Российская политическая культура

Споры о новых тенденциях в российской политической культуре не затихают с начала 1990-х гг. Какие бы социокультурные темы мы ни затронули, будь то ценностные ориентации, новые грани российской идентичности, национальная идея и национальная идеология, до сих пор по поводу этих базовых тем не достигнуто согласие. Однако это отнюдь не является специфической чертой нашей политической культуры. Сложно назвать какую-либо страну на просторах СНГ или, например, Латинской Америки, где такой консенсус по поводу базовых тем культуры существует. Переходные политические и экономические процессы отличаются стратегической нестабильностью всех сфер общественной жизни, в том числе и интеллектуальной.

В России на протяжении трех последних десятилетий наблюдались резкие колебания общественно-политических настроений, инверсии ценностных ориентаций, взлеты и падения политической активности, перемены курса. Неудивительно, что все эти сложные бифуркационные процессы по-разному оцениваются политологами. Прошло еще слишком мало времени, и политические страсти не улеглись, чтобы сложился долгожданный консенсус по поводу базовых ценностей.

Социологические исследования

Есть и еще одна причина, которая перманентно генерирует политические страсти как внутри страны, так и вовне: на долю России приходится 13 % территории земного шара, около 40 % природных ресурсов и при этом всего 3 % населения Земли. Такое соотношение основных показателей – населения, территории и ресурсов – представляет угрозу для нашей страны в новом тысячелетии, когда разгорается невиданная прежде глобальная битва за ресурсы. Ставки в этой борьбе слишком высоки, чтобы можно было прогнозировать долгожданную стабильность в политических дискуссиях.

Феномен российской политической культуры сегодня напряженно изучают социологи. Вооружившись цифрами и фактами, они создают сложные графики колебаний общественного мнения, анализируют алгоритмы изменений политической активности, сравнивают имиджи разных политических лидеров, изучают рейтинги популярности. Тем не менее, проясняя детали и уточняя нюансы политических интересов отдельных групп населения и даже конкретных лиц, социологи ни на йоту не приближают нас к пониманию феномена российской политической культуры, ибо она не складывается из простой суммы политических интересов. Как заметил С. Л. Франк, национальное мировоззрение никогда не явится нам в виде национальной системы, поскольку таковой вообще не существует.

Изучая спектр политических интересов, можно получить только позитивистски-нейтральную, ценностно неангажированную модель. Именно такой российская политическая культура предстает в исследованиях социологов: беспочвенной, неукорененной, лишенной национальной идентичности. На самом деле это далеко не так: политические интересы россиян сегодня, как и вчера, во многом детерминированы культурными ценностями. Социокультурная идентичность формирует политические интересы на самом глубинном, часто неосознанном уровне, поэтому при всей важности социологических исследований они всегда будут только дополнительным инструментом политического анализа. Этот инструмент способен оперировать лишь в контексте верного социокультурного подхода, прозрачности архетипов и кодов культуры.

Что такое сегодня российская социокультурная идентичность? Существует ли российская цивилизация как особый культурный феномен? Сохранились ли традиционные архетипы и коды в современной российской политической культуре? Ответить на эти вопросы нелегко. Главная причина здесь – отсутствие непосредственной цельности отечественной культуры, поскольку политических влияний извне значительно больше, чем самобытной традиции. Сама история политической культуры, для которой характерны, говоря словами Н. А. Бердяева, «расколы и катастрофические перерывы», привносит в ткань политической культуры исторический хаос – «хаос греха и распада».

Сегодня, как и в начале прошлого века, Россия продолжает жить в многоярусном быту, откуда, собственно, и проистекает многослойность-многоярусность политической культуры, причудливое сочетание мотивов смирения и бунта. Если верно, что русская душа издавна живет и пребывает во многих веках и возрастах сразу, «расплывается во временах», то тем более верен такой диагноз для состояния российской политической культуры. Российское политическое время не имеет строгого алгоритма, оно растекается, меняя очертания, соединяя противоречивые политические пласты.

