Магия слова. Язык и воображение

Несмотря на многочисленные исследования языка, он остается за- гадкой, познать которую до сих пор никому не удалось. Человек есть единственный носитель языка, единственное существо, владеющее словом, и сам же он становится в тупик перед этим явлением, не в силах ни понять его, ни объяснить, ни постигнуть. Не вследствие ли этой загадочности и непознаваемости Слово обладает маги- ческой силой?

Убежденность в такой силе Слова была присуща всем временам и всем народам, и едва ли можно назвать хотя бы один из них, который не имел бы глубокой веры в эту магическую силу9. По той же причине народы верили в божественное происхождение языка.

За тысячи лет до христианской эры Бог воспринимался многими народами как некое духовное существо, которое замыслило мир прежде чем сотворить его и которое использовало Слово в качестве инструмента творения, как орудие превращения Хаоса в этико- религиозный космос.

Так, скажем, вавилонскоассирийский миф о творении описывает Хаос как такое состояние, когда небеса были «безымянными» и на Земле ни одна вещь не имела своего «названия». Из этого хаотического состояния первое реальное бытие возникло в тот момент, когда творящий Бог произнес свое собственное Имя, и благодаря заключенной в этом имени магической силе Бог как бы сам себя перевел в состояние бытия.

Идея, что Бог есть причина самого себя, выражена в мифе о его происхождении через магическую силу его Имени. Из этой первоначальной силы Слова возник Бог и все остальное, что получило свое бытие.

О точности такой передачи может свидетельствовать та же гомеровская «Илиада». Созданная полторы тысячи лет спустя после описываемых событий, она поражает обилием многочисленных тонких деталей, касающихся повседневности, особенностей речи многочисленных персонажей эпоса, отделки вооружения и снаряжения, деталей боевых схваток и военного быта, которые мог знать не про- сто непосредственный участник описываемых событий, но участник очень наблюдательный и искушенный во многих вопросах. И тем не менее…

С позиций современной науки, которая на деле знает меньше, чем древняя мифология, мы беремся судить удивительные по своему образному богатству и необычайно глубокому проникновению в сущность явлений мифы древности, вместо того чтобы пытаться понять образ и способ мышления и видения внешнего мира их создателями.

Почему древние люди смотрели на мир так, а не иначе; какое содержание скрывается на самом деле за той формой, в которой эти мифы излагались и сохранялись из поколения в поколение? Взять тот же язык: о его происхождении нам ровным счетом ничего не известно и никогда уже не будет известно, но мы позволяем себе иронизировать по поводу представлений древних о происхождении Слова, будто сами способны сказать что-то вразумительное.

То же самое относительно всего другого. В самом деле: приходит, к примеру, спустя два с половиной тысячелетия после Гомера какой-то ученый немец Вольф и пытается доказать, что «Илиада» и «Одиссея» вовсе не являются сочинениями Гомера. От этого «открытия», как сами понимаете, человечество почувствовало себя счастливее.

Выше я отмечал, что каждый человек несет в себе частицу Герострата. Особенно это качество присуще племени ученых: они не могут утвердиться на Земле, чтобы при этом что-то не разрушить, не сломать, не исказить. Впрочем, бог с ними. Какой смысл сетовать на природу человека — она, как любят говорить те же ученые, есть объективный фактор, и против этого трудно что-либо возразить.

Итак, повторю еще раз: во всех без исключения древних сказаниях Слову придается особая роль в сотворении всего сущего. Сходные мотивы мы видим и в библейском рассказе об акте Творения. Здесь также Бог посредством Слова создает Небо и Землю, отделяет свет от тьмы и создает все живое.

Можно, конечно, по-разному относиться к мифам и легендам — верить в них или рассматривать как плод богатой фантазии человека. Забегая вперед, скажу, что само человеческое мышление мифологично в своей глубинной основе как мышление-воображение. Другим оно просто не может быть по исконной своей природе.

Притом зачастую делают это с большей полнотой и большим проникновением в суть вещей, с большей убедительностью и достоверностью, нежели мы со всем своим арсеналом понятий и методов. Это объясняется во многом тем, что в основе всех древних мифов лежит еще не замутненная сухим рационализмом интуиция чело- века, которая вернее и глубже проникает в суть окружающих чело- века явлений. Вот, кстати, почему подлинное искусство всегда ближе к истине, нежели наука.

Даже из беглого обзора некоторых мифических и религиозных представлений о сотворении мира становится очевидно одно: любая вещь творится посредством слова. Нет имени (названия) вещи — нет и самой вещи.

Называя нечто словом, мы тем самым выводим это нечто из небытия, открываем и познаем его для себя. В этом, собственно, заключается сущность творчества и творения. Ведь и Бог творил мир Словом. Из этого следует, что Слово имеет первенство даже по сравнению с Богом.

«Имя вещи и есть субстанция вещи. В вещи живет имя, вещь творится именем»11, — утверждал Павел Флоренский, и в его словах частично заключена разгадка тайны самого человека и твори- мой им культуры во всех без исключения ее проявлениях. Поэтому культуру можно определить и так:

Культура в целом есть Творящее Слово во всем многообразии его трансформаций, метаморфоз и воплощений.

Творящую силу Слова отмечали все серьезные философы и языковеды. Согласно А.Ф. Лосеву, сотворить что-то — значит «назвать».

«Творение происходит путем называния имен, “словом” и словами. Назвать — значит, сотворить… Имя сущности и есть сама сущность».

Те же мысли находим у В. Гумбольдта, А. Потебни, Ф. Соссюра, Э. Кассирера, Р. Барта и у многих других известных специалистов в области языкознания. Вот и Андрей Белый, наш русский поэт, писатель и философ, отмечает:

Кстати, в этой связи еще раз отмечу полную бессмысленность введенного Кантом понятия «вещь в себе». Вещь может существовать только для нас, поскольку любая «вещь» появляется на свет вследствие того, что мы даем имя чему-то до той поры неизвестному и тем самым вводим это неизвестное в свой жизненный оборот.

Дав какому-то предмету или явлению имя, человек одновременно начинает верить в реальное его существование, скажем, той же «культуры». Пишет философские трактаты, создает всевозможные общественные организации и учреждения типа «министерства культуры», научные институты и кафедры в университетах для изучения этого явления.

То же самое происходит и с другими вещами, удостоившимися наименования, а тем самым и нашего просвещенного внимания — те же «либидо», «архетип», «чистый разум», «вещь в себе», «мировой дух» и т.д. до бесконечности.

Среди поименованных «вещей» самая замечательная, я бы даже сказал уникальная, — это, конечно, кантовская «вещь в себе». В самом деле: название вещи есть, а самой вещи нет. Это почище Бога — в него хотя бы верить можно. Благодаря лишь этой выдумке Кант заслуживает похвального слова. Для того чтобы придумать такое, простого воображения недостаточно, здесь требуется незаурядная фантазия гения.