Понятие мышление
Мышление способность каждого индивида Homo sapiens к субъективно мотивированному целесообразному и произвольному преобразованию культурного (всеобщего) смысла любого предмета восприятия и памяти, а тем самым и к порождению новых его значений и смыслов.
Как абстрактная возможность, она подготовлена эволюцией всех форм активности высших животных; как витальная потребность предопределена антропогенезом (генотипом человека); как умение человека целесообразно и произвольно управлять поведением других людей и своим собственным поведением, она формируется в онтогенезе активным (жадным) присвоением новорожденным обращенных к нему аффективно-смысловых компонентов человеческой речи.
В них и через них он присваивает в качестве первой реальности своего человеческого бытия всю полноту эмоциональной смыслообразующей речи людей. А тем самым и всю полноту ее органичной целостности: звучно-изобразительной непрерывности означивания и аффективного наполнения собой каждого своего дискретного элемента.
Смыслорождающая аффективная речь как объективная реальность М. возникает и живет лишь в актах общения людей. Отсюда: M. возникает и реализует себя во всех случаях обращения каждого индивида Homo sapiens к другим людям и к себе самому.
И только в них. Как психический феномен, М. изначально нацелено на обретение аффективно осмысленного согласия с другими людьми, обеспечивая при этом органичное единство и целостность всех способностей и процессов психики человека, реализуемых именно как целостность ее познавательной креативностью.
А все психомоторные возможности запоминания и памяти автоматически включает в реализацию способности воображения, подчиняя и их этой ведущей силе субъективной мотивации всех осмысленных способов и форм бытия человека.
При этом следует иметь в виду, что обращение людей друг к другу и к себе видообразующая потребность и способность всех индивидов Homo sapiens, ибо как вид и индивид Homo sapiens физически выживает лишь при общественном воспроизводстве средств жизни своей общности, что возможно лишь при целесообразном и произвольном содействии людей, которое, в свою очередь, требует их сочувственного взаимопонимания.
Единственным средством достижения такового служат субъективно мотивированные обращения людей друг к другу, а при этом и к самим себе. Непрерывность обращений человека к самому себе формирует самосознание индивида Homo sapiens, а следовательно, и его сознание.
Под обращениями людей друг к другу и к самим себе иными словами, под каждым актом М. – следует понимать не только вербальные, изобразительные и музыкальные формы речи, но и все мыслимое – все, что создано людьми и ими же воспринято как предмет осмысления, все материально вещное: орудия труда и всю технику, здания, дороги, хранилища и т. д., и т. п.
И вся осмысляемая людьми природа воспринята через и как обращение людей друг к другу. Поэтому все в окружающем нас мире и сам мир как целое воспринято и всегда воспринимается заново как внутренне нам присущее, как исходно человечное и свое родное, как голос собственной чувственности.
Как атрибутивная способность человека М. само определяет себя интенциональным тождеством эмоций и смысла единым смыслонесущим аффективным мотивом обращения людей к субъективности друг друга и к своей собственной субъективности. Любая форма обращения человека к другим людям и к себе самому изначально образована его пространственными воплощениями в одновременно звучащих, изобразительных, пластичных, двигательных образах внешнего действия.
Признание отличия вербального мышления от эмоционально-образного в качестве изначального их определения, как и их отличия от мышления музыкального и предметно-практического, это всего лишь историческая иллюзия, рожденная историей общественного и профессионального разделения, дифференциации и социального обособления деятельностей. В каждой из них мышление несет в себе все четыре свои ипостаси, но с преобладанием одной из них.
Первичная историческая и культурная обособленность родовых общин, племен, а затем и народов с их этнически разными языками общения долгое время сохраняла в ритуалах и мифах их жизни естественную плавность перехода друг в друга эмоционально-изобразительных, музыкальных и вербальных средств обращения.
Преобладание одного из них даже в бытовом (базовом) общении возникло лишь при историческом обособлении ведущих целей и средств общественно необходимой деятельности профессионально разных общностей и групп, сформировавшихся внутри этих этно-социальных общностей, что и привело к образованию разных профессиональных языков разных и по «материалу» овнешнения, и по их лексикологическим и грамматическим функциям.
Вербальные, музыкальные, изобразительные средства обращения людей друг к другу развивались в особые формы речи на исходно общей этнокультурной основе средств бытового общения. При этом каждая из них многократно усложняла и совершенствовала свой язык языки производственных техник, языки каждого из видов искусства, каждой науки, архитектуры, строительства, конструирования и т. д. А это значит, что прав был великий Гете: «Нет ничего у нас внутри, все что внутри, то все снаружи».
Существует и воспринимается нами в собственной логике этих форм, а потому и в их всегда особом собственном смысле. Но именно в этих формах все существующее вне нас и переживается нами, как когда-то и кем-то оформленная для нашего восприятия аффективная, рождающая смысл речь.
