Дело Джона Коуэлла и полемика о юрисдикции церковных судов в раннестюартовской Англии

Запрет яковитской «цензурой» книги «Толкователь» Джона Коуэлла — достаточно растиражированный иллюстративный эпизод в обширной историографической дискуссии о столкновении притязаний королевской прерогативы и сторонников парламента.

Возможно, история доктора Коуэлла известна отечественным исследователям чуть меньше, чем, например, запрещение сочинений Уильяма Принна; несомненно, она менее трагична, поскольку все ее участники сохранили телесную целостность и личную свободу; тем не менее в контексте политико-правовых исследований она весьма показательна.

По негласной традиции, в современной западной литературе автор «Толкователя» зачастую представляется жертвой-одиночкой, на которую в конечном итоге пал гнев как политических противников, так и главного потнециального защитника — короля Якова.

Лишь в последнее время рядом исследователей были предприняты попытки рассмотреть наследие Коуэлла (которое не ограничивается «Толкователем»), с одной стороны, как часть особой лексикографической традиции, с другой — как составляющую в развитии концепций раннестюартовской монархии.

Наконец, третьим, и не менее важным, направлением рассмотрения истории доктора Коуэлла, может стать анализ данного сюжета в контексте противостояния юридических корпораций в начале XVII в. Джон Коуэлл (1554−1611) родился в графстве Девоншир, в 1570 г. начал обучение в университете Кембриджа и в 1588 г. стал доктором права.

С 1590 г. Коуэлл входит в состав Общины докторов, а в 1694 г. занимает место профессора королевской кафедры в Кембридже.

Интересно
В 1603−1604 гг. он становится вице-канцлером Кембриджа, мастером Тринити-холла, а с 1608 г. занимает престижное место генерального викария архиепископа Кентерберийского. Таким образом, уже в последние годы правления Елизаветы Коуэлл — весьма влиятельная фигура как внутри корпорации цивилистов, так и в церковной администрации.

Было бы ошибочно рассматривать эпизод с осуждением книги Коуэлла как изолированное событие вне разворачивавшихся на политико-правовой сцене событий.

Вся деятельность Коуэлла является органичной частью как политической, так и интеллектуальной полемики, развернувшейся уже в конце царствования Елизаветы Тюдор и прервавшейся (поскольку в полном смысле слова она завершится лишь с событиями 1640-х гг.) в начале 1609 г.

В 1604 г. кафедру епископа Кентерберийского занял Ричард Банкрофт. В первые же дни после смерти елизаветинца Уитгифта с назначением Банкрофта главой Конвокации духовенства стало ясно, что он намерен проводить активную и деятельную политику в двух направлениях: с одной стороны, препятствовать распространению пуританского движения, а с другой — активизировать деятельность церковной администрации и церковных судов.

Уже в 1604 г. он представил английским епископам подготовленное им собрание канонов, которые были охотно утверждены Яковом и холодно встречены парламентом.

Кроме того, Банкрофт был обеспокоен агрессивной политикой со стороны судов общего права по отношению к судам церковной юрисдикции: предписания о запрещении, активно издававшиеся судами общего права по отношению к церковным судам различного уровня, в предшествовавшие пятнадцать лет, то есть еще при жизни Уитгифта, стали представлять серьезную помеху для церковного правосудия даже в таких очевидных областях церковной юрисдикции, как осквернение святыни, инцест, адюльтер, пренебрежение клириков своими обязанностями, неправомочное занятие церковных должностей и т. д.

Необходимо уточнить, что в случаях, когда предписания о запрещении издавались по отношению к локальным церковным судам, речь, в первую очередь, шла о том, что обвиняемый искал способ избежать обвинительного приговора, обращаясь в трибунал светской юрисдикции (разумеется, при подобном обращении необходимо было преподнести судьям щедрые подарки).

Формальным основанием для запрещения служило превышение церковным судом его традиционной юрисдикции. С изданием предписания о запрещении процесс в церковном суде прекращался, и позднее уже не инициировался в суде общего права.

Еще более спорную область представляли запрещения, издаваемые в связи с процессами о взимании церковной десятины. В них затрагивался вопрос уже не только о возможности церковного суда приводить в исполнение наказание того или иного преступника, но и о более широком принципе соотношения канонического права и обычая.

