Томас Смит, Альберико Джентили и проблематика абсолютной власти

На протяжении длительного периода в англоведческой литературе господствовало убеждение, что к моменту воцарения в Англии Якова I Стюарта цивилисты представляли собой сплоченную интеллектуальную группу, в лице которой корона обрела преданного помощника в деле расширения королевской прерогативы и развития теории (а впоследствии и практики) абсолютной власти.

Лишь в последнее время благодаря возросшему интересу исследователей к проблемам рецепции римского права в европейской политико-правовой мысли, а также к профессиональным сообществам, благодаря которым эта рецепция во многом осуществлялась, описанные выше клише начали подвергаться ревизии.

Однако применяемые к Общине докторов — корпорации, объединявшей английских цивилистов, негативные или чрезмерно упрощенные стереотипы все еще заслуживают детального пересмотра.

Первый момент, на котором необходимо заострить внимание, — это отсутствие в профессиональном сообществе английских цивилистов некоей единой и завершенной политико-правовой концепции, позволившей бы сформулировать устойчивое определение или найти обобщенное видение позднетюдоровскими и раннестюартовскими правоведами таких ключевых понятий, как «верховная власть», «абсолютная власть», «прерогатива» и т. д.

Несмотря на неоспоримую общность ряда интеллектуальных установок, в их концепциях присутствовала заметная вариативность.

Эта вариативность могла быть обусловлена избранным методологическим подходом (бóльшим или меньшим восприятием гуманистического или бартолистского способа интерпретации текстов и набором источников), тематическим выбором, жанровыми особенностями текстов (предполагавших бóльшую или меньшую проработанность формулировок и аргументации), наконец, личными воззрениями автора и конкретными событиями.

Этап интеллектуализации сообщества цивилистов, по времени практически совпадавший с этапом его институциализации, имел особую специфику в сравнении с другими подобными социопрофессиональными сообществами.

Так, для корпорации юристов общего права негласным правилом, вытекавшим из прецедентного характера общего права было цитирование вполне устоявшегося круга ранних источников «английской конституции», а также мнений авторитетных судей своей корпорации.

Повторяемость формулировок, в свою очередь, способствовала утверждению концептуальных элементов, принимаемых всем профессиональным сообществом.

С учетом описанной выше вариативности воззрений цивилистов требует корректировки и тезис, касающийся «абсолютистской» направленности их сочинений.

В самом общем смысле воззрения цивилистов в историографии долгое время характеризовались как близкие и даже аналогичные боденовским концепциям, что еще раз должно было показать, насколько разнились заимствованные с континента политические идеалы цивилистов и подлинная британская традиция восприятия власти.

Напомню, что концепция суверенитета, сформулированная Боденом, предполагала сосредоточение суверенной власти в одной персоне — монархе; таким образом, «абсолютная власть» Бодена совпадала с хорошо известным понятием «империум».

Этот империум, или абсолютная власть суверена, мог быть делегирован, но не мог быть разделен сам в себе. Подобного рода империум предполагал внешнее и внутреннее измерение: внутреннее реализовывалось, в частности, через примерение королевской прерогативы и формируемых ею институтов, внешнее — в отношениях между равными по статусу государями.

«Абсолютистский» сюжет, несомненно значимый, тем не менее не являлся проблемой, тербовавшей расширенного анализа.

В силу того что подавляющее большинство английских цивилистов были юристами-практиками, основной ракурс рассмотрения ими английских политико-правовых реалий был в самом широком смысле функциональным, а преимущественным инструментом анализа становилось понятие юрисдикции.

В подобной системе координат термин «абсолютный», во-первых, характеризовал не столько природу власти, сколько относился к способам ее реализации в конкретно-историческом и пространственновременном измерении.

Во-вторых, особенности правового развития Англии и проводимая сначала Тюдорами а впоследствии Стюартами политика создавали специфические акценты в их рефлексии.

Если исходить из того, что существующее разнообразие административно-судебных институтов Англии — центральных и региональных, — основанное на множественности правовых систем, образовывало ситуацию, которую условно можно охарактеризовать как «правовой федерализм», то для поддержания паритетного равновесия между правовыми системами и представлявшими их институтами была необходима вполне определенная интерпретация верховной власти.

Такая власть должна была носить выраженный патримониальный характер и реализовываться как власть сеньориальная, предполагавшая наличие многообразных и многоуровневых связей между обладателем полноты власти (основанной на обладании полнотой собственности) и теми, кому эти властные полномочия (сопряженные с определенными объемами власти) делегируются.

Обстоятельства и условия, на которых соврешалось делегирование, были индивидуальны и предполагали разнообразие заключаемых контрактов.

К началу XVII в. рефлекция цивилистов о конкретных формах реализации верховной власти в Англии опиралась прежде всего на эту консервативную средневековую традицию восприятия королевской власти.

По-видимому, этим и была обусловлена востребованность цивилистов тюдоровской и раннестюартовской монархией, политика которой была направлена на возвращение и консолидацию традиционных прав и привилегий короны, частичино утраченных в результате войн и смут XV столетия.

