Философская мысль в академических институтах

«Раем ученых» называл известный немецкий философ Христиан Вольф Петербургскую Академию наук.

Организовывая Академию наук, Петр I понимал, что без государственной поддержки фундаментальная наука обречена на прозябание. Именно это позволило в короткий срок собрать в ее стенах блистательное созвездие ученых и сделать Петербург одним из самых авторитетных научных центров мира. Это прекрасно сознавали и сами академики.

Так, известный математик, физик и натурфилософ Леонард Эйлер, проработавший в России более 30 лет, писал:

Я и все остальные, имевшие счастье служить в Российской Императорской Академии, должны признать, что всем, чем мы являемся, мы обязаны тем благоприятным условиям, в которых мы там находились. Ибо что касается лично меня, то не будь этого счастливого случая, я был бы вынужден посвятить себя какому-нибудь другому занятию, в котором я, по всей вероятности, стал бы только кропателем.

Изучению философии в Академическом университете придавалось очень серьезное значение. В нем изучались курсы «Руководство во всю философию» или «Введение в философию», история философии, логика, метафизика, практическая философия или этика, натуральная философия. В сетке учебных часов не было ни одного предмета, которому уделялось бы больше часов, нежели философии.

Следует признать, что в истории Академического университета были периоды, когда философия была единственным преподававшимся там предметом.

Натурфилософские рассуждения содержались и в самих формулировках научных теорий, поэтому рассуждения о «причине», «пространстве», «движении», «познании» предваряли исследования естественнонаучного характера, составляя самостоятельные философские сочинения, внутри научных трактатов. Физика еще не вполне отделилась от метафизики, поэтому умозрительные аргументы использовались в науке, а научный опыт — для решения философских проблем. Способ познания считался универсальным для всех областей знания, как опытного, так и умозрительного, что породило феномен энциклопедизма.

Чистейшая метафизика стала прерогативой созданного в 1755 г. стараниями М.В. Ломоносова и И.И. Шувалова Московского университета. Философский факультет, на котором в XVIII веке практически сосредоточилось все обучение представлял собой общетеоретическую базу для получения образования, в том числе медицинского и юридического. Преподавание в университете велось по утвержденным свыше программам и учебникам, отступление от которых не допускалось.

Одним из важных каналов интеллектуальных коммуникаций всегда было взаимодействие академических институтов, а точнее ученых, стремившихся к созданию и поддержанию международного научного сообщества. Именно поэтому с созданием в России Петербургской академии наук и Московского университета такого рода связи приобретают регулярный характер.

Специфика науки Нового времени предполагала, что каждое новое открытие должно было опираться на сумму предшествующего опыта и знаний, и, в свою очередь, апробироваться в профессиональной среде экспертов. Научный институт должен был становиться ячейкой уже существовавшей научной сети, а ученый мог заниматься наукой, только будучи ее частью. При этом само построение научной сети не имело иерархического характера и может сравнимо с современными сетевыми моделями.

Научные занятия служили своеобразным «социальным лифтом» и формировали представителей нового ученого сословия, вписанного в международное сообщество. Примеры «академической мобильности» того времени красноречиво это иллюстрируют.

Студенты Академического университета Василий Венедиктов (сын дьячка) обучался истории в Геттингене, Василий Федорович Зуев (сын солдата Семеновского полка) в Лейденском и Страсбургском университетах, где изучал экспериментальную физику, химию, анатомию и натуральную историю, Петр Борисович Иноходцев (сын солдата Преображенского полка) обучался в Геттингене экспериментальной физике, математике, химии и естественной истории, Дмитрий Романович Легкой (сын солдата Измайловского полка) в Страсбурге обучался праву, Иван Иванович Лепехин (солдатский сын) обучался ботанике, физике, химии, Алексей Яковлевич Поленов (сын гобоиста Преображенского полка) учился в Страсбургском университете истории и праву, Степан Яковлевич Румовский (сын священника) и Михаил Софронов (сын дьячка) были послан для усовершенствования в математике в Берлин в 1754 , где в то время работал Л. Эйлер.

Василий Прокофьевич Светов (сын каптенармуса Астраханского полка) учился в Геттингене истории и дипломатике, Константин Иванович Щепин (сын пономаря) учился в Лейденском университете ботанике, Иван Юдин (сын гренадера Преображенского полка) учился в Геттингене математике и физике.

Академия наук занималась активной издательской деятельностью. Академическая типография, основанная в 1727 году долгое время была единственной типографией, печатавшей светские издания как на русском, так и на иностранных языках, причем не только научного характера, но и популярные календари, месяцесловы, газету «Санкт-Петербургские ведомости». Ученые имели возможность неограниченной публикации своих работ в академических издания, которые затем рассылались по всему миру.

