Порождающее и воспроизводящее культуру отношение

Понятие: «отношение, порождающее и постоянно воспроизводящее каждую особую реальность бытия», восходит к концептуальному «тандему» Декарт—Спиноза. Его смысл не только (хотя прежде всего) в контроверзе и взаимополагании произвольной целесообразности бытия субъекта и причинносообразном бытии внешнего ему объекта.

Его всеобщий смысл в том, что любое особенное существование полагается отношением к нему всей целостности бытия и что то же самое его собственным отношением к целостности бытия. Ибо это одно отношение целостности Бытия к себе, к каждой новой форме ее самоизменения. Тем самым любое обособление реалий внутри общей целостности вызывается ею же по логике causa sui.

На самом деле причинение особым формам бытия изменений извне (даже самых радикальных изменений) либо разрушает их основание породившее их отношение с Универсумом, а тем самым их самих, либо при сохранении воспроизводящего их основания придает ей некоторые, в том числе и весьма заметные, особенности, сохраняя, однако, ее принадлежность к исходной форме.

Это относится и к реконструкциям генома, вызванным жестким облучением или любыми иными внешними причинами. Ибо природа генетической предопределенности видовых отличий есть не что иное, как отношение. Это именно внутреннее отношение (обращенность, адресованность) молекулярного генетического кода сил жизни (гена) к главной способности белковых молекул, участвующих в процессах постоянной рекапитуляции свойств родительского организма, их способности сформировать недостающий ему орган новую жизнь, жизнь потомства. Тем и достроить генетически ему предзаданную популяционную целостность.

Жизнь как форма целостности Универсума со своим внутренним порождающим и воспроизводящим ее отношением биокосмогеоценозом как единым процессом формообразования жизни внутри себя выстраивает иерархию порождающих и воспроизводящих друг друга отношений всех живых существ и их общностей. Их отношений друг к другу. И только через них к внешним условиям жизни. Однако сам тип и все способы жизнедеятельности человека слишком явное исключение из общебио-логического закона (основания) планетарной жизни, чтобы его обходить как досадное недоразумение.

Используя в качестве одного из естественных его механизмов генетические формы воспроизводства телесности индивидов, этот тип воспроизводства живой общности основывается на новом порождающем и постоянно воспроизводящем эту общность отношении.

Таким отношением стало и остается на все времена жизни людей произвольно и целесообразно мотивированное отношение людей друг к другу и к миру. Поэтому, собственно, генетические гипотезы возникновения человека на нашей планете, предполагающие внешнюю причину превращения животного предка человека в разумное существо, противоречат самой генетике.

Потому так трудно точнее, невозможно генетически определить радикальное отличие субъективно-рефлексивной произвольности и целесообразности мотивации поведения Homo sapiens от инстинктивной и субъективно-ситуативной мотивации поведения животных в стаде. В том числе животных, генетически близких предполагаемому предку человека.

Прежде всего природная сущность человеческого типа жизни не могла сформироваться во внутристадных ситуативных отношениях животных предков человека как друг к другу, так и к внешним условиям их обитания, основанных на видоспецифических инстинктах. Она должна была вызревать и оформляться во взаимодействиях особей радикальным преображением инстинктивных средств и способов аффективной мотивации общего действия. Причем именно таким их преображением, в котором инстинктивная их компонента оказывалась бы не доминирующей, а подсобной, а то и вовсе отсутствующей.

Только в этом случае их совместные действия могли обеспечить успех в ситуациях, не предзаданных генетической программой и ее видоспецифическими инстинктами. Именно такие ситуации должны были стать преобладающими для всех ароморфозных плиоценовых популяций Hominidae, способных на выживание благодаря лишь своему аффективному ситуативному интеллекту.

Заметим попутно, что ситуативным интеллектом обладают и современные человеку наследники homo. Возможно, что экология, согласная с генетикой их плиоценовых предков, плавно переходила в достаточные для видоспецифических наследственных программ природные условия палеолита, неолита и настоящего времени, что по законам коэволюции сопровождалось коррекцией генома у всех популяций, переходных к популяциям современных обезьян.

Их ситуативный интеллект так и остался именно ситуативным, не требующим генетического сохранения аффективной мотивации ситуативно найденных нестандартных решений. Ибо они не выходили и не выходят за пределы генетической программы общения и поведения.