Пожалуй, ни одно исследование по социально-правовой истории тюдоровской и раннестюартовской Англии не обходится без цитирования текста трактата Томаса Смита “De Republica Anglorum”.

Отражение Смитом стратификации тюдоровского общества и описания судебно-административных органов стали в определенном смысле «нормативами», необходимыми для демонстрации изменений, имевших место уже при первых Стюартах.

Действительно, сочинение Смита не было типичным проявлением цивилистской учености: в нем практически отсутствовали какиелибо теоретические или проблемные элементы, а описания институтов и социальных страт носят сугубо эмпирический характер; автор не вступает в полемику с современниками и не прибегает к авторитету традиции, правовой или исторической.

Сам Смит объяснял эту особенность тем, что он работал над текстом, будучи послом во Франции, и не имел доступа к соответствующей юридической литературе; в то же время пример “De Republica Anglorum” наглядно демонстрирует способность цивилистов адаптировать методы и стили повествования, целиком находящиеся в русле ренессансной культуры.

Кроме того, Смиту не свойственен ни апологетический по отношению к цивильному праву, ни полемический по отношению к общему праву подход: как заметил Д. Кокиллет, он лишь описывает реальность, фиксирует существующее положение вещей таким, каким видит.

Но, пожалуй, важнее всего не забывать о том, что по сути трактат Смита прежде всего является трактатом юридическим.

Если внимательно посмотреть на структуру и последовательность глав, то в первой части речь идет о государе как главе корпорации знати и делегиовании им объемов властных полномочий, то есть юрисдикций, от высших титулов к низшим (arbor jurisdictiones, таким образом, предстает как иерархия вассально-сеньориальных отношений), а во второй части описаны три способа, которыми традиционно реализовывалась власть сеньора во время войны и мира. Третья часть трактата посвящена прерогативной юстиции и проблемам судебной апелляции.

Один из самых цитируемых фрагментов сочинения Смита касается места парламента в английской системе управления.

Апологеты парламентского верховенства при этом игнорировали тот факт, что главе о парламенте предшествует первая часть трактата, в которой отдельная глава и несколько значимых фрагментов посвящены абсолютной власти короля.

Уже Мейтленд отмечал, что слово «абсолютный» в тексте Смита является таким прилагательным, которое может использоваться не только для характеристик королевской власти, но и других явлений, а также приобретать сравнительную и превосходную степени.

Так, рассуждая об аристотелевских формах правления, Смит заключает, что ни одна из них не встречается в реальности в своей «простой, чистой и абсолютной» форме; слово «абсолютный» в данном случае указывает на чистую форму явления.

Тем не менее в главах 7 и 8 части первой автор говорит непосредственно об «абсолютной» королевской власти, то есть, если принять описанное выше значение, о королевской юрисдикции в ее чистом, соврешенном, виде.

Поскольку именно патриархальная абсолютная власть — наиболее совершенная и полная фома власти, то именно абсолютный правитель более всего подвержен опасности стать тираном.

И если в ветхозаветной истории божественное покровительство спасало многих царей от этой прискорбной трансформации, то в мире языческом, также знавшем феномен абсолютной патриархальной власти, примеров тирании было больше.

На Британских островах правление первых, еще языческих, а затем и христианских, монархов также было абсолютным, поскольку «никто их них не принимал никакую инвеституру от императора Рима или какого-либо иного вышестоящего лица, но подчинялся лишь Богу».

Таким образом, для Смита термин «абсолютный» связан не с объемом полномочий, а с чистотой формы власти или ее подчиненностью / неподчиненностью другой инстанции.

Текст пятой главы второй части гласит: «Согласно английскому порядку и практике существует три пути и способа, которыми достигается абсолютное и определенное решение (judgement): в парламенте, где оно имеет превосходную и наиболее абсолютную степень, путем поединка или решением большой ассизы».

Подтверждается это и в главе 8: «первые два вида судебных решений [вынесенные парламентом или определенные поединком] — абсолютные, окончательные, и не подлежат апеляции; таково же и решение большой ассизы».

Ф. У. Мейтленд трактует слова тюдоровского цивилиста именно в этом значении, которое условно можно назвать «юрисдикционным»; тем не менее, кажется, что до последнего времени ремарка Мейтленда оставалась недооцененной.

Уточню, что три перечисленных вида «абсолютного» правосудия можно трактовать и как три вида правосудия сеньориального: суд короля в его совете, представляющем описанную в первой части корпорацию знати (парламент), судебный поединок, гарантом честности которого является сеньор, и ассизный суд, на котором председательствуют назначенные сеньором судьи.

В отличие от Смита, Джентили избирательно использовал элементы гуманистической методологии в изучении права, опираясь на бартолистскую традицию. Его «Рассуждения», написанные на закате жизни и потому обобщающие его обширный опыт, носят аналитический и во многом полемический характер, а круг цитируемых античных, средневековых и современных авторов огромен.

