Цивилисты и канцелярия

Формирование представлений о «праве справедливости» как особой правовой системe Англии, отличной как от права цивильного, так и от права общего, неразрывно связано с эволюцией самого института Канцелярии.

Основы изучения Канцелярии были заложены Т. Ф. Таутом в его знаменитой работе «Очерки по административной истории средневековой Англии», которая и по сей день представляет собой своего рода исследовательскую матрицу — наиболее подробное хронологически последовательное изложение раннего периода формирования Канцелярии и ее становления в качестве обособленного института.

Как известно, первоначально Канцелярия представляла собой институт куриального администрирования, генетически связанного с curia regis нормандской династии и службой Большой королевской печати.

В подобных случаях разбирательство совершалось согласно процедуре общего права, то есть начиналось с издания судебного предписания.

Позднее, примерно в середине XIV в., начинается сложный процесс трансформации канцелярии из института преимущественно куриально-административного, обладавашего, как и прочие аналогичные органы в Англии, некоторым (изначально весьма нешироким) объемом судебных полномочий, в один из первенствующих судов королевства.

В указанный период в Канцелярии постепенно допускается слушание тяжб лиц, не принадлежавших к штату ведомства и не связанных с его куриально-административной деятельностью. Основанием юрисдикции Канцелярии в подобных случаях была должность и полномочия канцлера.

В отличие от судебного предписания, билли имели неформальный характер, а часть из подобных прошений, по мнению исследователей, изначально подавалась в устной форме. Процесс рассмотрения биллей был сравнительно быстрым, дешевым, а решения выносились канцлером согласно «совести» или «справедливости» — понятиям близким, но не идентичным друг другу.

Таким образом, изначальный куриально- административный характер Канцелярии начиная с XIV столетия дополняется за счет расширения судебного поля ее деятельности, а в XVI − начале XVII вв. данный судебный характер, в свою очередь, политизируется.

И концепция «справедливости», и идея того, что канцлер в силу занимаемой им должности способен формировать право, восходила к классической римской юриспруденции и развивалась в рамках Канцелярии благодаря специфическому составу штата ведомства.

Вплоть до тюдоровского правления, о котором пойдет речь далее, и канцлеры, и мастера Канцелярии являлись клириками, оринетированными на нормы канонического права и схоластическую философию, которые, в свою очередь, обеспечивали известный континуитет с правом анитчным.

Хотя было бы преувеличением отводить Канцелярии роль главного и единственного посредника в процессе сохранения и рецепции римского права в Англии, роль средневековых канцлеров и мастеров Канцелярии — клириков с университетским образованием — в этом процессе была, бесспорно, велика.

В классическом римском праве все гражданские дела могли рассматриваться согласно либо цивильному праву, либо праву преторскому (jus praetorium, или jus honorarium).

Цивильное право воспринималось прежде всего как право, применявшееся к гражданам города Рима и представляло собой совокупность обычаев и толкований юристов.

Преторское право (jus preatorium) проистекало из юрисдикции претора, полномочия которого предполагали корректировку процессуальных норм цивильного права а также защиту новых правовых фактов и институтов. Впоследствии, уже в период принципата, этот дуализм будет дополнен так называемым jus novum — совокупностью императорских конституций и исков extra ordinem.

Перечисленные системы существовали параллельно друг другу, при этом преторское право воспринималось как корректирующее по отношению к цивильному.

Подобная система, рассматриваемая впоследствии английскими теоретиками, рождала вполне определенные аналогии: jus novum, то есть право, формируемое императорской властью, отождествлялось с прерогативной юстицией, а право преторское — с судебными полномочиями канцлера.

Как уже было сказано выше, характер судебных полномочий канцлера описывался с помощью двух понятий — «суд совести» (conscience) или «суд справедливости» (или «суд равенства») (equity), причем второе понятие (equity) входит в употребление позднее, чем первое; именно термин equity преимущественно использовался для характеристики права канцлера как самостоятельной правовой системы.

В обширной историографии, посвященной изучению института Канцелярии, существует несколько подходов к трактовке названных терминов. Д. Клинк выделяет два основных.