Показательным в этом смысле служит более позднее дело Фуллера, или «дело о modus decimandi». В общих чертах его суть состояла в следующем: в местечке Вилд в графстве Кент церковный суд пытался принудить местных жителей платить церковную десятину с леса, «который, согласно обычаю, никогда десятиной не облагался».

В данной ситуации взаимоисключающими, а не взаимодополняющими оказывались принципы «обычая» и канонического права. Наконец, запрещения издавались не только по отношению к судам локальным, но и по отношению к Высокой комиссии.

Первоначально основанием для них, равно как и для провинциальных судов, было превышение собственной юрисдикции; однако очевидно, что приносимая на процессе в высокой комиссии клятва ex officio также имела перспективу перерасти в предмет ожесточенных разногласий.

Использование клятвы вызывало критику как со стороны судей общего права, так и со стороны пуританского лагеря, что не добавляло спокойствия архиепископу Банкрофту.

Однако самым важным в наступлении судов общего права на действия Высокой комиссии было то, что объектом их агрессии оказывался не просто церковный суд, а трибунал, учрежденный королевским статутом. Таким образом, судьи общего права самым очевидным образом преступали границы собственной юрисдикции, решаясь комментировать королевский статут.

Интеллектуальный ответ наступательной политике судов общего права последовал со стороны докторов-цивилистов, занимавших важные посты в церковной администрации.

В начале 1590-х гг. двое юристов, членов Общины докторов — Ричард Коузин и Мэтью Сатклиф, вели активную полемику с пуританской стороной, представленной юристами общего права — Ричардом Билем и Джеймсом Морисом по проблеме клятвы ex officio.

В 1591 г. Коузин подробно изложил свою позицию в трактате с характерным названием: «Апология различных процессов, совершающихся согласно церковной юрисдкции, которую в последнее время некоторые подвергают сомнению и разными путями опровергают».

Интересно
Юристы общего права не остались в долгу, опровергая доказательства Коузина. В 1601 г. увидело свет одно из примечательных и своеобразных сочинений, принадлежащее перу Уильяма Фулбека, «Параллели, или Взаимосвязи цивильного права, канонического права и общего права в английском королевстве».

Фулбек, имевший одновременно и докторскую степень, и практику в судах общего права, облек свой трактат в форму диспута между юристами, носящими звучные знаковые имена.

Диспут организует патрон юридического знания по имени Номомат, который и задает вопросы о сходстве и различии в рассмотрении ряда правовых сюжетов Кодикогносту (олицетворение цивильного права), Канонологу (олицетворение канонического права) и Англономофилаксу (олицетворение общего права).

В результате автор, хотя и не вполне достигает заявленной цели — последовательной демонстрации сходств и различий трех правовых систем, все же формирует у читателя впечатление о том, что между воззрениями его героев больше сходств, чем различий; при этом все три правовые системы занимают паритетную позицию относительно друг друга, и ни одна не претендует на доминирующую роль.

Другое сочинение Фулбека, гораздо более популярное и востребованное впоследствии — «Указания, или Приготовление к изучению права и пандектов права народов», помимо прочего, было призвано очертить те границы между юрисдикций судов цивильного и общего права, которые становитлись объектами спора.

Несомненно, сам Фулбек придерживался концепции автономии формирования и функционирования действующих в Англии правовых систем.

Их близость, на которую обращал внимание Фулбек, для него самого — как, очевидно, и для многих его предшественников и современников, — означала прежде всего непротиворечивость канонического, цивильного и общего права, разнозначно действующих во благо английской монархии.

Однако это здравое и в полном смысле традиционное утверждение вскоре приобрело гораздо более опасный контекст. Близость и сходство правовых систем означало, что их представители в состоянии выносить суждения по тем вопросам, которые прежде считались предметом «внутренней специализации» канонистов, цивилистов и судей общего права соответственно.

И если канонисты и цивилисты не горели желанием приступить к комментированию прецедентов, то в судебных иннах позиция была, как уже говорилось выше, в корне иной.