Кроме того, наследованием не закрепляется самое главное для Homo sapiens образ совместного действия, мотивированного не инстинктом и не ситуацией, возникающей при непосредственной опасности и при реализации организменно потребных нужд. Только образ будущих совместных действий, отложенно мотивирующий именно их, мог сохранить саму общность особей предков Homo sapiens.

В целостности всех неразрешимых проблем ароморфозных ветвей homo возможность формирования образа будущих действий могла возникнуть у животного предка человека (в отличие от всех прочих плиоценовых видов homo) только вне инстинктивно предзаданных условий выживания.

Напр., при длительном общении в укрытиях (в пещерах, за завалами и т. п.), в совместном переживании отложенного выхода во внешний потребный и опасный мир, при общей нужде в укреплении надежности естественной защиты от его угроз и т. п.
Не исключено, что именно так возникало новое отношение предков человека (например, индивидов homo habilis и их общности) друг к другу и к бытию всего сущего.

Оно должно было радикально преобразить основание животного типа жизни и породить собственно человеческий тип жизни. Породить эту новую генерацию высших гоминид, но на принципиально новом основании, возникшем не благодаря внешнему вмешательству, но внутри и изнутри его докультурной общности. Чем и подтвердило бы закон становления и развития всего сущего закон causa sui.

Отношением, порождающим и постоянно воспроизводящим это новое основание форм жизни на Земле, не могло не стать отношение индивидов друг к другу, опосредствованное теперь уже не инстинктом, а единым интерсубъективным полем их общей субъективности, что и должно было стать началом и основанием культуры человеческого бытия.

Именно оно интерсубъективное поле нашей субъективности и по сей день предстает перед каждым из нас непрерывным потоком спонтанно реализуемых средств и способов нашего общения. Его непрерывность образует единое поле всех предметных овнешнений наших индивидуальных аффективных переживаний переживаний нашей общности со всеми другими людьми.

Не могло потому, что витальная интенция поведения животных, порождающая мотивацию общего действия, всегда направлена на включение унаследованных всеми аффектов в любую здесь и теперь возникающую ситуацию, что и обеспечивает в мире стадных животных инстинктивную согласованность актов совместного решения ситуативно-заданных задач.

Но субъективно-рефлексивная способность человека это способность отнестись как к предмету своего внимания не только к объективно заданным условиям задачи, но и к тому, чего нет, но что субъективно потребно к не предзаданному, не данному, а заданному способу решения задачи.

Мотивация всех последующих действий субъективным образом того, чего нет, образом цели выстраивает жизнедеятельность особого типа. Деятельность явно энтелехиальную: принуждающую к поступку не столько опытом прошлого, сколько образом будущего, проще говоря целесообразную.

Причиносообразность некоторых включенных в нее актов и механизмов окажется при этом в подчинении образу и смыслу направляющей их цели. Однако энтелехиальная мотивация образа цели как психического новообразования не артефакт индивидуально-спонтанного творения образов.

Она обеспечивается индивидуальными усилиями особого рода усилиями построения обращений индивидов друг к другу, что и переориентирует мотивацию предметного действия с образа объекта общих усилий на канонизированный интерсубъективностью образ их цели.

Эта интерсубъективная реальность мотивации поведения и должна была стать у одной или нескольких популяций Homo семейства Hominidae основным способом отношения друг к другу, а через это отношение и к природе. То есть именно она должна была стать подлинным началом антропогенеза, породившим и развившим речь и труд.

Интерсубъективная реальность мотивации поведения это не что иное, как каждый раз заново преображаемые (тем самым здесь и теперь творимые) всеобщие (общие для всех) способы и средства обращения к смыслонесущему сочувствию и содействию людей. Только они реализуют собой то новое для животного мира отношение живых существ к Бытию, которое стало и осталось на все времена истории человечества отношением, в каждом из нас всегда заново порождающим и воспроизводящим… человека.

В своей рефлексивной сущности это отношение изначально креативно. Впервые оно могло проявить себя в эмоционально-аффективных обращениях наших предков друг к другу. Именно такое рефлексивное отношение к субъективности друг друга (а потому и к своей собственной субъективности) могло возникнуть и стать ведущим при совместных действиях вне генетически пред-заданных ситуаций, обеспечивающих выживание их общности. Например, как уже отмечалось, при постоянном обитании в укрытиях, пещерах и т. п., при ситуативной необходимости их совместного обустройства.