Первый из них, представленный в исследованиях Дж. Бейкера, У. Дж. Джонса и Дж. Л. Бартона, акцентирует внимание на переходе от «суда совести» к «суду справедливости». Подобный подход предполагает, что если в период Средневековья речь шла о личном правосудии канцлера, то в раннее Новое время ярко выраженный персональный характер правосудия нивелируется, по сравнению с применением более общих принципов «справедливости».

Главным теоретиком, к высказываниям которого апеллирует данная группа исследователей, является Кристофер Сен-Жермен. Второй подход, представленный в работах Д. Йейла, М. Л. Браун и Дж. Уайтта, сосредоточивает фокус исследования на эволюции понятия «совесть», прежде всего в конфессиональном аспекте.

Несмотря на то что оба подхода успешно продемонстрировали свою продуктивность при анализе эволюции английского права, необходимо учитывать ряд обстоятельств, побуждающих отказаться от чрезмерно прямолинейных обобщений.

Понятие conscientia, которое в римских правовых текстах появлялось лишь эпизодически, тем не менее широко использовалось в античной литературе, прежде всего Цицероном и Сенекой.

Генетически восходившее к аристотелевскому термину sinderesis, это слово имело ряд смежных значений. В первом случае термин conscientia был синонимом слова «знание» и предполагал осведомленность в чем-либо.

Во втором акцент делался на совместном характере этого знания (conscientia) и означал совместное хранение неких сведений или секрета. Субъект, таким образом, оказывался в положении свидетеля по отношению к известным ему событиям или информации.

С одной стороны, обладая этим знанием, субъект мог оценивать его в положительном или отрицательном ключе, то есть выступать в качестве судьи (judex). Подобные коннотации означали, что в представлениях о conscientia изначально присутствовал оттенок субъективности, однако наличествовал также и заметный «судебный» контекст.

С другой стороны, в римском и в средневековом понимании conscientia указывала не столько на способность выносить оценочные суждения на основе веры или убеждения, сколько была связана со знанием и способностью им оперировать, а следовательно, относилась к иной области явлений, нежели та, к которой относится «совесть» в современном мире.

Средневековью не было чуждо и различение между «совестью» персональной (понимание человеком того, что есть грех и что есть добродетель, и желание избегать греха) и тем, каким образом нарушения норм христианского социального поведения расследуются и интерпретируются судом.

Следует учитывать и еще одно обстоятельство: согласно известной максиме, канцлер являлся «хранителем королевской совести», в которой персональное и публичное измерения совпадали, а осуществлявшееся им правосудие, следовательно, воплощало не столько собственные воззрения канцлера, но, по сути, королевскую conscientia / знание.

При этом неудивительно, что в биллях Канцелярии термин «совесть» появляется не ранее начала XV в. (однако, по мнению П. Такера, достоверную картину невозможно реконструировать, вследствие того что до XV столетия количество биллей, подаваемых устно, было все еще велико), то есть параллельно с развитием представлений о политическом теле королевства.

Корректируя общие правовые нормы своими эдиктами, претор приводил их к большему соответствю благу общины. Понимание действий преторов как гармонизирующих была связана со становлением концепции bona fides. Это понятие, сформировавшееся в римской юриспруденции, имело объективное и субъективное измерение.

В объективном смысле оно указывало на то, что общество ожидало от того или иного человека достойного и честного поведения в жизни и на судебном процессе.

В субъективном же смысле оно указывало на убежденность самого человека в том, что он ведет себя достойно, справедливо и честно, его поступки верны и не наносят ущерба интересам других.

Таким образом человек, которому в обоих смыслах была присуща bona fides, ожидаемым образом был способен воплощать в своих решениях aequitas. Уже в Дигестах приводится мнение Цельса, определявшего право как искусство доброго и справедливого (aequm et bonum).

Впоследствии aequitas, проявление которой определяется наличием bona fidei, сближается с такими традиционными римскими гражданскими добродетелями, как pietas, caritas, humanitas, benignitas, clementia. и отчетливым образом морализуется.