Интересно
Но вернемся к действиям архиепископа Банкрофта. В 1605 г. он, учитывая затянувшийся характер конфликта и увеличивавшийся поток запрещений, представил Тайному совету articuli cleri — список адресованных монаршему правосудию претензий и рекомендаций епископата, среди которых главное место занимали безосновательно выносимые запрещения.

Доктор Коуэлл был одним из главных составителей документа и, определенно, участником запланированного Банкрофтом наступления.

Однако, сколь бы справедливым ни было возмущение клириков и сколь бы логичным ни представлялось их обращение к правосудию главы церкви Англии — монарху, призывая Якова I разрешить спор между канонистами и судьями общего права, они вступали на путь столь же провокационный, как и юристы иннов, осмеливавшиеся комментировать королевский статут.

Обращение Банкрофта подразумевало, что монарх как источник всякого правосудия вправе устанавливать и определять границы юрисдикций как различающихся правовых систем, так и судебных институтов, причем действия одних (судов канонического права) входят в область применения прерогативы, а действия других — нет.

Таким образом тема прерогативы впервые появляется в межъюрисдикционной полемике и уже не сходит со сцены.

В том же 1605 г. Коуэлл опубликовал сочинение “Institutiones Juris Anglicani”, продолжавшее как апологетическую стратегию цивилистов и канонистов, так и «синтезирующую» тенденцию, представленную несколькими годами ранее в трактате Фулбека.

Заглавие трактата красноречиво. Слово «институции» означало, что Коуэлл намерен не только рассуждать о многообразии английских судебных институтов, но и реализовать более амбициозный план, а именно: систематизировать английское право, отталкиваясь от основы, заданной кодексом Юстиниана.

Примечательно, что тот же самый термин (институции), и та же самая аллюзия на деятельность императора-законодателя будет использована первым из неприятелей Коуэлла — Эдвардом Коком.

Итак, по мысли Коуэлла, цивильное право должно было стать формой и мерилом для будущего синтеза, в то время как элементы общего права (особенно это касалось трудов «отцов-основателей» общего права, а также системы судебных предписаний) должны были повергнуться очищению, систематизации и затем интегрированы.

В посвящении книги своему покровителю Генри Говарду, графу Нортгемптону, Коуэлл высказывает идею, которой останется верен и позднее, в «Толкователе»: «После того как я многие годы изучал обе науки, их основания, определения и состав, и их правила, то обнаружил, что они сходны, но лишь используют разную терминологию и различные методы; и что наше так называемое общее право есть не что иное, как право римское и феодальное». Правда, признается Коуэлл далее, «подобное мнение многим ученым мужам показалось невозможным».

Почему именно римское право должно было стать формой для улучшенной английской конституции? Объясняя причины этого, Коуэлл не столько апеллировал к совершенству и рациональности римских законов, столько прибегал к распространенной и широко используемой в яковитском обществе риторике, исходившей во многом от самого монарха.

Яков, «посредник в деле умиротворения во всем христианском мире», был призван примирить и две отдельные области права; монарх, соединивший два королевства в своей персоне, в ней же должен объединить право Англии и право римское.

Точно так же, как монарх повелел исправить язык Библии, инициировав создание нового перевода, от варваризмов должен быть очищен и язык права.

Наконец, ничто более не соответствует величию образовавшегося под скипетром Якова I государства (уже в самом заголовке Коуэлл называет Англию одновременно и regnum, и imperia), чем право, основы которого сформировались в не менее великой империи. Расположенная на Британских островах империя достойна получить воистину имперские по форме законы.

Общее право, по мысли Коуэлла, по сути своей не являлось целостной системой, а представляло скорее спонтанную комбинацию разнообразных обычаев: «После распада Римской империи на территорию бриттов вторглись три германских племени: саксы, англы и юты…

Поскольку у этих племен были разные обычаи, ими правили согласно разным законам, которыми руководствовались их предки. Однако законы западных саксов и жителей Мерсии, которым оказано предпочтение между иными, стали называть jus anglorum.

Затем на их земли вторглись даны, были установлены их обычаи, и право изменилось в третий раз. Данов изгнали нормандцы. Из существовавших законов Завоеватель упразднил одни и установил другие, добавив кое-что из законов своей страны, которые он полагал наилучшими для поддержания мира, спокойствия и блага людей. Все это мы и называем общим правом».