Или, говоря иначе, интерсубъективного поля общего смыслочувствия, возникающего в пространстве чувственного представления. Того самого, которое выстраивается перед взором, слухом, осязанием и обонянием вполне предметной овнешненностью всех средств обращения ко всем и к каждому, вызванного общей мотивацией содействия.

Именно оно на всем протяжении истории человечества вплоть до наших дней возрождается и непрерывно длится каждым обращением людей к субъективности друг друга, креативно в нем преображаясь. Так с первых же смыслонесущих, эмоционально мотивированных актов общения ребенка со взрослыми, формирующих и реализующих его самосознание и сознание.

Тождество креативной интер- и интрасубъективности в течение долгих тысячелетий было наглядно представлено культурой ритуала родовых общин, но уже более скрыто культурой мифа новых общностей (народных). Продуктивные (креативные) и репродуктивные функции и формы воспроизводства жизни человеческих общностей, в эти эпохи неразрывные, друг друга пронизывавшие, внешне отделились друг от друга лишь при переходе к неолиту.

Для неолита характерны устойчивые формы земледелия и скотоводства, отделение их друг от друга, появление ремесел, что и привело к разложению родовых общин и к формированию народов с их новой теперь уже социальной формой организации групповой взаимозависимости.

Они отделились друг от друга благодаря закреплению их различия трудом социально разных групп людей. Теперь одни группы людей воспроизводили отдельно друг от друга продуктивность прежде всего духовного целеполагания, другие репродуктивность его материального целеосутцествления.

Но во всех случаях люди вынуждены были, обращаясь друг к другу за сочувствием, сомыслием и содействием, прибегать при этом к традиционным канонам речи и поведения, целесообразно и произвольно искать и находить их особые смысловые и эмоциональные вариации, пригодные только для данного случая и только данным людям внятные, а потому и действенные.

Общий закон креативности всех обращений людей друг к другу продолжает действовать для всех нас и в обыденных, повседневных формах общения, и в творческих формах воспроизводства культуры (таких как научная деятельность, искусство, образование и т. д.).

Но при групповом, социально закрепленном разделении функций единого процесса воспроизводства человеческой жизни подавляющее большинство специально подготовленных субъектов выполняет лишь репродуктивные функции, уже тем самым оставляя чуть ли не единицам функцию творческого преображения основания этого процесса.

Так, оказалось, что производственные циклы большой индустрии обречены на стагнацию и деформирование (вплоть до редукции к примитивным формам) в том случае, если они не производят своей науко- и культу-роемкой технологией и продукцией наряду с потребностями масс именно в такой продукции еще и потребность в массовом выбросе на рынок труда профессионально подготовленных субъектов креативных духовных и духовно-практических способностей.

Что породило сущностное противоречие эпохи: с одной стороны, предопределило потребительский тип массовой ментальности, оказавшей весьма опасное для человечества влияние на аффективно-смысловое содержание духовно-практической культуры постиндустриальной эпохи, но, с другой глобализировало процесс формирования и укоренения общественной потребности в инновационной культуре масс, а не отдельных «творчески одаренных» личностей.

В ХХ в. неопровержимым фактом стал для нас мощный взлет креативной мысли именно в фундаментальных основаниях науки о природе. Именно он позволил ученым открыть, а промышленности использовать столь глубинно сущностные природные силы, что в результате их практической утилизации радикально изменился старый и без того весьма эффективный способ расширенного воспроизводства человеческих общностей на планете.

Но именно они оказались не только близкими к истощению, но и далеко не столь эффективными, как те источники энергии, что были открыты благодаря прорыву в Неведомое неведомое в опыте. Но едва ли не большую роль в радикальных преобразованиях цивилизаций сыграло то, что было открыто не в естественных науках, а в философии.

Если же под именем науки ревниво сохранять определение интеллектуальной деятельности, раскрывающей объективные законы вещного мира, способные к тому же быть использованными в создании промышленной, военной и бытовой техники, то вообще не в науке.

