С.Р. Воронцов — аристократ, дипломат, интеллектуал

Поскольку С.Р. Воронцов находился в самом центре событий вокруг переворота Екатерины, русско-турецких войн и европейской политики конца XVIII — начала XIX веков и славился своей перепиской с огромным количеством корреспондентов по всей России, Европе и других странах мира, то материалы, связанные с его личностью, разбросаны в огромном количестве самых разнообразных источников.

Человек очевидно противоречивый, он заслуживал таких характеристик, как благородный, гордый, высококультурный, непоколебимый, патриотичный, заносчивый, властный, вспыльчивый. Воронцов был сложным человеком в сложную эпоху больших социальных и политических перемен.

Он прожил 88 лет при правлении шести российских монархов: Елизаветы Петровны, Петра III, Екатерины II, Павла I, Александра I и Николая I. Он стал свидетелем или был непосредственно вовлечен в такие важнейшие исторические события, как Семилетняя война, дворцовый переворот 1762 г., русско-турецкие войны, американская война за независимость, Великая французская революция, убийство императора Павла, Наполеоновские войны и восстание декабристов. Родившийся в богатой и привилегированной семье, Воронцов в юности он готовился управлять семейными делами в России, но затем выбрал жизнь за границей и провел там почти полвека, сначала в Италии, а потом в Британии.

В большой степени успех Воронцова как дипломата можно приписать его способностью к адаптации и легким проникновением в британское общество. Его широкий круг друзей и знакомых включал, главным образом, богатую и влиятельную аристократическую элиту, которая была космополитичной, образованной, говорила по-французски и чувствовала себя как дома в европейских столицах. Он завел множество знакомств в Британии и среди европейского дипломатического корпуса.

Он встречался со многими представителями наиболее могущественных семей Европы в Петербурге, Париже, Вене, Венеции и во время поездок по континенту. Из всех екатерининских дипломатов именно у Воронцова карьера оказалась одной из самых блестящих в российской имперской истории, и некоторые историки считают его одним из создателей русской дипломатической школы.

Воронцов, которого Екатерина также не любила и даже побаивалась, был успешен во многом потому, что его могущественные друзья и родственники имели непосредственный доступ к императрице. В обширной переписке они выказывают взаимное уважение и безусловную преданность друг другу. «В тот век, и особливо для России, письма имели значение нынешних газет».

Профессиональная жизнь и успех Воронцова зависели от доверия его союзников и его умения действовать за пределами общепринятых дипломатических каналов. Один из его друзей так оценивает его талант:

Часто переписка с другом или приятелем становилась перепиской с ведомством или организацией, которую это приятель возглавлял. Так, начавшаяся в Вене в 1762–1763 годах дружба с Людвигом-Генрихом фон Николаи продлилась более сорока лет. Николаи служил секретарем в российском посольстве, а в 1784 г. заменил Дашкову на посту директора Академии наук. Переписка с ним во многом оказалась общением Воронцова с Петербургской академией наук.

Воронцов всю жизнь собирал книги и много читал. Можно сказать, что чтение было и источником его образования, и страстью. По его письмам прослеживаются не только те тексты, которые он изучал, но и его мнения по поводу прочитанного.

Он чрезвычайно вдохновился очень влиятельным тогда сочинением Ш. Л. Монтескье «О духе законов» (1748), в котором тот выдвигает в качестве основного принципа то, что все люди обладают фундаментальными правами, которые необходимо защищать от деспотизма и бесконтрольной власти государства.

В ноябре 1760 г. он просит отца прислать ему в Москву, «что напечатано Петрииды Михаила Васильевича» (т. е. поэмы Ломоносова «Петр Великий»).

Воронцов, еще будучи в России, заказывал у голландских книготорговцев такие издания, как «Всеобщая история путешествий», «Энциклопедия» Дидро и Даламбера, большой итальянский словарь, труды по архитектуре Палладио и Витрувия, всеобщая история, различные словари и атласы. Ему очень понравилась повесть Вольтера «Простодушный» (кроме трагического окончания, усилившего его ипохондрию), но очень не понравилась присланная братом книга против Вольтера и Юма.