Словом, Коуэлл отказывал общему праву именно в том, за счет чего оно претендовало на роль структурообразующего элемента всего английского королевства, — в системности и континуитете. Роль же короля-умиротворителя и короля-арбитра в точности отвечала тем ожиданиям, которые возлагала партия Банкрофта на Якова в конфликте 1605 г.

Интересно
Весной 1606 г. представители судов общего права подали Тайному Совету ответ на articuli cleri, но, поскольку король Яков, как и во многих других случаях, занял выжидательную позицию, дело могло закончится шатким перемирием. Оно оказалось недолгим и закончилось, как только место главного судьи Общих тяжб занял Эдвард Кок.

В феврале и июне 1608 г. Тайный совет предпринял очередную попытку разбирательства, в котором судьи общего права должны были дать отчет о неправомерном использовании запрещений по отношению к Совету Севера и совету марки Уэльса, а в ноябре того же года развернулись дебаты относительно юрисдикции церковных трибуналов.

К этому времени Банкрофта поддержали доктора-цивилисты, практиковавшие в суде Арки, и цивилисты — члены университетских колледжей, подав королю петицию с просьбой оградить их от агрессии судей общего права не только на церковные трибуналы, но и на суды Адмиралтейства, Палату прошений и Суд по опеке. Аналогичную петицию они адресовали и Банкрофту.

Сам же архиепископ видел себя в роли защитника не только собственно канонической юрисдикции, но и поборником сохранения традиционного соотношения между королевской прерогативой, общим, цивильным и каноническим правом.

По убеждению Банкрофта, превышение представителями иннов традиционной юрисдикции означало не только их вмешательство в ту область, которую охватывало действие королевской прерогативы, но и «лишение подданных [монарха] тех прав, которыми они обладают от рождения», а именно, права «бедного люда» искать монаршего правосудия, «прибегать к королю и его Совету» за правым и честным судом, свободным от лицеприятия.

Несмотря на то что именно король есть pater partiae, пишет Банкрофт, судьи общего права претендуют на статус «эфоров» — посредников между монархом и его народом, что, несомненно, не соответствует должному порядку.

Первое заседание, посвященное вопросу издаваемых запрещений против судов канонического права, оказалось безрезультатным.

Коку удалось сместить акценты в рассмотрении проблемы с факта злоупотреблений изданием запрещений на вопросы пределов юрисдикции судов канонического права, и Банкрофт был вынужден взять тайм-аут для сбора документальных доказательств того, что, по сути, изначально в доказательствах не нуждалось.

В мае 1609 г. лорд-канцлер Эллисмер попытался примирить стороны, предложив главному судье возможность издавать запрещения лишь в отношении тех исков, процесс по которым еще не начался в церковном суде, однако Кок отказался.

Становилось очевидным, что конфликт двух юрисдикций не может быть разрешен иначе, кроме как через вмешательство короля, хотя именно этого всеми силами пытался избежать Яков.

Именно на фоне описываемых событий в ноябре 1607 г. было опубликовано новое сочинение Коуэлла «Толкователь», на первых страницах которого автор поместил посвящение архиепископу Банкрофту.

Книга была опубликована Кембриджским университетом, что сразу же указало на солидарность университетской корпорации с действиями архиепископа. Так же, как и «Институции», «Толкователь» развивал «синтезирующую» традицию, обращаясь к толкованию понятий цивильного, общего и канонического права.

Более того, «Толкователь» был генетически связан с «Институциями», поскольку Коуэлл намеревался подробно осветить заначение ряда спорных терминов, использованных им в латинском трактате, но сделать это уже на английском языке.

С точки зрения жанровой специфики книга Коуэлла относится к лексикографической традиции и представляет собой толковый словарь, в котором латинские, французские, древнеанглийские и современные английские слова не переводятся, но подробно истолковываются.

«Толкователь» — промежуточное звено между энциклопедией в средневековом смысле слова и специализированным словарем. Несмотря на то что основное внимание автора сосредоточено на терминах преимущественно из области цивильного права, они не являются единственным наполнением книги.

Многие необычные, редкие или просто непонятные слова — названия «рыб, тканей, специй, лекарств, мехов и тому подобных вещей» в изобилии встречаются на страницах пятисотстраничного словаря.