Необходимо заметить, однако, что aequitas античного Рима никогда не позиционировалась и не являлась самостоятельной правовой системой. Преторское право возникло вследствие необходимости корректировать jus civile и не мыслилось в отрыве от него. То, что возникало в результате действия судьи, именовалось jus, при этом aequitas являлось матрицей принятия решений.

Теоретики средневековой Европы восприняли описанную выше морально-богословскую концепцию aequitas. Так, Иоанн Солсберийский в «Поликратике» писал: «суды Божии вечны, а его закон — справедливость (aequitas)»; Бальдо столь же открыто вопроизводил античный стереотип: «Справедливость (aequitas) есть правильность суждения, согласующаяся с естественным разумом».

Кардинал Остийский придавал античной «моральной» концепции aequitas еще более ощутимый христианский оттенок, отделяя его от позитивного права и ставя в один ряд с иррациональным Божиим милосердием: aequitas canonica, которая лежит в основе действий церковных судов, носит духовный характер, ибо основана на Божеcтвенном откровении милости.

Подобное правосудие было призвано не только восстанавливать правильный порядок вещей, утраченный в результате преступления, но в силу своего духовного характера оказывать исцеляющее воздействие на душу грешника.

Этот богословский аспект добавляет к средневековому пониманию aequitas еще одно важное измерение: Божественное милосердие нелицеприятно и одинаковым способом дается любому человеку вне зависимости от его статуса или занятий.

Описанные выше модели восприятия conscientia и aequitas необходимо учитывать при рассмотрении конфликтных процессов, разворачивавшихся вокруг канцелярии в начале XVII столетия.

На протяжении классического Средневековья (вплоть до Реформации) и сами канцлеры, и штат Канцелярии были клириками, при этом, как правило, имевшими основательное юридическое образование в области цивильного или канонического права. В период Реформации ситуация меняется: начиная с Томаса Мора должность канцлера занимают миряне, а количество цивилистов на этом посту сокращается.

Кардинал Уолси, в отличие от двух своих предшествеников, кардинала Джона Мортона (канцлер с 1487 по 1500 гг.) и выходца из низов архиепископа Уильяма Уорема (канцлер с 1504 по 1515 гг.) не имел университетской юридической степени и, вероятно, в силу этого не был склонен ревниво оберегать стены Канцелярии от присутсвия юристов общего права, которым, впрочем, на начальном этапе позволялось присутствовать лишь в качестве представителей тяжущихся сторон.

За Томасом Мором и Томасом Одли, юристами общего права (Мор, однако, был включен и в Общину докторов), последовало назначение лорда Райтозли, обучавшегося праву в университете, но не получившему степени.

Томас Гудрич и Стивен Гардинер обладали степенями в цивильном и каноническом праве, Николас Бэкон был юристом общего права, а два его преемника — Томас Бромли и Кристофер Хаттон — обучались праву и в университете, и в иннах (Хаттон, не имевший университетской степени и воспринимавший свое назначение как временное, тем не менее неформальным образом продолжал юридическое образование под руководством сэра Генри Финча).

Томас Эгертон и Френсис Бэкон представляли общее право и, наконец, занимавший должность в соисполнении сэр Юлий Цезарь — цивильное.

При этом избрание в члены Общины предшествовало назначению на должность мастера Канцелярии. Впрочем, должность хранителя свитков — вторую после канцлерской — в период с начала Реформации и до Гражданской войны цивилисты занимали лишь дважды (этими примечательным исключениями были сэр Юлий Цезарь (в 1614−1636 гг.) и его сын Чарлз Цезарь (в 1639−1643 гг.)).

Лишь в конце XVI в. юристы общего права постепенно начали получать назначения на должность мастеров Канцелярии; первым из них стал знаменитый юрист Уильям Ламбард в 1597 г. Среди мастеров-цивилистов елизаветинского и раннестюартовского правления стоит отметить ряд выдающихся персонажей.