Трудности восприятия русского духовного опыта обусловлены также кризисом древнерусской культуры, отречением «от греков» в наиболее решительный момент национального самоопределения. Политический и национально-государственный кризис был связан с ростом Московского царства, пробуждением национального самосознания, с потребностью в церковно-политической независимости от Константинополя, когда Иван Грозный заявил со всей определенностью: «Наша вера христианская, а не греческая».

Можно предположить, что именно этот болезненный разрыв традиции на этапе становления государственности определил форму национального кода русской культуры, которая с самого начала сложилась как двузначная, амбивалентная. В ней борются два начала: национальное языческое и привнесенное или заимствованное христианско-византийское. Разновременные, несоизмеримые импульсы – бурная лава древнерусского язычества («ночная» культура) и строгая духовная традиция византийского православного христианства («дневная» культура) таинственным образом срослись, соединились, но не дали культурного синтеза. Национальный культурный код так и остался подвижным, двойственным, способным к перевоплощениям на разных этапах истории.

Точка зрения известного философа

Русский философ Николай Александрович Бердяев (1874–1948), рассуждая об основных векторах духовного кода национальной культуры, писал: «Воля к культуре всегда у нас захлестывалась волей «к жизни», и эта воля имела две направленности, которые нередко смешивались. Мы начали переживать кризис культуры, не изведав до конца самой культуры».

Языческие стихии так и не были окончательно укрощены, не прошли «умного» испытания, проверки и очищения, поэтому реванш язычества на разных этапах истории оборачивался страшными гримасами русского бунта и безраздельностью русской власти. Опричники Ивана Грозного в XVI в., большевики в ХХ в., «новые русские» сегодня – это глумление языческой силы, попирающей нормы морали и культуры.

Цитата и интерпретация

Здесь можно согласиться с православным философом Георгием Васильевичем Флоровским (1893–1979), который видит основную трагедию русской культуры в том, что она не прошла решающего пути духовного возмужания «от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от воображения и рассуждения к цельности духовной жизни, опыта и видения». Культура не прошла весь этот трудный и долгий путь умного и внутреннего подвига, путь незримого исторического делания.

Языческое в политике – это яростное стремление уничтожить, разрушить. Это тот самый «штурм небес», который рождает особую религию отрицания. В русский нигилизм, несомненно, вложен страстный духовный «поиск абсолютного, хотя абсолют здесь равен нулю» (С. Л. Франк). Феномен вождизма в политической культуре также сформирован языческими импульсами, требующими безусловного утверждения культа силы, культа политического вождя. Те «неслыханной глубины бездны», в которые ввергается русский народ в периоды языческого ослепления, свидетельствуют не только о его падении, но и о величии духовного порыва, пусть и неверно направленного.

Цитата

Об этом писал С. Л. Франк: «Празднующий свой триумф нигилизм есть не более чем кризис, промежуточное состояние в напряженной религиозной жизни народа, который Достоевский не без основания назвал «народом-богоносцем».

Роковая двойственность нашего национального культурного кода определяет все основные архетипы российской политической культуры, и прежде всего главный архетип, подсказанный старцем Филофеем: «Яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». Перед нами образ России – «странствующего Царства», которое не заменяет, не повторяет предшественников: это новое царство, возникшее взамен двух падших. Не ставится задача сохранения и продолжения политической традиции, напротив, традиция рвется и создается заново. Отсюда – расколы и катастрофические перерывы российской политической истории.

Предопределенный амбивалентностью национального кода образ «странствующего Царства» рождает соблазн политических отречений и отрицаний: даже не успев принять и усвоить византийскую традицию, русская власть от нее отказывается. На Руси повелось «отрекаться от старого мира» на каждом новом этапе политической истории, опустошать национальные пантеоны. Каждый новый властитель начинает с кампании «политических разоблачений» своего предшественника. Вот почему так драматична наша политическая история, так непредсказуема не только в своем будущем, но и в своем прошлом.