«Рыцари Мальтийского ордена», «пастбище», «экю», «готы», «комплеторий», «праздник Успения» — вот лишь некоторые из «неюридических» сюжетов словарных статей «Толкователя».

Термины, толкуемые Коуэллом, расположены в алфавитном порядке, но при этом относятся к четырем частям речи: помимо существительных, в словаре присутствуют глаголы, прилагательные и наречия. Джон Коуэлл не был первым среди составителей специализированных правовых словарей.

Интересно
Почти на столетие его опередил Джон Растелл, создавший словарь “Expositiones terminorum legum Angliae” на юридическом французском, опубликованный под названием “Termes de la Ley” в 1527 г., и переизданный как франко-английская билингва в 1536 г.

Словарь Растелла, ориентированный на запросы юристов общего права, выдержал многократные переиздания, последнее из которых было предпринято в США в 1812 г. Однако гораздо менее объемном, по сравнению с коуэлловским, словаре Растелла отсутствовали толкования таких терминов, как «король», «парламент», «прерогатива».

Таким образом, Коуэлл не имел возможности обосновать данные им определения ранее существующей лексикографической традицией.

Статья «Прерогатива короля» имеет следующее содержание: «Прерогатива происходит от pre, или ante, и rogare — то есть просить, испрашивать. Это особое полномочие, преимущество или привилегия, которая возвышает короля надо всеми остальными и над обычным процессом совершения общего права, согласно праву короны.

Potest Rex ei, lege suae dignitatis condonare, si velit, etiam mortem promeritam. Цивилисты используют слово прерогатива в том же значении, тогда как среди знатоков феодального права принято говорить о jus regalium или jus regaliorum.

Как знатоки феодального права говорят sub jure regalium, так наши юристы — под королевской прерогативой, понимая под ней всю ту совершенную высоту власти, которую цивилисты именуют majestas, или potestas, или jus imperii, и подчинена эта власть только Богу.

Область regalia знатоки феодального права подразделяют на две категории: magna et minora regalia. Говоря их же словами, Quaedam Regalia dignitatem, prearogativam et imperii praeminentiam spectant; quaedam vero ad utilitatem at commodum pecuniarium immeditate attinent, et haec proprie fiscalia sunt et ad jus fisci pertinent.

Однако кажется, что статут о королевской прерогативе 17 Eliz. cap. 2 говорит не обо всей полноте королевской прерогативы, но лишь в той стпени, насколько дело касается королевской казны, что определяется его регальной властью и короной.

Ибо очевидно, что прерогатива распространяется гораздо далее, чем вопросы прибыли, хотя именно их касается названный статут. Ведь королю принадлежат разнообразные права величия, сопряженные с его персоной.

Эти права знатоки закона именуют sacra sacrorum, то есть священными, и individua, то есть неотъемлемыми, поскольку они не могут быть у него отняты. И таковые права многоразличны».

Таков полный текст самой провокационной из словарных статей книги Коуэлла. Непредвзятый взгляд на эту статью, не самую обширную в «Толкователе», покажет, что данные Коуэллом формулировки достаточно расплывчаты и представляют собой не что иное, как повторение традиционной для данной сферы риторики.

Единственное выражение, которое может приковать к себе внимание, — характеристика прерогативы как привилегии, «которая возвышает короля… над обычным процессом совершения общего права».

Какой бы обтекаемой ни была данная фраза, исходя из нее можно предположить, что Коуэлл предполагает организацию юридических систем королевства скорее в виде иерархии, нежели в виде горизонтальной структуры.

Это представлется особенно логичным, если принять во внимание тот факт, что в момент публикации «Толкователя» партия Банкрофта ожидала вмешательства короля в конфликт в качестве третейского судьи, что было возможно лишь в одном случае: если королевское правосудие не только не вписывается в рамки одной из правовых систем, но и стоит на ступень выше конфликтующих корпораций. Впрочем, ничего большего из данной словарной статьи заключить не представляется возможным.