Международные конкурсы, проводимые Академией наук, привлекали известных ученых. Институт почетных членов Академии наук (характерный и для других академий мира) привлекал в сообщество российских ученых виднейших интеллектуалов Европы, российские же ученые становились членами иностранных академий. Титул почетного члена Академии наук присваивался коронованным особам и важным персонам. Правда здесь так же учитывались научный или литературные достижения.

Так, Екатерина II была членом Берлинской академии наук, прусский король Фридрих II и шведский король Густав III были членами Петербургской академии наук, а Е.Р. Дашкова — членом Американского философского общества. Это подчеркивало наличие международного интеллектуального сообщества, построенного по сетевому, а не иерархическому принципу. Однако это качалось скорее ритуальной, нежели содержательной стороны академической жизни.

Само устройство академической медиасистемы порождало специфическую систему текстов, прочитать и понять которые можно было лишь понимая ее структуру. Так, философские идеи могли содержаться не только в специальных трактатах, а в контексте естественнонаучных сочинений. В это время до половины любого научного текста, будь то естественная наука (физика, математика, ботаника), или гуманитарная (история, филология) составляла философская материя и ее нужно было скорее «вычитать», нежели просто «прочитать». Большое значение имел риторический жанр, поэтому разнообразные «речи» и «слова» также составляют важный источник для изучения философских идей.

Для понимания академического дискурса важное значение имеют официальные документы, которые напрочь выпадают из обычного историко-философского исследования. Это разнообразные манифесты, постановления, уставы академических и учебных заведений, протоколы заседаний официальных органов, преамбулы к которым часто представляли собой философские эссе о воспитании, предназначении человека, идеальном социальном устройстве и т.п.

Проблематика академических исследований в России и используемые методы научных исследований не отличались от тех, которые были характерны для Европы. Но также как и в европейских странах академическая философия отличалась от той, которая распространялась в дворянских салонах, хотя сами ученые могли и стремиться к контактам с правящей элитой.

Однако статус, как студентов, так и самих академиков и профессоров не был достаточно определенным. Это было причиной обособленности ученого сословия. Г.Ф. Миллер полагал, что это одна из причин отдаленности его от дворянства. Он пишет:

Русское дворянство ищет повышений чинами. Между тем знатнейшие ученые оставались без чинов, и это в стране, где все преимущества соразмерены с чинами, где не имеющий чина не может показаться ни при каком официальном представлении, какой же после этого порядочный человек решиться оставаться при учености, я хочу сказать сделаться ученым по профессии?

М.В. Ломоносов был в этом смысле более оптимистичным. Он считал, что приобщение к сокровищу знаний не только приближает к этосу благородных, но и повышает реальный социальный статус. Так, в 1758 г. в Проекте регламента академической гимназии он писал:

Ломоносов в какой-то мере принимал желаемое за действительное, хотя сам и получил чин коллежского советника, дающего ему право на наследственное дворянство. Таким образом не столько образование, сколько должность изменили его социальное положение.

В России, где положение в обществе и социальная принадлежность определялась «Табелью о рангах», состояние ученых, которые оказались вне этого регламентирующего документа, было непрестижным и двойственным. Это приводило к тому, что интеллектуальная коммуникация между учеными и дворянскими интеллектуалами не носила систематического характера. Дворяне получали домашнее образование, закрепляя его затем образовательными поездками в Европу, и никогда не стремились к академической карьере.

О том, что занятие дворянином профессорской кафедры было в то время экстраординарным явлением, свидетельствует письмо в журнал Вестник Европы Г.А. Глинки, который вынужден опровергать мнение о том, что среди преподавателей университета нет лиц дворянского звания. Он пишет:

Первый феномен есть смоленский помещик, надворный советник Григорий Глинка, который имеет столько достатка, что мог бы содержать себя и без профессорского жалования. Но из особенной любви к наукам и ко благу общественному, он в скором времени по издании общего Устава народного просвещения взошел на кафедру Российской словесности в Дерптском университете.

Он сообщает, что «люди, не одушевленные ревностию к благородным пожертвованиям для просвещения сограждан своих находили этот поступок странным», и считает нужным в качестве оправдания заявить, что «презирает мнения обыкновенные». Среди университетских профессоров были и другие дворяне, например, философ и математик Д.С. Аничков, но их происхождение обычно характеризовалось сакраментальной формулой «сын бедных, но благородных родителей».

Философия, преподававшаяся в российских университетах, была основана на учении Христиана Вольфа. В соответствии с рядом официальных постановлений университетские профессора были не вправе сами выбирать систему преподавания, а обязаны были следовать установленным правилам.

Это правило строго соблюдалось и мнения отличные от официально признанных нещадно изгонялись. Еще и в начале XIX в вольфианство противопоставлялось как французской, так и немецкой философии в лице Канта, Шеллинга и Фихте. Так, в «Мнении о преподавании философии» член главного училищного управления И.М. Муравьев-Апостол отмечает, что предпочитает вольфианскую систему любой другой. Вольфианство рассматривалось им как образец дидактического и систематического повествования, свободного от разрушительного свободомыслия французских авторов.

