Трансцендентальный субъект

Нас не удивляет, что внешний мир для разных видов живых существ выглядит по-разному. Разные чувства – обоняние, осязание, зрение и т. п. – могут быть акцентированы. Дискомфорт, который человек испытывает в воде, и беспомощность человека в воздухе – незнакомы, соответственно, рыбе и птице. Фатальное для человека падение с высоты, резко ограничивающее его жизненный мир, никак не запрещено «легкокрылой» стрекозе.

Внешний мир как чувственно данное многообразие не только отмечен родовой печатью используемых органов чувств, но и «пестрит» их характерными ошибками. М. Мерло-Понти описывает опыты, в которых человеческий глаз ошибается при оценке длины двух одинаковых отрезков, один из которых растянут «уголками, смотрящими наружу», а другой сжат «уголками, смотрящими внутрь». Излишне говорить, что эстетически, т. е. чувственно, особенный мир оказывается и этически, т. е. поведенчески, особенным.

Сегодня уже хорошо известно, что животные приобретают навыки или «обучаются наукам». Например, молодую человекообразную обезьяну старшие особи в течение нескольких лет обучают разбивать орех камнем. Более того, молодая обезьяна после первых родов в зоопарке «не догадывалась», что нужно кормить детеныша грудью, так что работникам зоопарка пришлось ей это «подсказать».

Опыты по этологии коллективных насекомых свидетельствуют, что наиболее «престижным» у муравьев считается быть муравьем-исследователем, первооткрывателем, самостоятельно, в одиночку уходящим в мир на поиски пропитания, и лишь затем, при обнаружении добычи вызывающим команду.

Если в муравейнике действительно существует такой этический градиент, то душе муравья знакомы муки честолюбия. Душа дерева, «растительная душа» по Аристотелю, непроницаемо загадочна для нас, но сомнений в ее существовании нет.

Вероятно, в представлении людей растительная душа жертвенна: ведь растения не препятствуют, не сопротивляются тому, чтобы стать пищей для тела или материалом для построек. Растительная диета, изображение растительных орнаментов допускаются самыми строгими религиозными канонами.

Осваивая иное, обитатели этих миров избегают фатальной непосредственной встречи с иным: переносят на иное видоспецифическую, культурную, вообще некоторую упорядоченную картину мира, пред-заданную в геноме и социокоде.

Гегелевский тезис о «тождестве мышления и бытия», перекликающийся с оборотом Парменида «мысль и то, о чем она, — одно», мы будем толковать расширительно, понимая под ним фундаментальное соответствие живого экологической нише и разумного — культуре.

Вслед за Кантом мы выдвигаем версию «трансцендентального субъекта» живого и разумного, трансцендентальной эстетики и этики, закодированных в некотором коллективном теле: в геноме и биологическом органе, в социокоде и социальном институте. Трансцендентальный субъект напоминает компьютерную программу или «матрицу» из одноименного голливудского фильма.

Акценты прошлого и будущего могут быть иначе расставлены в трансцендентальном субъекте, отличном от новоевропейского. Мы представляем событийный ряд линейно упорядоченным во времени, как последовательность либо необратимо состоявшихся, либо еще не состоявшихся событий.

Возможно, при иной расстановке акцентов события так называемого «будущего» доподлинно известны и давно «произошли», в отличие от неясных событий «прошлого», как в известном сне П. Флоренского, в котором время бежит в противоположную сторону: снится тройка, звон бубенцов, который после пробуждения становится звоном будильника.