Коуэлл развивает свои взгляды в словарной статье, посвященной королевскому титулу. В первом же предложении, ссылаясь на авторитет Кемдена, Коуэлл пишет, что слово king «происходит от англосанксонского cyng, или conig, указывая на того, кто имеет высочайшую власть и абсолютное право управлять всею землею.

Следовательно, король воплощает правильное понимание закона, ибо избавлен от всех тех несовершенств, которые свойственны обычным людям… Король находится supra legem в силу своей абсолютной власти».

И продолжает: «Он может изменять или отменять любой отдельный закон, который представляется вредным для его людей».

Последнее уточнение вновь отсылает читателя к конфронтации между судами общего и канонического права, с точки зрения Коуэлла, несомненно, «вредной для людей» и требовавшей вмешательства короля.

Однако еще более интересной кажется отсылка к фрагменту трактата Брактона, который был прекрасно известен любому представителю судебного инна и находился в числе основополагающих для английской «конституции» текстов.

Вот как звучит этот отрывок: «Король не имеет равных в своем королевстве. Подданные не могут быть равными правителю, ибо тогда он потерял бы свою державу, поскольку равный не имеет власти над равным и a forteriori над вышестоящим.

Королю не пристало быть под властью человека, но пристало находиться под властью Божией и под властью закона, поскольку закон творит короля. Следовательно, король возлагает на закон то, что предписывает ему закон, а именно, управление и власть.

Ибо там нет короля (rex), где не царствует закон (lex). Поскольку король — викарий Господа, он должен находиться под законом, явственно по аналогии с Иисусом Христом, наместником коего на земле он и является.

И точно так же блаженная Матерь Божия, Дева Мария, Мать нашего Господа, которая по необычайной привилегии пребывала над законом, тем не менее, дабы явить образец смирения, не отказалась покориться существующему закону.

То же самое совершает и король, в то время как его власть остается ничем не ограниченной. Не должно быть никого в королевстве, кто превосходил бы его в совершении правосудия».

Итак, согласно Брактону, власть короля не только не имеет аналогов в пределах его владений, но и не может быть ни умалена, ни ограничена иначе, чем в силу добровольного самоограничения, «смирения», которое, через подражание Христу и Марии, делает эту власть еще более совершенной, более приближенной к божественному совершенству — абсолюту. Если право изменчиво, монарх и его воля (неизменно справедливая) постоянны.

Когда, опираясь на Брактона, Коуэлл писал о том, что монарх стоит выше закона, он имел в виду следующее: речь для него не шла о форме самовластия или деспотизма, когда король в собственных интересах произвольно отменял те или иные нормы или решения судов или парламента.

Интересно
Монархическая власть, воплощенная в священной и бессмертной персоне, по своей сути представлялась Коуэллу явлением более совершенным, чем какие бы то ни было институты и правовые системы, за исключением права божественного.

Поэтому ситуация, когда монарх вмешивался в нормальный ход принятия законов или рассмотрение дел, представляла собой не вмешательство единичного (в данном случае королевской воли) в общее (обычай или право), а нисхождение более высокого (монаршей власти) к более низкому, священного к профанному.

Говоря о безошибочности монаршего правосудия, Коуэлл предусмотрительно задействовал неоспоримый для судей общего права авторитет Брактона.

Для Кока и других теоретиков общего права королевская власть и королевское правосудие, «абсолютность» которых никогда не ставилась под сомнение, тем не менее были «рассредоточены» в системе юридических и социальных институтов, которые становились своего рода «вместилищем» королевской potestas.

Для Коуэлла и суды, и парламент, и все другие институты были лишь орудием в руках монарха, инструментом управления, который в зависимости от обстоятельств мог быть откорректирован, приведен в состояние гармонии с неизменно верным звучанием королевского правосудия.

Почти два года спустя после публикации «Толкователя», когда тираж книги (около 800 экземпляров) был уже распродан, сочинение доктора Коуэлла оказалось предметом парламентского разбирательства. Скандал не был неожиданностью; более того, он развивался на фоне уже описанных событий.

Напомню, что именно зимой и весной 1609 г. архиепископ Банкрофт и Эдвард Кок при посредничестве лорда-канцлера Эллисмера пытались найти компромисс по вопросу судебных запрещений. Более того, было очевидно, что дискуссия не принесет результатов до тех пор, пока король открытым образом не поддержит ту или иную сторону.