Обсуждение повести Вольтера дало Воронцову повод высказаться о религии вообще и о его вере, в частности: «Простодушный» доставил мне огромное удовольствие, особенно глава о крещении. Это лучшая шутка в мире. В общем, нельзя лучше атаковать и высмеять абсурдное противоречие, в которое впали почти все известные религии: взять что-то за основание и фундамент, а затем ввести заповеди, учреждения, совершенно противоречащие этому основанию. В христианстве все основано на Библии, и все делают вопреки ей — и авторитеты, и церковные институты.

«Новый завет», основанный и опирающийся на «Ветхий», часто ему противоречит. Невозможно строго следовать первому, не будучи евреем, и если кто-то соберется следовать «Новому завету» буквально и не делать ничего, кроме того, что в нем указано, этот бедняга будет считаться сектантом-еретиком греческими христианами, латинскими христианами, христианами-лютеранами, христианами-кальвинистами и единодушно всеми различными существующими христианскими сектами, кроме квакеров.

Что касается меня, то мой символ веры таков: делать всем добро, не делать никому зла и верить в существование Бога всеблагого, всемогущего, справедливейшего, который нас накажет или вознаградит в будущей жизни в зависимости от наших действий и нашей совести.

Аналогично, обсуждение французского перевода подвигает Воронцова на высказывание о своем отношении к переводам:

Я только что прочитал одолженную мне книгу под заглавием «О преступлениях и наказаниях» [Чезаре Беккариа], сочинение чрезвычайно интересное теми философскими и благородными чувствами, с которыми автор выражает себя. Очень меня обяжешь, послав мне эту книгу на французском и на итальянском, поскольку это оригинал, а люди, которые прочли ее и на том, и на другом языках, уверяли меня, что переводчик ошибся, изменив последовательность глав, и что он даже неверно перевел.

Профессор Мюллер, который сейчас здесь [в Москве], сказал мне, что когда читаешь перевод, кажется, что переводчик выражается осмысленно; но, когда читаешь итальянский оригинал, находишь, что переводчик сильно ошибается.

Участие в важных событиях и накопленный при этом опыт побуждали С.Р. Воронцова выражать свои взгляды письменно. Так, после окончания русско-турецкой войны, выигранной под руководством фельдмаршала Румянцева, Воронцов сочинил «Записку о воинской тактике», которая являлась чем-то вроде учебника для армейских командиров по поддержанию дисциплины и подготовке к боевым действиям.

Предполагается, что Воронцову принадлежит и записка «Об одежде и вооружении войск». Но на самом деле он не мог посвятить себя исключительно философским раздумьям и созерцательной жизни. Его внутренняя энергия, напористость и армейский опыт не позволяли ему жить спокойно, не реагируя на актуальные политические события.

Часто личные связи были существенными двигателями для продвижения выгодных коммерческих предприятий. Хорошим примером здесь служит дружба Воронцова с английским промышленником и деловым партнером шотландского инженера Джеймса Уатта Мэттью Болтоном, который установил множество паровых машин Болтона-Уатта и применил современные методы чеканки монет, а также серебрения и золочения на своей фабрике в Сохо.

Болтон собирался контролировать установку своего монетного двора в Петербурге. В это же время Воронцов вел переговоры с британским правительством с целью получить разрешение на экспорт в Россию машин и технических знаний. Переписка Воронцова и Болтона за 20 лет сохранилась и состоит примерно из 150 писем. У российского посольства были обширные связи с промышленниками и предпринимателями тогдашней Британии.

Воронцов информировал Петербургскую академию наук o последних гуманитарных и естественнонаучных достижениях в Европе, включая дебаты между англичанами и французами касательно определения первого меридиана на основе Гринвичского или Парижского меридианов. Он отдал распоряжение перевезти и оказывал всяческую организационную помощь в перемещении семифутового телескопа Уильяма Гершеля сначала из Виндзора в Лондон, а потом в Россию. Он помогал российским студентам, учившимся в университетах Оксфорда и Кембриджа.

Лондон как центр мировой торговли и мореплавания привлекал множество исследователей и путешественников, отправлявшихся в экспедиции в самые разные части света. Многим из них оказывало помощь российское посольство. Оно опекало как путешественников российских, так и тех, кто ехал изучать Россию. Если Воронцов и его посольские и не принимали участия лично в судьбе путешественников, то они получали и передавали информацию об экспедициях, отправлявшихся в самые разные регионы.

