Языковая политика и политика идентичности

В Новое время языкам было суждено сыграть ключевую роль в формировании национальных государств и идентичности их населения. При этом одни языки приобрели статус официальных, поддерживаемых всей государственной мощью, другие же оказались в положении подчиненных, нередко подавляемых, вплоть до того, что некоторым вообще было отказано в праве называться самостоятельными языками: они перешли в разряд диалектов, говоров, наречий.

Основой политики языковой ассимиляции стал лингвистический национализм – идеология, восходящая к представлениям Гердера о единстве и взаимообусловленности языка и нации и обосновывающая безусловные преимущества национального языка: он видится безупречным, совершенным, превосходным, богатым и выразительным, «великим и могучим», как русский (по Тургеневу), «самым логичным, ясным и потому естественным», как французский (Haroche et Maingueneau 1985), «языком прозрачной коммуникации», «языком-который-может-все сказать» (Серио 2009) – одним словом, универсальным.

Национальному языку- эталону противопоставляются «косные», «варварские», «грубые», «деревенские» и «неразвитые» говоры–наречия– диалекты. Искусственность такого иерархического разделения нашла отражение в известном афоризме, приписываемом Максу Вайнрайху: «Язык – это диалект, у которого есть армия и флот». Остроумная формула не только подчеркивает важность экстралингвистических факторов в судьбе того или иного языка, но также дает представление о жесткости методов, которыми утверждались национальные языки, и об остроте конфликтов, сопровождавших их воцарение.

В некоторых случаях этот процесс растягивался на столетия, а иногда мог и вовсе не увенчаться успехом или повернуть вспять – так случилось, например, в Испании, где на протяжении ХХ в. «бурные дискуссии о языках и (де)централизации государства привели к череде переворотов», а после свержения диктатуры Франко, отличавшейся жестким унитаризмом, набирают силу центробежные тенденции, катализатором которых стала борьба за признание региональных языков.

И все же нынешний каталонский сепаратистский кризис являет собой типичный пример экономического и политического конфликта с языковой составляющей.

На территории бывшей Югославии на смену продолжавшемуся с XIX в. процессу языковой унификации, результатом которого стало конституционное признание в 1963 г. нового лингвонима – сербскохорватский / хорватскосербский язык, пришло «искусственное размежевание на основе исторического, диалектного принципов, с учетом региональных фольклорных и литературных традиций и выработка собственных языковых стандартов в каждом из возникших новых независимых государств: боснийский (бошняцкий), сербский, хорватский и черногорский».

При этом битвы вокруг, казалось бы, чисто лингвистических проблем – название языка, выбор алфавита, лексический корпус – предшествовали распаду федеративного государства. В итоге на политическом и символическом уровне единого языка больше нет, хотя в повседневной жизни он по-прежнему существует.

Смена языка или алфавита часто сопровождает (и манифестирует) политический выбор: так, если в Турции в 1920-е – 1930-е гг. языковая коренизация, переход на латинский алфавит и вытеснение арабского и персидского языков «играли важную роль в нациестроительстве нового секулярного общества и его борьбе с оттоманским прошлым и мусульманской культурой», то в 2000-е гг. в бывшей Югославии бошняки, напротив, «форсируют распространение тюркизмов, которые после ухода Османской империи постепенно исчезали из употребления», а также вводят заимствования из арабского и персидского языков, чтобы «сделать опорой для своего языка исламскую культуру».

Несмотря на то, что бывшие колонии продолжают находиться в орбите влияния своих метрополий, и это влияние явственно ощущается в языковой сфере (во многих странах язык бывшей метрополии остается государственным, в других он занимает господствующее положение в сфере образования, бизнеса или администрации), налицо стремление ослабить это влияние путем перехода на автохтонные языки и/или с помощью замещения одного европейского языка (французского в Африке или русского в постсоветских государствах) другим (английским).

Это рассматривается местными элитами как очередной этап деколонизации: после политической (обретение независимости) и экономической (национализация) на очереди – культурная эмансипация.

На Кипре, разделенном в результате конфликта 1974–1977 гг. на две части, доминирующие греческий и турецкий языки (в их стандартных и локальных вариантах) сосуществуют с языком бывшей метрополии – английским, который пытаются вытеснить, например, из сферы топонимики, но который сохраняет прочные позиции в сфере образования, несмотря на чередующиеся программы «эллинизации» и «киприотизации».

В эпоху постмодерна со свойственным ей нарастанием хаоса большинство структур и механизмов Нового времени – и в их числе национальные государства – утратили прочность и устойчивость.

Совокупное действие центробежных (распад последних империй, децентрализация, региональный национализм, индивидуализация и атомизация общества) и центростремительных (глобализация, транснационализм) сил поставило под сомнение прежние границы: между государствами, между религиями, между языками.

Доминирование национальных языков подрывается не только региональными языками и языками меньшинств (при поддержке соответствующей Европейской Хартии), но и языками все более многочисленных и разнообразных по культурному багажу иммигрантов, а также английским языком, утверждающимся в статусе новой lingva franca – по меньшей мере, в сфере бизнеса, науки и поп-культуры.

Языковой ландшафт крупных мегаполисов напоминает вавилонское столпотворение, а языковые практики многих их жителей представляют собой не моно- и не билингвизм, с четким различением языков и одинаковым владением ими, а постоянное переключение языковых кодов.

Генерализация социальных сетей размывает границу между устной и письменной речью, между «низким» и «высоким» языком, снижает строгость языковой нормы.

Попытки государств противостоять этим множественным влияниям (принятие законов, направленных на защиту национального языка, рекламные кампании в его поддержку, создание контролирующих организаций и терминологических комиссий, штрафы за употребление англицизмов и т.п.), равно как и частные и общественные инициативы, направленные на защиту языков и ограждение их от нежелательных влияний (одним из радикальных примеров такой инициативы может служить российское интернет- сообщество граммарнаци, а более респектабельным – «тотальный» диктант) вполне вписываются в логику антиглобалистского неоконсерватизма, но их перспективы сомнительны.

Сегодня в обществе, в том числе среди специалистов, набирает популярность точка зрения на язык как на «живой, развивающийся организм, который сковывают и ослабляют жесткие правила», способность к коммуникации ценится выше грамотной речи, а языковое разнообразие рассматривается как часть культурного наследия, подлежащего сохранению.