С уверенностью можно предположить, что кампания, развернутая юристами общего права против Коуэлла, активного приверженца партии Банкрофта, имела целью склонить чашу весов на сторону вестминстерских судов.

24 февраля 1609 г. вопрос о книге Коуэлла впервые был поднят в комиссии палаты общин. Комиссия нашла сочинение цивилиста «неразумным… и направленным на очернение и подрыв власти общего права».

После обсуждения, в котором активно проявил себя Бэкон, вопрос перешел в более серьезную плоскость: «книга эта наносит оскорбление суду парламента и доказывает превосходство цивильного права над общим», «слишком высоко возносит цивильное право».

Мнение Бэкона, впрочем, было не единственным: Хоскинс, депутат нижней палаты, возразил, что если подозрения вызывает книга Коуэлла, то следует подвергнуть наказанию авторов множества других трактатов, которые были опубликованы в последнее время и содержат сходные утверждения.

В результате для обсуждения «Толкователя» была назначена внушительная по составу комиссия. Палату лордов должны были представлять 50 человек, включая двух архиепископов, лорда-казначея, лорда-хранителя Малой королевской печати и лорда-чемберлена.

Интересно
Палата общин присоединила к ним своих представителей, включая генерального атторнея, генерального солиситора и еще 18 депутатов палаты, которые на тот момент уже составляли «комитет по вопросам ретрибуций и контрибуций», изначально сформированный для обсуждения финансовых вопросов, а отнюдь не статей толкового словаря.

Представители обеих палат приняли решение, что дело Коуэлла будет обсуждаться вместе с вопросами о субсидиях, споры о которых не прекращались с 9 февраля 1609 г.

Вторым пунктом преткновения, о котором палата общин вела переговоры с 28 февраля, было право монарха регулировать вопросы об опеке и феодальных держаниях, которое Яков был не намерен уступать кому-либо.

Обсуждение книги Коуэлла, таким образом, было не автономным процессом, но попадалов зав исимость от других предметов споров, имевших как чисто финансовую плоскость, так и грань, связанную все с той же королевской прерогативой.

Поэтому совсем неудивительно, что из всех статей коуэлловского словаря негодование Общин вызвали лишь три: «прерогатива», «субсидии», «парламент».

Палата лордов тянула время, заявив, что для решения дела Коуэлла необходимо собрать соответствующие документы и прецеденты, но к началу марта стало ясно, что парламентский комитет поставил судьбу субсидий в зависимость от вмешательства или невмешательства короля в дело доктора-цивилиста.

8 марта лорд-канцлер Эллисмер сообщил коммонерам, что Его Величество рассмотрел обсуждаемую книгу, прочел выдержки из нее, призвал к себе доктора Коуэлла и выслушал его объяснения.

Источник не позволяет заключить, что именно произошло на аудиенции Якова с Коуэллом.

Журнал палаты общин содержат фрагментарные записи, по которым можно предположить, что Яков не нашел ничего оскорбительного для себя в содержании «Толкователя», но тем не менее принял решение запретить распространение книги.

Версия о том, что книгу было приказано публично сжечь, появляется лишь в конце XVII в. Ни в прокламации, изданной 25 марта королем, ни в парламентских журналах о сожжении книги не упомянуто. Более того, тираж книги был давно распродан, изымать проданные экземпляры было попросту некому, и лишь пятнадцать из восьми сотен книг были добровольно отданы назад честными гражданами.

Король получил от парламента желаемые субсидии и сохранил право опеки; лично доктор Коуэлл не понес никакого наказания, а последующие издания его книги публиковались без каких-либо купюр.

Дж. Соммервилл полагает, что реакция Якова определялась нежеланием последнего давать своим подданным повод обсуждать дела королевской прерогативы, предмета, по его убеждению, не предполагавшего какой-либо рефлексии извне.

Возможно, в этом есть определенная доля правды, однако представляется более вероятным, что вопрос о декларировавшихся Коуэллом идеях (которые, как было показано выше, не являлись ни новаторскими, ни четко выраженными) был не более чем политизированным предлогом, одним из этапов в развитии межкорпоративного конфликта цивилистов и юристов общего права.