Архетип «странствующего Царства» объясняет «мистическое непостоянство» российских политиков, их всемирную отзывчивость — повышенную восприимчивость к инокультурным кодам. Россия периодически попадает в орбиты иноземных политических влияний, странствует по чужим политическим временам и культурам, адаптирует чужой политический опыт. В этих переливах политических впечатлений и переживаний теряется главное – национальная политическая традиция. Российские политики плохо помнят родство, национальные корни, а отсюда и вечный вопрос русской власти: где национальная идея?

Одновременно в образе «странствующего Царства» заложена нешуточная политическая претензия на имперскую традицию всемирной власти: «Москва – Третий Рим». Каждый крупный государственный деятель России использовал этот образ для обоснования своих имперских политических амбиций, но каждый раз забывал о главном: отнюдь не панегирический смысл вкладывал в эту формулу старец Филофей. В своем послании к великому князю он предостерегает и даже грозит: «Твое христианское царство иным не останется»; с «великим опасением» и «великим смирением» подобает блюсти и хранить чистоту веры и творить заповеди. Но как раз о православной вере меньше всего думали великие князья и государственные мужи.

Отвергая высокие нравственные принципы национальной культурной традиции, российские политики уповают на прагматизм. Сегодня они надеются на универсальные политические механизмы и системы значительно больше, чем на человека и его культуру. Между тем парадокс прагматизма в политике как раз и связан с тем, что сами прагматики, стремясь к максимальной эффективности, подрывают результативность власти тем, что игнорируют ее духовную составляющую. Когда заинтересованность и воодушевление людей падают, политическая система начинает давать сбои, ведь политические институты нуждаются в активной творческой интерпретации заинтересованных политических акторов. Отсюда наиболее эффективная модель политического лидерства – отнюдь не инструментально-прагматическая, а нравственно-этическая, способная мобилизовать духовный потенциал, духовные ресурсы общества посредством опоры на веру и мораль.

Речь идет не о фундаменталистских проявлениях веры, связанных с религиозным фанатизмом. Говоря о вере, прежде всего имеют в виду ориентацию на социокультурный идеал православия, на достойное коллективное будущее, в которое политический лидер верит вместе со всем народом. Политик национального масштаба никогда не состоится без веры в долговременную перспективу социокультурного развития своего народа, в незыблемость нравственных устоев общества. Глубоко прав старец Филофей: «Твое христианское царство иным не останется». Имперская традиция политической власти может длительно существовать только как нравственно-этическая, опирающаяся на моральные устои религиозной веры.

В архетипе «странствующего Царства» тема сакральности политической власти тесно связана с темой апокалиптики политического времени. Русское политическое время неизменно испытывает напряжение «надвигающегося конца истории», оно предельно сжато, его историческая перспектива укорочена. Такое время требует и предельной ответственности, собранности, ведь от Третьего Рима, от Москвы, зависит судьба истории! Поэтому в русском политическом сознании неразрывно связаны судьбы России и судьбы мира: русская душа болеет мировыми проблемами.

Точка зрения известного ученого

Учение о святой Руси, об универсальном, всемирном значении России выдвигается уже в XVI в., в связи с чем православный философ В. В. Зеньковский (1881–1962) справедливо отмечает, что именно отсюда и только отсюда следует выводить все поздние политические концепции, обосновывающие «всечеловеческое призвание России».

Так формируется феномен целостности восприятия мира, который получил особое значение в русской культуре. Христианство по самой своей сути обращено ко всему человечеству, хочет просветить и освятить всю его душу. Этот мотив, несомненно, играет важную роль и в западном христианстве, но в православии тема целостности доводится до абсолюта, приобретает оттенок радикализма. Антитеза «все или ничего», не сдерживаемая житейским благоразумием, не контролируемая вниманием к практическим результатам, оставляет русскую душу чуждой житейской трезвости. В политической сфере это привело к формированию трагического архетипа политического радикализма, который красной нитью проходит через всю русскую историю: он учит бояться всякой «серединности» и умеренности, всякой «теплохладности».