Если эмпирический подход Смита не предполагает характеристики существующих правовых систем, а лишь фиксирует их многообразие, то Джентили — апологет цивильного права, не упускающий возможности не только подчеркнуть его преимущества (из которых основопологающим была максимальная корреляция цивильного и естественного права), но и подчеркнуть спорные моменты, возникающие при упоминании концепций юристов общего права.

И Смит, и Джентили в равной степени превозносят существующий в Англии политико-правовой порядок как наиболее совершенный, однако лишь Джентили настаивает на том, что статус «национальной» правовой системы, наилучшим образом отвечающей нуждам английской монархии и ее подданных, имеет именно цивильное право.

Наконец, Джентили был прекрасно знаком с сочинениями Бодена, охотно обращался к его текстам и по ряду вопросов действительно соглашался с его воззрениями, некоторые отвергал, некоторые высказывания французского правоведа послужили отправной точкой для создания собственных сочинений.

«Рассуждение» открывается знаменитой максимой: “Quod principi placuit, legis habet vigorem” и продолжается обширным экскурсом в историю римского права: конечная цель обширного пассажа — продемонстрировать возможность и даже необходимость буквального прочтения юстиниановских формулировок в применении к современности.

Вообще, в своих более ранних сочинениях — прежде всего это касается трактата «О войнах римлян», Джентили не только охотно, но и с большой гибкостью использовал исторический материал, демонстрируя как динамику развития и адаптации античных и средневековых идей, так и плодотворность проведения аналогий между реалиями прошлого и современности.

Однако в «Рассуждениях» именно в том, что касается прочтения античных максим, он предлагает буквалистское прочтение, точнее, сознательно решает пренебречь средневековым периодом споров между империей и папством и сопровождавшими его трактовками.

Ясно, однако, что сам термин «абсолютный» не принадлежал к античному политико-правовому словарю; следовательно, обозначить его значении в оригинальном позднеантичном смысле значило найти для него синоним или функциональное описание.

Такими синонимичными термнами становятся supremitas и majestas418 юстиниановского Кодекса. «Верховными государями (supremi) именуются те, над которыми никто не поставлен, но которые сами поставлены надо всем во всем», утверждает Джентили, почти дословно цитируя Бодена.

Счастливы те государи, — пишет он, — которые над собой не имеют иной юрисдикции, ни светской, ни духовной, и тут же задается вопросом, возможно ли, таким образом, именовать supremi principes королей Франции и Испании, над юрисдикцией которых в делах церкви стоит юрисдикция папы.

Наконец, он утверждает, что суверенная власть (supremitas) такова, что над ней нет иного начальствующего, ни человека, ни закона (впрочем, вскоре Джентили уточнит данное определение). «Абсолютная власть — заключает он, — есть полнота власти».

А поскольку такая власть не может быть разделена, то она не может быть подвергнута какому-либо анализу. Юристы общего права, по мнению Джентили, не правы, когда утверждают, что власть государя двояка и делится на ординарную и неординарную, «свободную от подчинения законам», то есть королевскую прерогативу.

Он также отождествляет абсолютную власть не с властью патриархальной, а с властью божественной: «государь — Бог на земле: его власть больше, нежели прежде была власть отца над детьми и господина над рабами».

Нельзя не отметить, что на страницах «Диалога» Джентили в большей степени заинтересован внешним измерением «абсолютной» власти, то есть относительным статусом монархии в ряду ей подобных, нежели в исследовании способов ее внутренней организации.

Этот ракурс логичным образом определялся его профессиональной деятельностью — сначала в качестве военного консультанта в окружении Лейстера — Эссекса, затем на посту судьи в суде Адмиралтейства и высшем суде Делегатов.

Таким образом, он заключает: «государь — поместилище свободы»; «дело государя (principatus) и свобода неразделимы, а еще более неразделимы свобода и власть (dominatio).

Эта «свобода» государя от связующего действия позитивного права становится необходимым условием, например, в процессе объединения королевств, о которой речь идет во втором диалоге «Об унии королевств Британии», она же является необходимым условием для решения споров между равными по статусу государями.

В том же, что касается ограничений «абсолютной» власти, Джентили следует определению Бальдо де Убальдо: суверен находится «над законом, то есть законом цивильным; под законом, то есть естественным правом и правом народов, и не выше закона божественного».

Таким образом, позитивное право не может ограничить императорскую абсолютную власть, как частичное не способно ограничивать полноту.

Тем не менее в историческом сочинении «О войнах римлян» Джентили подчеркивает: для того чтобы оставаться «абсолютной», то есть полной и совершенной, верховная власть с необходимостью вынуждена ориентироваться на нормы права как очевидное проявление естественного, то есть наиболее «справедливого», порядка.

В то время как апологеты общего права, постулируя «подчиенность» монарха обычаю, приписывали общему праву и соответствующим институтом роль гаранта и хранителя справедливого порядка, Джентили (как и другие цивилисты) отводил праву сходную роль.

Однако в случае цивилистов речь шла о том, что нормы права (разумеется, цивильного) служили для суверена таким ориентиром и воплощением нормы, обращение к которому было желаемым и выгодным, но сугубо добровольным.