Карьера сэра Юлия Цезаря в стенах Канцелярии не была стремительной, однако оказалась примечательно стабильной. К концу царствования Елизаветы Цезарь уже занимал две должности, каждая из которых в отдельности могла бы стать финальной точкой карьеры доктора цивильного права.

С середины 1580-х гг. он был главным судьей Адмиралтейства, а с 1596 г. — ординарным мастером Палаты прошений. К Цезарю благоволила Елизавета, он умело использовал патронат Роберта Сесила и лорда-адмирала Ноттингема, однако когда в 1600 г. Цезарь попытался использовать влияние своих покровителей, чтобы получить место хранителя свитков, его ждала неудача.

Эгертон, совмещавший обязанности лорда-хранителя с формальным занятием должности хранителя свитков, не спешил уступать ее, а когда в 1603 г. должность все же освободилась, на нее был поставлен шотландец Эдуард Брюс, лорд Кинлосс.

Сам факт назначения шотландца на пост, традиционно занимаемый английскими юристами, воспринимался как экстраординарное событие; для Цезаря же оно стало личным поражением.

Нужно заметить, что впоследствии, когда сэр Юлий все же добился назначения хранителем свитков, отношения между ним и Эллисмером оставались напряженными, во многом из-за того, что в полемике о Большом контракте Цезарь выступал протагонистом реформы, представляя партию лорда-казначея Сесила, в то время как Эллисмер был настроен по отношению к сделке весьма критически.

Ни последовавшая вскоре болезнь и смерть Сесила, после которой Цезарь был вынужден возглавить процесс проверки деятельности Казначейства, ни переговоры о французском браке, убежденным сторонником которого он был, не смогли лишить сэра Юлия настойчивого желания получить заветное назначение.

Наконец в 1614 г. Филипс скончался. Обретение вожделенной должности, однако, сопровождалось для Цезаря целым рядом разочарований.

Назначение цивилиста, кроме того, цивилиста, к этому времени сумевшего на протяжении двух десятилетий не только занять, но и удерживать высокие, престижные и доходные должности в ключевых ведомствах (Адмиралтейство, Палата прошений, Казначейство, Тайный совет), на престижную позицию в Канцелярии не могло пройти незамеченным.

Для того чтобы помочь сэру Юлию исполнять его новые обязанности, был назначен комитет из четырех юристов на тот случай, если новый хранитель свитков будет недостаточно знаком с общим правом. Юристы общего права должны были постоянно присутствовать рядом с Цезарем, поочередно сменяя друг друга.

Не успев еще полностью отдаться новым должностным обязанностям (хранитель свитков фактически брал на себя судебную функцию канцлера, трижды в неделю рассматривая дела в Часовне свитков), он столкнулся с противодействием Френсиса Бэкона, на племяннице которого незадолго перед этим женился.

Бэкон, которому не удалось стать лордом-хранителем Печати, решил, что в таком случае может занять и место хранителя свитков. Цезарь наотрез отказался возвращаться в Казначейство и, как можно предположить, не вполне простил Бэкону нанесенную обиду.

Впоследствии, в ходе расследования обвинений лорда-канцлера Бэкона в коррупции позиция Цезаря была нейтральной, а не апологетической, как того можно было ожидать.

Любопытно отметить, что Кок, столь непримиримо атаковавший сэра Юлия в бытность того мастером Палаты прошений и прекрасно осознававший уровень конкуренции со стороны Канцелярии как прерогативного института, не использовал процесс Бэкона для сведения счетов с успешным соперником (впрочем, примирение между Цезарем и Бэконом все же состоялось незадолго до смерти последнего).

После окончания процесса и падения Бэкона именно Цезарь был назначен для расследования по вопросу объема юрисдикции лорда-канцлера.

После того как преклонный возраст и неуменьшавшийся объем судебных обязанностей вынудил сэра Юлия оставить пост, он сделал все возможное, чтобы закрепить должность за своим сыном Чарлзом.

В 1638−1639 гг. хранителем свитков был сэр Дадли Диггз, а по его кончине под влиянием архиепископа Лода и щедрого подношения монарху должность вернулась в лоно династии Цезарей.