Воронцов считал Британию самой выдающейся военно-морской школой в мире. Ни одна другая страна не могла лучше научить Россию, как реформировать и модернизировать флот. Он внимательно следил за обучением российских морских офицеров, служивших в британском флоте (среди них были, например, в 1793 г. лейтенанты И.Ф. Крузенштерн и Ю.Ф. Лисянский), а в 1788 г. ему было поручено принимать британских морских офицеров (в том числе и из американских колоний) на службу в российский флот. Воронцов часто писал рекомендательные письма британцам, отправляющимся в Россию.

Трактат Адама Смита оказал глубокое и длительное влияние на понимание Воронцовым политической экономии, он упоминал в своих письмах «бессмертного Адама Смита» и его «бессмертный труд».

В 1801 г. он написал брату, узнав из французской газеты, что Петербург собирается ввести новый тариф. Настроенный резко против, Воронцов выразил желание, чтобы император повелел тем, кто этот тариф разрабатывал, «прочесть, перечесть и выучить наизусть сочинение Адама Смита о богатстве народов». Годом позже он категорически не одобрил ограничительные меры и протекционизм, как бессмысленные и вредные. Он опирался в своих идеях на прочитанное у Адама Смита, который, согласно Воронцову, «установил для науке о торговле столь же бесспорные начала, как Евклид для геометрии».

К этому времени Воронцов уже был знаком с другим выдающимся шотландцем — лордом Монбоддо, философом и лингвистом, который переслал свои сочинения императрице Екатерине через российского посла. Воронцов, таким образом, был в курсе основных идей передового тогда шотландского Просвещения. Он использовал их в своих рассуждениях об обществе и изменениях в нем.

Воронцов часто заказывал русские книги на разнообразные темы, ему регулярно посылали недавно вышедшие русские книги. Сохранившиеся каталоги его библиотеки демонстрируют его интересы и предпочтения. Многие книги непосредственно относятся к профессиональным интересам военного и дипломата, например, уставы кавалерии и пехоты, военные календари, коммерческие тарифы, законы, постановления и статуты.

В его библиотеке было около 400 сочинений о путешествиях по Азии, Африке, Америке, Европе. Выделяются путешествия по Британии и книги о России. Предположительно из его коллекции происходят сохранившиеся в семье старопечатные (XVI в.) книги о путешествиях на Восток, изданные в Венеции. Видимо, он мог купить их в Италии. Он заказывал карты Италии и планы сражений, произошедших во время наполеоновских войн.

В библиотеке Воронцова были и русские периодические издания — газеты, журналы, альманахи, календари или месяцесловы. Его «Роспись российским книгам» содержит 237 названий (409 томов), включая 13 периодических изданий, более 100 календарей.

Он энергично защищал наследственные права дворянства в «Записке о дворянстве», написанной в царствование Екатерины. Его ярость была направленна преимущественно на тех, кто, как он считал, предали свои врожденные права, например, большинство французских дворян. Дворянство и духовенство были, по мнению Воронцова, в первую очередь ответственны за вспышку анархии во Франции.

Рационально и эмоционально оценивая происходящее, Воронцов иногда поднимался до своего рода пророчеств:

Франция не перестанет действовать, пока ее гнусные принципы не пустят здесь [в Британии] корни, и, несмотря на прекрасное устройство этой страны, зараза захватит ее тоже. Это, как я уже вам говорил, война насмерть между теми, у кого ничего нет, и теми, которые владеют всем, а поскольку этих последних меньше, в конце концов они погибнут. Зараза станет мировой.

Наша [российская] удаленность гарантирует нам некоторую отсрочку; мы будем последними, но мы тоже станем жертвами этой мировой чумы. Мы с тобой этого не увидим; но увидит мой сын.

Поэтому я решил научить его какому-нибудь ремеслу — слесарному или столярному, чтобы, когда его вассалы скажут ему, что они больше его не хотят и что они желают разделить между собой землю, он мог зарабатывать на хлеб своим трудом и иметь честь стать одним из членов будущего муниципалитета Пензы или Дмитрова. Эти специальности будут ему более нужны, чем греческий, латынь и математика. Нужно признать, что мы живем в очень необычное время и что так называемый век философии —это век парадоксов и всевозможных преступлений.

Даже автобиографию Воронцов написал в виде большого письма на 36 страницах своему другу Ф.В. Ростопчину. Он писал это письмо два месяца и закончил 8 февраля 1797 г. Объяснив свое нынешнее состояние в контексте прошлых событий, Воронцов приложил все усилия, чтобы предоставить Ростопчину последовательную, ясную самопрезентацию. Его стремление нарисовать автопортрет определенным образом было попыткой оправдать и защитить свой образ жизни.