В качестве бесспорных достоинств Вольфа отмечалось, что он «известен громадною ученостию и первым полным систематическим изложением всех частей философии в духе принятых им начал». Российские организаторы образования полагали, что «здравомыслящее нравственное учение Вольфа» могло бы спасти подрастающее поколение от увлечения «французским легкомыслием» и материализмом XVIII века.

Так же было и в церковных школах во второй половине XVIII века, где вольфианство заменило схоластику и аристотелизм. Интерес к вольфианству проистекал из общеакадемической традиции внимания к немецкой философии и отчасти из определенного влияния протестантизма на православных иерархов. Многие из них испытали отчетливое влияние немецкой философии, в частности именно вольфианства, как, например, епископ Севский и Нижегородский Дамаскин (Д. Семенов-Руднев), издатель трудов М.В. Ломоносова и один из первых российских библиографов, получивший образование в Геттингенском университете. Г.Ф. Флоровский писал о нем:

Даже по Екатерининским временам это был «либеральный» архиерей, воспитавшийся в началах вольфианской философии и естественного права. Поговаривали, что митрополит Гавриил «внушил ему оставить все германския бредни, толпившияся в его голове, а приняться лучше за исполнение обетов иночества.

В Нижегородской семинарии Дамаскин организовывал богословские диспуты, используя свой геттингенский опыт.

Впечатление, которое производила философия Вольфа на церковных иерархов было самое благоприятное. Так, в 1755 г. епископ Белоруссии Георгий Конисский, который в свое время закончил Киево-Могилянскую Академию, а потом был там ректором писал митрополиту Киевскому Тимофею, что сожалеет о том, что сам не изучал философию Вольфа и не преподавал ее, а потерял много времени, изучая Аристотеля. «Что ни учится в ней, все основательно, твердо, ясно», — писал он.

Организаторы церковного образования больше всего боялись антиклерикальных тенденций французского Просвещения. Поэтому, как пишет П.В. Знаменский: разрушительной силе модной французской философии в духовных школах старались противопоставить новые системы солидной немецкой философии, между которыми особенным благоволением у наших философов пользовались системы философии Лейбница-Вольфа, казавшейся наиболее благоприятной для философского обоснования религиозных истин.

Онтологические понятия этой системы казались «главным основанием для построения всех рациональных доводов, какими пользуются для подтверждения религиозных положений все наши догматические системы до сего времени». Таким образом, вольфианство органично входило в систему православного богословия.

Однако вольфианство, изучавшееся в церковных школах отличалось от философии Вольфа и представляло определенный тип ее интерпретации. Самому Вольфу был предпочтен его последователь Фридрих Христиан Баумейстер, как один из «умереннейших» его представителей. Это было связано прежде всего с идеей предустановленной гармонии, которую православные философы категорически не принимали. Вольф следом за Лейбницем использовал эту теорию для объяснения соединения души и тела, Баумейстер лишь ссылался на нее как на одну из гипотетических моделей.

Поэтому общественные проблемы оказываются вторичными и даже второстепенными. Этим философская система Вольфа, как и других представителей немецкого Просвещения, выгодно отличалась от материализма французских просветителей XVIII века, для которых социальные проблемы, в том числе отношение к церкви всегда стояли на первом месте.

Христиан Вольф и его система оказали значительное влияние на формирование академической науки. По его рекомендации в Россию приехали известные европейские ученые, у него учился М.В. Ломоносов.

Особое значение вольфовский метод имел для естественных наук, так как позволил сделать независимыми от социально-политических и мировоззренческих проблем объекты собственно физических, химических, математических и других исследований, чем во многом способствовал разделению натурфилософии на собственно философию и естествознание. Такая мировоззренческая секуляризация способствовало развитию естественных наук и полностью соответствовала задачам вновь создаваемых научных институтов, прежде всего Петербургской академии наук и Московского университета.

Таким образом, вольфианство интерпретировалось, переиначивалось, подгонялось под потребности различных представителей российского Просвещения. Оно использовалось в церковных школах для обоснования богословия, а в академических институтах для обоснования естествознания. Вольф становился официальным и даже официозным философом в России. Вместе с тем, каждым отдельным сообществом использовалась не вся вольфовская система, а лишь то, что соответствовало логике ее развития.

Если в XVIII веке система Вольфа была одной из наиболее популярных, она систематизировала достижения европейской метафизики и новой науки, сформировала систему понятий, использовала национальный язык и т.п., то позже она явно стала помехой на пути новых философских постижений. Кроме того, ряд регулятивных мероприятий в системе науки и образования. достигнувший своего апогея в николаевскую эпоху затруднял процесс обмена идеями и снизил значение академического сообщества как коммуникационного канала, связывающего Россию и Европу.