Поэтому все внешнее воспринимается нами как прямое послание к нашей субъективности, возрожденное в ней как субъективный образ смысла эмоций и мысли. Все, что нас окружает все нам внешнее, живет в нас и для каждого из нас как внутреннее, осмысленно воспринятое обращение к нашему самосознанию, к нашему Я.
Всечеловеческая культура определяет себя как взаимоопределяемость (и потому как органичная целостность) всех прошлых и всех осуществляемых здесь и теперь всеобщих смыслов обращений людей друг к другу в их всеобщих канонах, формах, средствах и способах. Культура это их осмысленность, для всех овнешненная и сохраненная.
Их чувственная, аффективно-смысловая обращенность ко всем и к каждому. Их, хранимых нашим со-бытием с миром и друг с другом, вечная востребованность. И разность канонов и языков профессионально ориентированного общения не отменяет этого единого для них общекультурного начала, ибо именно оно реализует в них свою целостность и себе тождественность.
Формула самоопределения культуры: ее предметность и все ее языки непрерывно творит и превращает в реальность именно М. При этом: М. существует только в акте творения себя. Какими средствами осуществляется интенциональное, произвольное и целесообразное преобразование мыслимой реальности преимущественно ли вербальными, но вместе с тем эмоционально-образными, или преимущественно эмоционально-образными, или даже предметно-образными в любых вариантах своего осуществления М. остается поисковым, креативным преобразованием своих же способов и средств, а тем самым и себя как процесса.
Этим оно и образует недостающие ему аффективные смыслы, а на их основе смысловые образы плана будущего предметного действия и смыслы потребной для него речи. Т. е. осуществляет себя именно как мышление. Отсюда: Мышление либо творчество, либо еще или уже не мышление.
М. как родовая особенность и способность человека не есть нечто нам данное и непрерывно воспроизводящее себя, как воспроизводят себя все прочие физиологические функции тела. М. нам не дано, а задано.
Однако вне, казалось бы, непрерывных актов ее решения каждый из нас, оставаясь физически и субъективно самим собой, может и… не мыслить. Например, при так называемой «беспредметной задумчивости» М. на время отключается, и человек погружается в недолгий мир безмыслия. В эти моменты человек не задумался, как это может показаться стороннему наблюдателю. Он именно не думает, ибо нельзя думать ни о чем.
Такое состояние можно смело назвать внутренней немотой небытием мышления. Но оно же главное условие его, М., бытия, непременное условие его возникновения из состояния «ничто», его становления, оформления и осуществления.
Оно столь же необходимо М., как и любая актуально творимая им форма обращения к миру и людям. Необходимо не только как выразительная пауза равнозначная «часть речи» во всех языковых средствах овнешнения своей субъективности среди людей и для людей. Немота мысли необходима именно как состояние, без которого невозможно рождение мысли.
Но напряжение неосознаваемого переживания чужого (или своего как чужого) ожидания от вас продолжения вашей мысли тут же будит вас, погружая во всеобщий, хотя еще и не наполненный никаким частным смыслом культурный канон (в его форму и логику) в канон предшествующей речи. Так зреет в поэтическом каноне еще не слышимая самим поэтом песня. Так в пока еще «совсем пустом» каноне неоконченной, «забытой» и в данный момент не мыслимой вами речи зреет и вот-вот начнет оформляться, рождаясь, ваша новая мысль.
И рождается она как бы сама собой наполненная, себя без усилий творящая и развивающая. Будто кто-то внутри вас и без вашего рефлексивного усилия творит ее сразу в законченном виде. И, как правило, отлично творит по форме и содержанию. Но только вы, живущий органично для себя всем целостным миром осознанно и подсознательно пережитого, для реализации личной цели (но по логике культурного всеобщего канона, укорененного в этом для вас всегда внешнем и всегда внутреннем, осмысленном мире) этот мир и преображаете своей вовне устремленной новой, будто бы само собой рожденной мыслью.
То, что выше названо каноном, не грамматическая форма вербальной речи, не логическая форма состоявшихся высказываний, независимая от смысловых нюансов их содержания. Канон (у других авторов: форма, образ, концепт) это интенционально-смысловое единство всех возможных форм речи: тональной, вербальной, изобразительной.
У этих канонов (форм, концептов, образов) триединой речи людей есть свои правила взаимоопределения при актах выхода из немоты М. при актах всегда креативного смыслорождения. (Иначе это не M., a декламация текста.) В каждом из исторически выделившихся (специализировавшихся) видов речи музыкальной, вербальной, изобразительной свои формы и свои «правила» взаимоопределения смыслов и эмоций для организации единства данного вида речи.