Джон Хейуорд, мастер Канцелярии, исследователям позднетюдоровской и раннестюартовской Англии более известен как плодовитый историк и полемист, нежели как профессиональный юрист.

Хейуорд извучал цивильное право в Кембридже, где получил докторскую степень в 1591 г., а с 1595 г. он уже числится в составе Общины докторов и практикует в качестве адвоката в суде Арки, где пользуется покровительством архиепископа Аббота.

В 1599 г. он опубликовал «Первую часть жизни и царствования короля Генриха IIII». Небольшое сочинение стало настоящим бестселлером: за неделю было раскуплено 500 или 600 экземпляров книги. Королева Елизавета, однако, не разделяла восторженное отношение публики, поскольку в характеристике низвергнутого Генрихом Ричарда II усмотрела намек на собственные взаимоотношения с Эссексом.

Королева потребовала убрать поставленное автором посвящение графу, а около 1 500 копий следующего тиража книги были изъяты и сожжены. Примечательно, что среди обвинителей Хейуорда оказался Эдвард Кок, упрекавший последнего в выдумывании несуществующих фактов.

Хейуорд в результате был арестован и заточен в Тауэр, где и провел почти три года до воцарения Якова Стюарта. Неудивительно, что Хейуорд попытался сделать все возможное, чтобы снискать расположение нового монарха.

Из-под его перва вышли два трактата: первый, направленный против иезуита Роберта Парсонса, назывался «Oтвет на первую часть одного размышления о наследовании», отстаивал права Якова на престол; второй, посвященный проблеме унии корон, именовался «Трактат об унии двух королевств, Англии и Шотландии», он вышел в свет в 1604 г.

На этот раз рассчет Хейуорда оправдался: он весьма успешно продолжил карьеру в качестве мастера канцелярии и судьи Высокой комиссии провинции Кентербери, а в 1619 г. был возведен в рыцарское достоинство.

В 1613 г. вышло второе историческое сочинение цивилиста — «Жизнеописания трех нормандцев, королей Англии»351; трактат «Жизнь и царствование короля Эдуарда VI» увидел свет лишь после смерти автора, в 1630 г.

Однако настоящую популярность Хейуорду принести опубликованные им сборники меланхолической духовной поэзии — написанное еще в заключении «Убежище смятенной души», многократно переиздававшeеся и расходившeеся феноменальными тиражами, и другие.

Однако рукоположению Керью предпочел продолжить юридическую карьеру, обучался в Лувене и нескольких других университетах на континенте, откуда вернулся со степенью доктора права, полученной около 1565 г.

В Англии он вошел в состав Общины докторов, исполнял должность судьи в суде Арки, а в 1576 г. был назначен мастером Канцелярии, занимая эту должность последовательно при шести канцлерах и хранителях Большой королевской печати. В 1603 г. Керью был возведен в рыцарское достоинство.

Его племянник сэр Джордж Керью (1560−1612) также построил примечательную карьеру в Канцелярии, начав с должности протонотария, ведавшего дипломатическими делами ведомства (внимание Керью сосредоточивалось сначала на дипломатии Прибалтийского региона, а затем на отношениях с Францией).

Затем Керью занимал пост секретаря при трех канцлерах, а в 1599 г. получил должность мастера. С 1604 г. Керью неоднократно избирался членом нижней палаты, и в этом качестве активно участвовал в комиссиях, обсуждавших дело «Толкователя» Джона Коуэлла и «Великий контракт» Якова, последовательно защищая финансовые интересы короны. Результатом работы Джорджа Керью в Канцелярии стали составленные и опубликованные им «Отчеты».

Представляется также, что в силу особого статуса Канцелярии в системе монархических институтов конкуренция между представителями двух юридических систем внутри ведомства нивелировалась.

Попадая на должности внутри Канцелярии, ни цивилисты, ни юристы общего права, разумеется, не утрачивали связей со своими корпорациями; более того, именно в рамках Канцелярии консультации с внешними институтами оказывались жизненно необходимыми.