Цитата и интерпретация

Даже сама «политическая поэма» о «Москве – Третьем Риме» выросла на основе политического радикализма, из страстной жажды приблизиться к воплощению Царства Божия на Земле. Не меньшим радикализмом отмечен и феномен сакральной политической власти. В. В. Зеньковский полагает, что возвеличивание и освящение царской власти было не просто утопией или выражением церковного сервилизма, а проявлением мистического понимания истории. Смысл истории рассматривается как подготовка к Царству Божию, тем не менее процесс истории хотя и связан с ним, но непостижим для человеческого ума. Царская власть становится той особой инстанцией, в которой происходит встреча исторического бытия с Божьей волей.

В русской культуре предельное возвеличивание царской власти («царь по своей должности и власти подобен всевышнему Богу», Иосиф Волоцкий) сочетается с не менее радикальным выводом о том, что неправедный царь – «не Божий слуга, но диавол». Архетип российской политической власти с самого начала формируется как бинарный, радикально амбивалентный. Если русская духовность делит мир на две ипостаси – удел света и удел мрака, то особенно остро это ощущается в вопросе политической власти.

Цитата

Российский культуролог Сергей Сергеевич Аверинцев (1937–2004) писал: «Божье и Антихристово подходят здесь друг к другу вплотную, без всякой буферной территории между ними; все, что кажется землей и земным, на самом деле или Рай, или Ад; и носитель власти стоит точно на границе обоих царств. То есть это не просто значит, что он несет перед Богом особую ответственность, – такая тривиальная истина известна всем. Нет, сама по себе власть, по крайней мере власть самодержавная, – это нечто, находящееся либо выше человеческого мира, либо ниже его, но, во всяком случае, в него как бы и не входящее».

С амбивалентностью связана характерная особенность восприятия политического лидера в двух ипостасях одновременно – в действительно декларируемой и ей же оппозиционной. Российский лидер должен быть как бы сам себе оппозиционером, чтобы соответствовать архетипическому народному восприятию. Умиление перед самокритикой власти, перед искренним раскаянием самодержцев нашло отражение в пословице: «За одного битого двух небитых дают». Такая амбивалентность института политического лидерства и в наши дни позволяет властным структурам обновляться, не меняясь по существу.

Возвращаясь к теме России – «странствующего Царства», следует подчеркнуть, что народ, вдохновляясь идеалом святой Руси, видел в «странствиях» русского царства прежде всего поиски земной правды (что с особенной силой выражали юродивые).

Цитата и интерпретация

Не даром русское слово правда трудно переводится на иностранные языки и, как отмечает С. Л. Франк, одновременно означает и истину, и справедливость, и моральное и естественное право. Русский народ всегда искал ту правду, которая объяснит и осветит жизнь, правду как «свет истинный, который просвещает каждого человека, приходящего в мир» (Ин, 1:9), благодаря чему жизнь может стать подлинной, т. е. справедливой.

Феномен правдоискательства и архетип «странствующего Царства» неизменно провоцируют русский народ на оптимистические поиски «земного рая» или «новой жизни», генерируют особый тип сознания, которое живет идеей светлого будущего. Не случайно миф коммунизма был адаптирован народным сознанием как политизированная версия христианского устроения на исторической земле: «Здесь будет город-сад!» Во имя осуществления светлого будущего русский человек способен на героизм и жертвенность, на преодоление немыслимых препятствий.

Способность жить идеей, глубоко укорененная в народном сознании, часто эксплуатируется прагматичными политиками, которые привыкли обещать светлое завтра в надежде на то, что народ перетерпит трагическое сегодня. Обманывая народ, политические лидеры нередко снисходительно думают о национальном самосознании как о глубоко архаическом, традиционалистском; считают, что оно по всем параметрам уступает прогрессивному западному индивидуализму.