Оценив ущерб от этих решений в долях годового российского экспорта и в миллионах рублей, Воронцов указал, что неправильные решения были приняты оттого, что Н.П. Панин был уверен в их правильности и убедил в этом императора, вместо того, чтобы вынести их обсуждение в Совет.

На этом примере и на примере проблем, возникших у Екатерины II в начале ее царствования, когда аналогичным способом были приняты решения под давлением графа Н.И. Панина, Воронцов попытался убедит императора в необходимости коллективного обсуждения любых подготовленных важных решений. Возможно, именно эти пламенные и аргументированные увещевания привели позже к тому, что царь пригласил Воронцова в Россию для обсуж- дения возможных преобразований властных структур.

По запросу Завадовского в 1802 г. Воронцов представил императору Александру «Записку о Русском войске», в которой расширил свою старую «Записку о воинской тактике».

В ранней записке он подчеркивал необходимость гуманного и уважительного отношения к солдатам. Теперь он сосредоточился на необходимости оставить увлечение парадной армией с ее бездумной имитацией прусских порядков и перейти к воспитанию всегда готовых к битве воинов в традиции Петра Великого:

Вместо того, чтобы копировать внешние атрибуты прусской армии, писал Воронцов, надо изучать ее тактику и боевые соединения. Воронцов обсуждает боеготовность офицеров, наименования российских полков, их размеры, определения званий и приписываемых им различных обязанностей, военную форму, роль кавалерии, полевые лазареты и т.д. Он находит, что состояние российской артиллерии и инженерного дела плачевно. Требует величайшего внимания, в частности, проблема недостатка образования офицеров.

Учебная программа, опять же, должна включать и практические, и теоретические занятия, а завершаться очень серьезными публичными экзаменами. Только лучшие из лучших должны попасть в объединенный штаб, где их труды будут щедро оплачиваться большим денежным довольствием и продвижением по службе. Почти весь XIX век заметки Воронцова будут сохранять значение и влиять на реформы русской армии.

Воронцов был разочарован полумерами, заменившими серьезные реформы Сената, Государственного совета и Комитета министров. В 1803 г. он представил, опять в виде письма, свою записку о внутреннем управлении России министру внутренних дел В.П. Кочубею, чтобы отметить свое полное с ним несогласие.

Воронцов, наряду с другими членами «сенатской партии», опасался консолидации власти в руках небольшого числа министров и выразил свою серьезную этим обеспокоенность: «вверить это управление 10 или 12 персонам без всякого контроля над ними значит лишь создать 10 или 12 деспотов, которые по самой человеческой своей природе произвольно или непроизвольно будут злоупотреблять своей властью». Он опасался, что Сенат станет неважным и по прошествии некоторого времени совершенно ненужным, поскольку вся власть перейдет к министрам. С точки зрения Воронцова, министры Александра I уже поддаются соблазнам обретенной власти.

Собираясь в отставку с поста посла и подводя итоги своей дипломатической деятельности, Воронцов в конце 1802 г. представил записку «О заведении дипломатического училища при Министерстве Иностранных Дел в России». Отсутствие родившихся в России, хорошо обученных людей, писал Воронцов, создает не только проблемы компетентности, но и ставит вопросы лояльности и безопасности. Поэтому он предложил открыть училище или школу с восьми- или девятилетним курсом обучения для 40 мальчиков десяти или одиннадцати лет.

В подробно расписанный по годам обучения учебный план он предложил включить общекультурные дисциплины, обучающие навыкам, необходимым для работы в посольствах и на международной арене. Он считал, что будущим дипломатам необходимо прочитать в оригинале трактат Адама Смита о богатстве народов и освоить историю современной Европы на основе трудов Вольтера, У. Робертсона и Д. Юма.

В стенах училища должна быть библиотека, составленная из книг по всеобщей истории и истории отдельных стран, сочинений по теории и практики дипломатии, собраний соглашений и договоров, топографических описаний и карт всех стран мира, лучших книг о России и сочинений всех ее классических авторов в стихах и прозе.

До конца жизни Воронцов продолжал размышлять о важнейших проблемах войны и мира, политики, государственного управления, образования, чести и достоинства дворянина. Своими соображениями он делился в письмах к друзьям и сыну, который тоже стал выдающимся государственным деятелем.