Деятельность мастеров канцелярии наглядно демонстрирует, что несмотря на постоянно возраставшую конкуренцию, интеллектуальные границы цивильного и общего права оставались незамкнутыми, оставляя возможность для взаимодействия.

Тем не менее именно специфика институционального развития Канцелярии и ее юрисдикции во многом определила сущность конфликта, который достиг апогея в проавление Якова Стюарта.

К концу ланкастерского правления в рамках Канцелярии постепенно закрепляется размежевание «латинской» и «английской» сторон ее деятельности (в соответствии с языком судопроизводства).

«Английская» ипостась Канцелярии распространялась на рассмотрение подаваемых биллей и, как уже было сказано, в качестве юридического принципа опиралась на понятия «совесть» и «справедливость».

Принимая во внимание тенденцию к возрастанию популярности прерогативной юстиции, обозначившуюся уже при Тюдорах, закономерным представляется и факт увеличения количества подаваемых биллей в ведомство лорда-канцлера.

Изначально речь шла о полномочии канцлера назначать расследование в ситуациях, когда умирал держатель первой руки; представитель местной администрации должен был предоставить сведения о том, при каких обстоятельствах и в каком возрасте скончался покойный, кто является его наследниками, но главное — имелась ли у короны возможность предъявить права на эти земли в качестве сеньора покойного.

Если такая возможность существовала, издавалоcь предписание diem clausit extremum и в Канцелярии начинался судебный процесс согласно процедуре общего права.

Поскольку в начале подобного расследования могли быть заинтересованы соперничавшие стороны наследников, количество слушавшися в Канцелярии дел о земельных держаниях постепенно возрастало, а следовательно, теоретически размывалась провозглашавшаяся судами общего права монополия на рассмотрение тяжб о правах на землю.

К началу деятельности Эллисмера в Канцелярии слушание подобных дел стало обычным явлением, а самому Эллисмеру представлялась нецелесообразной загруженность Канцелярии рассмотрением незначительных по сути тяжб: о пожизненных рентах, нарушенных обязательствах, обещаниях, данных несовершеннолетними, о правах на общинные пастбища и т. д., которые, вне всякого сомнения, находились в юрисдикции судов общего права.

При этом судьи общего права не только состояли на службе в канцелярии (вынесенные ими решения впоследствии могли использоваться в качестве прецедентов), но и по необходимости прибегали к консультациям и помощи клерков и мастеров ведомства канцлера.

Д. Смит особо отмечает категорию дел о потерянных или украденных документах, подтвержавших владельческие или иные права; копии или косвенные свидетельства могли найтись в канцелярских архивах, а если таковых все же не обнаруживалось, вердикт выносился согласно праву справедливости.

Как можно заметить, подобная размытость юрисдикционных границ была в той или иной степени свойственна не только Канцелярии, но и другим институтам (Адмиралтейству, палате Прошений и т. д.).

Нередко события судебных процессов 1613−1616 гг. характеризуют как спор о верховенстве канцелярии и судов общего права.

Однако в данном случае нельзя не отметить, что споры между «людьми канцелярии» и юристами общего права касались, как представляется, прежде всего «горизонтальных» юрисдикционных разграничений, замыкания или размытости юрисдикционных границ а также преимущественных функций судов общего права и права справедливости в административно-судебной системе английской монархии.

Поводом к открытому спору между Канцелирией и судом Королевской скамьи (который небезосновательно трактуется исследователями и как личное противостояние Эллисмера и Кока) стали две связанных между собой тяжбы — дело колледжа св. Магдалины и дело графа Оксфорда. Предыстория дела колледжа св. Магдалины была следующей.

После смерти Одли в 1544 г. по его завещанию земля была подарена недавно основанному кембриджскому колледжу св. Магдалины вместе с приходским домом церкви св. Екатерины.

Участок, несмотря на значительные размеры, считался неудачным для застройки или обработки; чтобы извлечь хоть какую-то прибыль, колледж (один из беднейших в университете) немедленно передал его в аренду за небольшую ренту (20 фунтов) некоему оружейнику по фамилии Оуэн.