Формальное и оставшееся без серьезных последствий осуждение книги Коуэлла дало возможность Якову продемонстрировать видимость собственной «беспристрастности» в полемике между сторонниками Банкрофта и Коком.

Теперь его никоим образом нельзя было упрекнуть в приверженности интересам группы, отстаивавшей юрисдикцию прерогативных судов. 7−8 июля 1609 г. король лично присутствовал на возобновленных дебатах между Коком и генеральным атторнеем Генри Хобартом, представлявшем интересы Высокой комиссии.

Во второй день дискуссия длилась более 6 часов, и доведенный почти до изнеможения монарх так и не высказал однозначного решения, а ситуация с изданием запрещений против судов канонического права так и осталась неопределенной.

Обратимся к тексту королевской прокламации 1609 г. , осудившей «Толкователь» Коуэлла447. Ее текст включает очень характерные утверждения и риторические фигуры, как нельзя лучше проясняющие позицию апологетов общего права, прежде всего самого Кока, к своим конкурентам-цивилистам.

Парадоксальным образом Коуэлл, на тот момент, пожалуй, самый яркий апологет королевской прерогативы, был обвинен в подрыве власти монарха. Как иронично заметил Дж. Соммервилл, текст обвинительной прокламации был столь витиеватым и расплывчатым, что сложно было понять, за что же все-таки осудили автора «Толкователя».

Впрочем, то, что не должно было вызывать сомнений у читателя, — это агрессивно обвинительный тон прокламации.

Согласно документу, Коуэллу в вину вменялось чрезмерное преувеличение границ королевской прерогативы, утверждение, что монарх не связан коронационной клятвой, приписанный ему тезис “voluntas regis — lex populi”; утверждение, что для издания законов монарху необязательно созывать парламент, а испрашиваемое согласие подданных на взимание субсидий — не обязанность короля, а оказываемая им милость.

Наконец, в вину Коуэллу ставилось то, что он считает, будто «законы Рима и Константинополя имеют ту же самую силу для городов Лондона и Йорка».

Однако еще более интересны другие формулировки в тексте прокламации. Англичанам следовало знать, что Коуэлл, «будучи всего лишь цивилистом по профессии, судит о делах за пределами его понимания». Что же это за вопросы, о которых ученый доктор Кембриджского университета, дважды избиравшийся его вице-канцлером, и профессор королевской кафедры права не имеет представления?

С точки зрения составителя текста, это «вещи, относящиеся к делам управления и монархии». Подразумевалось, что право судить об этих материях должно принадлежать исключительно носителям английского общего права.

Тем самым все слушатели прокламации должны были понять, что лишь корпорация судебных иннов имеет монопольное право истолковывать ключевые вопросы конституции.

Если бы речь шла лишь о непрофессиональном вмешательстве несведущего цивилиста в священные вопросы королевской власти, возможно, его вина не была бы столь тяжкой. Но дерзкий доктор позволил себе «говорить непочтительно об общем праве Англии, а также о некоторых трудах самых известных и древних судей этого права».

Текст прокламации приравнивает высказывания Коуэлла чуть ли не к государственной измене: «Для любого подданного в высшей степени противозаконно говорить или писать что-либо против того права, согласно которому он живет».

Эпизод с «делом Коуэлла» является во многом показательным в английской политико-правовой истории. Принимая во внимание существующий в Европе в первой половине XVII в. спектр идей и концепций королевской власти, ее источников и лимитов, а также концепций взаимодействия и взаимоограничения монаршей прерогативы и «обычая», высказывания как самого Коуэлла, так и его оппонентов нельзя отнести к числу радикальных.

Как ни парадоксально, обе стороны в ходе полемике в равной мере стремились позиционировать себя в качестве подлинных апологетов монархии и приверженцев национальной традиции. Однако резонанс, вызванный «делом Коуэлла», определялся факторами соверешнно иными, нежели столкновение идей.

То, что впоследствии трактовалось в историографии как пролог масштабного политического конфликта, в своей основе было эпизодом корпоративного конфликта, на исход которого в решающий момент повлияли финансовые интересы короны.

Узнай цену консультации

"Да забей ты на эти дипломы и экзамены!” (дворник Кузьмич)