Философией же было открыто нечто такое, что технологически никак нельзя использовать, и, видимо, поэтому ни наукой, ни бюрократией, ни даже владетельными распорядителями средств производства мало того, что не было понято, но не было и принято. Тем более никак не могло быть утилизировано. Однако главными событиями ХХ в. оно также оказалось достоверно подтвержденным.

Его простая суть: прямая и непосредственная зависимость энергии и эффективности производства средств жизни, производства способов и средств обновления и развития духовной и духовно-практической культуры от… создаваемой и воспроизводимой людьми формы их общности, а тем самым и от культуры. И пусть имена тех, кто это открытие сделал, останутся для читателей предметом воспоминаний или догадок.

Хотя два имени все же стоит привести: К. Маркс и М. Вебер. Все помнят открытую М. Вебером зависимость укоренения в Европе промышленной индустрии от протестантизма. Более основательно генезисную связь культуры и экономической основы общества демонстрирует категория Маркса форма общности (с терминологическими вариантами: общественная форма труда, объективные мыслительные формы и др.).

Именно эти никем не использованные открытия были подтверждены историей ХХ в. Ибо определившая его стихия сохранения в частных интересах старых форм социокультурной общности, позволивших в начале века быстро развить и укоренить повсеместно индустриальную инфраструктуру промышленности и сельского хозяйства, оказалась несовместимой с глобализацией «онаученных» технологий производства и управления вкупе с глобальным же обобществлением труда.

Тем несовместимей, что для сохранения старых форм общности их ведущим субъектам пришлось материализовать так называемую массовую культуру, культуру китча, практически во всех средствах обращения людей друг к другу, что помогло достичь не столько осознанной, сколько вожделенной главной цели корпоративных и частных собственников: при господствующей в сфере обращения междоусобной борьбе за рынки сбыта перейти к глобальному, планомерному и целенаправленному… производству потребителя.

Напомню, что сфера обращения обеспечивает единство всего производственного цикла. Именно она стягивает воедино все производственные процессы, постоянно меняя роли его участников: потребителя превращая в производителя (производителя своей рабочей силы и своих потребностей), а производителя в потребителя потребителя естественных и производственных условий: предметов и средств труда, в том числе и рабочей силы. Поэтому чуть ли не главной задачей производителя стало овладение средствами информации.

Борьба за укоренение на веки вечные этого радикального новшества продолжалась весь ХХ в., продолжается и сегодня, будет продолжаться и в будущем. Если не до скончания веков… Последнее соображение вполне может оказаться пророчеством, так как эта борьба ведется весьма жестоко, весьма бескомпромиссно и весьма кроваво там, где духовные реликты неолита стихийно возрождаются.

Где именно различные общности людей представлены богатейшим собранием: от родовых общин и их вариативных преобразований в имидже постинформационного века, от квазифеодальных деспотий (так называемых «азиатских», коих немало на всех континентах) и далее до суперпромышленных держав, обустроенных квазиграждански. Используя неолитические страсти, разжигаемые в пылу этой борьбы, свою борьбу ведут хозяева постиндустриальных монстров, используя все государственные орудия их власти. Ведут ее за очень старого нового человека за потребителя американского образца.

Потребителя всех в будущем возможных, наукой подготовленных, производством намеченных, рекламой и модой уже навязываемых товаров. И навязываемых не столько их потребительными качествами, а именно социокультурным имиджем их. Таким образом, ХХ в. обнажил до того подспудно действовавшую силу фундаментальной теории, определяющую действительные возможности как глубинного познания, так и практического использования сил и матушки природы, и сил человеческих.

Первородство фундаменталистов стало явным, и теперь его уже никак нельзя отдавать за чечевичную похлебку ползучего эмпиризма. Оттого и встала перед исторически рефлексивной мыслью острая и весьма непростая задача: строго обосновать это первородство, осознав наконец, каковы его исторические корни, из какого источника черпают фундаменталисты свою силу.

Следовательно, главным в обосновании отношения, порождающего и воспроизводящего культуру людей, является отнюдь не описание налично-бывших и налично-сущих форм культуры, а невозмутимое следование логике развития фундаментальной основы теории культуры при осмыслении ее прошедшей и длящейся истории. Однако и по сей день наиболее распространенной в изложении и обосновании культурологических изысканий является логика торжествующего эмпиризма.