Несмотря на возражения душеприказчиков Одли, срок аренды был огромным и составлял 50 лет. Впоследствии собственность делилась на части, сроки аренды пересматривались, арендаторы менялись, но в результате последний в череде арендаторов мог распоряжаться участком до 1616 г.

Трудность заключалась в том, что парламентский статут 1571 г. ограничивал колледжи в сроках сдачи земель в аренду частным лицам или корпорациям сроком в 21 год, что не вполне устраивало Спинолу.

Для того чтобы обойти предписание статута, был придуман план, по которому земли колледжа переходили к нему не напрямую, а через промежуточную инстанцию в лице королевы.

Итак, право аренды было сначала продано Елизавете, а затем она, в свою очередь, продала его Спиноле в 1575 г.; участок и приходской дом наконец оказались в руках предприимчивого генуэзца. Спинола вскоре разорвал договоры с прежними арендаторами и, разделив участок на мелкие доли, отдал их в аренду под застройку за цену, превышавшую прежние доходы колледжа более чем в десять раз, по самым скромным подсчетам.

Наконец, он предпочел и вовсе продать фригольд. В 1579 г. земли были проданы по соглашению с Эдуардом де Вером, графом Оксфордом, трем его слугам, действовавшим в качестве представителей пэра. С этого момента Спинола исчезает со сцены, оставив по себе крайне дурную славу обманщика в стенах колледжа св. Магдалины.

Оксфорд, финансы которого в момент заключения сделки были в плачевном состоянии, смог извлечь выгоду из использования участка, на котором выстроил 130 домов, один из которых в результате сериисдел ок перешел к Джону Уоррену.

Тем временем Эдуард де Вер умер, и титул графа Оксфорда перешел к его сыну Генри де Веру, менее всего склонному к аккуратному ведению семейных дел. Канцлер колледжа св. Магдалины Барнаби Гуч (или Гудж), внимательно следивший за судьбой потерянной собственности, сумел воспользоваться ситуацией, и в тот самый момент, когда срок аренды дома Уорреном истекал, сумел поселить в здание эконома колледжа Джона Смита на том основании, что без продления аренды земля и стоящий на ней дом возвращаются собственнику.

Уоррен сначала подал жалобу в Суд по опеке (Court of Wards), но дело не смогли возбудить по причине окончания аренды. Тогда Уоррен обратился в суд Королевской скамьи, и в 1613 г. началось разбирательство. Тяжущими сторонами в процессе были Уоррен и Смит.

Благодаря позиции Кока, который счел своим долгом защищать колледж от грозившей ему бедности, дело было решено в пользу Смита и коллегии св. Магдалины.

Впрочем, всем было ясно, что любое решение будет промежуточным без вердикта по основной проблеме: можно ли считать продажу колледжем прав на землю королеве законной или нет.

Эта ситуация побудила Генри де Вера немедленно подать билль в суд Канцелярии. Граф ссылался на то, что и его отец, и ранее Спинола вложили немалые усилия и средства в осушение участка и строительство домов; что арендаторы, с которыми Оксфорд заключал соглашения, решались на договор именно потому, что продажа земли колледжем была гарантирована именем королевы.

Наконец, что колледж в лице его мастера Гуча и казначея Смита просто-напросто желает нажиться на возвращении осбственности, с которой они, пусть и неосмотрительно, расстались по доброй воле.

Вместо того чтобы ответить на обвинение, Гуч и Смит подали преклюзивное возражение, основанное на том, что суд общего права уже вынес свое решение и признал сделку колледжа с королевой действительной. Мастера канцелярии немедленно рассмотрели возражение Гуча и Смита и признали их недостаточными, издав предписание явиться в Канцелярию для ответа на билль Оксфорда.

Тем не менее Королевская скамья не спешила с решением, поскольку мнения разделились; Эллисмер приказал в конце концов выпустить Гуча и Смита с условием, что до вынесения вердикта они ежедневно будут являться в Канцелярию.