Между тем российское политическое сознание только по меркам западного потребительского общества кажется отсталым и несовременным: в горизонте открытой истории, стоящей перед лицом нерешенных глобальных проблем, его характерные черты могут оказаться весьма продуктивными. Говоря языком современной науки, православно-христианская идентичность формирует особый тип личности с постматериалистической структурой потребностей; феномен «очарованного странника», взыскующего не материальных ценностей, не жизненного успеха, но правды, справедливости и смысла жизни.

Цитата и интерпретация

Н. А. Бердяев писал об этом: «Россия – страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей». Как и С. Л. Франк, Бердяев связывал стихийность и безграничность свободы с «исканием Божьей правды». Русские странники, презревшие тяготы мирской жизни, бродят с котомкой за плечами в поисках «неведомого града». Внутреннюю свободу русского народа Бердяев противопоставлял внутренней несвободе западных народов, закрепощенных «мещанскими нормами».

«Очарованный странник» – самый свободный человек на Земле, которому открыт мир и который сам открыт миру. Это тот самый «человек в поисках смысла», как писал Виктор Франкл, которого так ждет современность, чтобы выйти из тупиков технической цивилизации. Нужно защитить этого человека, раскрыть его творческий потенциал и преимущества перед «экономическим человеком» западного мира. Сегодня ученые предупреждают нас о том, что жесткие промышленные технологии разрушают природную среду и ведут к глобальной экологической катастрофе. Однако жесткие политические технологии, подавляющие социокультурную идентичность народа, национальный тип и национальный характер, не менее разрушительны, они подрывают духовную энергетику нации, ведут к духовному кризису.

Созданный православной антропологией образ человека замечателен по своей многомерности и пластичности, поэтому определения российской политической культуры и политического сознания как «традиционно-архаических», «несовременных», что весьма характерно не только для вестернизованной политической элиты, но и для академических научных исследований, представляются неуместными.

Точка зрения известного ученого

Российский физик и философ С. С. Хоружий справедливо отмечает, что «по высоте здания, как и по реалистической полноте охвата, такой образ человека, хотя и сформировавшийся в основных чертах полтора тысячелетия тому назад, по сей день остается скорее уж впереди нас, нежели позади. Он остается, таким образом, не только нераскрытым, но также еще и не устаревшим, непревзойденным – и потому не утрачивает способности оказаться нужным и ценным для современной мысли, современных духовных поисков, всей духовной ситуации наших дней».

Человек, взыскующий смысла, отстаивает ценностное отношение к миру, отвергая чисто инструментальный подход, поэтому речь идет об особом типе рациональности – о рациональности по ценности. Русская духовная традиция наделяет ценности несравнимо большим статусом и влиянием на политическую повседневность, чем уповающая на интересы западная культура. Политическая борьба в России была и остается борьбой за идеи и идеалы. Когда политик агитирует от имени идеала, он задевает не слабые струны рационального общественного сознания, а мощные мессианские чувства групповой психологии. Как известно, по силе воздействия целерациональность всегда уступает ценностной рациональности в политике.

В России гражданское общество связано коллективистскими ценностями, здесь приоритет имеют не холодные отношения обмена, а теплые отношения соучастия. Эти этические (а не экономические) приоритеты более полно защищают личность, апеллируя к высоким ценностным идеалам.

Российская художественная интеллигенция создала высокую духовную традицию, которая подарила нам непревзойденные шедевры в области литературы и искусства. Весь мир и сегодня, спустя столетия, восхищается глубиной и нравственной полнотой произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского и многих других творцов. Если бы эта духовная традиция не прервалась в начале прошлого века, она привела бы к формированию в России этикоцентристской модели гражданского общества, которая была бы альтернативной западному индивидуализму. Этот потенциал российской культуры еще только предстоит раскрыть, поскольку именно в нем видится подлинная сила отечественной политической традиции.

Узнай цену консультации

"Да забей ты на эти дипломы и экзамены!” (дворник Кузьмич)