтверждения знатного статуса и доброй репутации истинного джентльмена была исключительно высока.

В отличие от юрисдикции Адмиралтейства, Палаты прошений и региональных консилиарных судов, юрисдикцию Рыцарского суда в делах о репутации и чести невозможно было оспоривать; практически бессильным здесь оказывалось и главное оружие вестминстерских судей — предписания о запрещении.

Личный вклад и активность Артура Дака и эффективное взаимодействие судей Рыцарского суда с коллегией герольдов, ярко выраженная «корпоративная замкнутость» трибунала на знать — все это определило его высокий престиж.

Для монархии же восстановление Рыцарского суда стало зримым успехом востребованности английским обществом патерналистских по сути идей и механизмов управления, а также образов власти, укорененных в классическом Средневековье и его феодальных ценностях.