Наконец, 16 мая 1616 г. Эллисмер открыл слушание дела графа Оксфорда. Гуч, цивилист по образованию, продолжал настаивать на окончательности решения Королевской скамьи.

Основанием для этого было представление о res judicata — существовавшая в римском праве концепция «разрешенного дела»: формула res judicata pro veritate accipitur отражала правовую ситуацию, в которой вынесенный судьей вердикт принимался за истину и не подлежал дальнейшему пересмотру.

Понятие res judicata активно использовалось прежде всего средневековыми канонистами, для которых применение данного принципа было одним из средств обеспечения невмешательства во внутрицерковную автономию светских судов.

Теперь же принцип окончательности решения оказывался релевантным постольку, поскольку под вопрос ставилась исключительная монополия судов общего права на решение поземельных тяжб. Лорд-канцлер вынес свой вердикт в пользу прав графа Оксфорда.

Но он [закон земли] и справедливость (equity) должны объединиться и идти рука об руку, смягчая и умеряя любые крайности и трения». Таким образом, позиция Эллисмера вполне укладывалась в традиционные представления о роли aequitas и conscientia в том виде, в котором они были сформулированы в античной и цивилистской традиции.

В течение достаточно продолжительного рассмотрения сначала дела колледжа св. Магдалины а затем дела графа Оксфорда между Эллисмером и Коком разворачивалась дискуссия о пределах и возможных ограничениях действий Канцелярии.

Эта полемика хорошо изучена и досконально отражена в источниках — концепция Кока отражена в третьем и четвертом томе «Институций», позиция Эллисмера — в его переписке с Тайным советом.

Обе стороны обсуждали применительность к действиям канцелярии ряда статутов, один из которых, принятых в царствование Генриха IV, касался возможности издавать предписание о praemunire в отношении Канцелярии, другой — издания простых запрещений наконец, статуты, принятые в царствование Эдуарда III и Ричарда II, которые, по мнению Кока, запрещали пересматривать решения королевских судов где-либо еще.

Назначенная советом комиссия из судей, в которую вошли Френсис Бэкон и Генри Иелвертон, в пространном документе продемонстрировала невозможность применения статутов, к которым апеллировал Кок, к деятельности суда канцлера.

Помимо этого, ими была определена и преимущественная функция ведомства: «Канцелярия не ставит себя на место права и не входит в противоречие с правом».

Изложенная судьями позиция была повторена и самим монархов в знаменитой речи 1616 г., произнесенной перед Звездной палатой.

Она содержит одну из самых впечатляющих в политическом наследии Якова попыток обобщить его вѝдение политико-правовой системы английского королевства, в котором монарх — образ и пободие Бога, королевские судьи, в свою очередь, призваны являть собой образ и подобие короля.

Перечисляя существующие в королевстве правовые системы: с одной стороны, цивильное и каноническое право, которые видятся ему продолжением права естественного и божественного, с другой — общее право, Яков настаивал на том, что каждая из них призвана развиваться и функционировать в определенных традицией юрисдикционных пределах; особенным образом увещание относилось к общему праву, представителям которого следовало «удерживаться в собственных границах и не ущемлять иные виды права».

Залогом поддержания мира в королевстве, с точки зрения Якова, было четкое обозначение границ соотвествующих юрисдикций и ненарушение их как изнутри, то есть самими институтами, так и недопущение агрессии извне. В идеале между судами королевства должно воцариться не только «единодушие», но и «музыкальная гармония» (musical accord).

В данном контексте роль Канцелярии представлена в самом что ни на есть традиционном ключе, характерном для поздней Античности и Средневековья.

Но там, где строгость закона может повредить подданному, тогда Канцелярия умеряет ее с помощью равенства (equity), таким образом соединяя закон со справедливостью (justice), препятствуя гибели человека».

Канцелярия не подчинена никому другому, кроме как монарху; ее функции и роль по отношению ко всем иным институтам аналогичны миссии монарха-миротворца по отношению к подданным — благодаря монаршей conscientia корректировать ригористичность «рукотворного» права, внося в него божественную справедливость и милосердие.