В музыке лад, ритм, мелодия и др.; в живописи колорит, рисунок, цвет и др.; в вербальной речи модальность сообщения о мыслимом предмете. В них заведомо противополагаются отличение и отожествление, единичность и множественность, причинение и претерпевание и др.
Все они вместе и в каждой исторически «обособившейся» культуре предметного М. обосновывают друг друга достаточно строгой логикой взаимоопределения. Ее называют логикой неформальной. Но именно логикой, и логикой именно М.
Ибо только каноны ожидания выхода субъективности человека из состояния немоты объективно образуют взаимоопределенность аффективных смыслов обращений людей друг к другу и к самим себе. М. же есть не что иное, как целесообразный и произвольный процесс создания таких смыслов и по таким канонам. М. каждого индивида изначально и сущностно рефлексивно.
Вне напряженного внимания к содержанию и форме смысла каждого обращения к другим и к себе М. просто не существует. Ибо нельзя мыслить, не следя тут же (и весьма придирчиво) за процессом целенаправленного преображения всеобщих смыслов своего обращения к другим и к себе самому. Читать вслух или про себя текст, не следя при этом личной мыслью, за своим отношением к его смыслу, значит все это время не мыслить, уподобив себя машине, механически переводящей письменный текст в его озвучивание.
Мыслить значит собственными усилиями передать другому (и себе) особый, а именно лично потребный, смысл предмета обращения, оставаясь при этом верным его всеобщим смысловым канонам. Без чего цель обращения так и не будет достигнута: тот, кому предназначено ваше обращение, не воспримет главного ваш мотив обращения к нему, да и само его содержание не будет им воспринято адекватно. А это значит, что: М. по определению, диалогично.
Образ цели обращения (образ ожидаемого отзвука словом и делом) неминуемо распадается внутри себя на исключающие друг друга, но одним смысловым основанием рожденные образ согласия и образ возражения (несогласия, неприятия). Так в одном и едином мотиве обращения проявляет себя диалогичность любой речи как акта мыследействия (Л.С. Выготский, М.М. Бахтин, М. Бубер, B.C. Библер, М. Фуко и мн. др.).
Не говоря уже о внешней речи (т. е. об обращении к другим, рождающем саму мысль в ее всеобщей внешней форме, что и делает эту мысль внятной и для самого обращающегося), но и интрасубъективное мышление (внутренняя речь) всегда есть не что иное, как диалог с самим собой.
Во всех предметных, друг друга порождающих формах М. (вербальных, музыкальных, изобразительных, в частности выразительно двигательных), овнешняющих субъективный мотив обращения человека к миру, ожидаемая в ответе смысловая бинарная оппозиция этому мотиву изначально закреплена в семантике средств живой речи их внутренне противоречивым смыслом.
Этот двуединый их смысл, рожденный тысячелетиями общения, возрождается целостной аффективно-смысловой семантикой живого языка народа при каждом акте обращения его субъектов друг к другу. И для каждого элемента обращения (вопроса, восклицания, высказывания и т. д., и т. п.), для каждой части речи и для каждой части ее «слова» в каждом языке общения закреплен рожденный ее диалогичностью противоположный смысловой эквивалент.
Не случайно в языке каждой речи есть свои ключевые языковые формы, в которых и опираясь на которые строятся смыслообразующие обращения людей друг к другу и к себе самим. В вербальном языке это формы утверждениям отрицания, вопроса и ответа, одобрениям неодобрения (эмоциональное), согласиям несогласия (смысловое) и т. п.
С той же бинарной оппозицией мы имеем дело и при рефлексии на отношение к восприятию мыслимого: есть и нет, это и другое, больше и меньше, ближе и дальше и так вплоть до перечисления всех языковых канонов и форм вербальной речи. Аналогично и с иными взаимопорождающими формами триединого языка народа.
В этом случае акт, порождающий М., редуцирован к речевой декламации некоторого заранее готового текста. М. это поиск смыслового содержания и соответствующей ему новой формы нужного, но еще не найденного ответа на возможное опровержение своей собственной версии мыслимого, имплицитно содержащегося в ее «противосмыслах». Это внутренне беспокойство мысли чаще всего не осознается как рефлексия на пока еще неявные противосмыслы высказываемого.
Но оно (свое, субъективное) помогает в процессе развертки аргументов «за» увидеть и учесть наличие реальных аргументов «против». Что всегда инициирует целенаправленный (хотя чаще всего не осознаваемый актуально) поиск таких новых условий решаемой задачи, при которых будет найдено достаточное основание для замены новым «за» и старого своего «за», и старого свого или чужого «против». Таков диалогический ход любого акта целесообразного и произвольного преобразования мыслимого любого акта М.
И вне зависимости от уровней М., от его предметностей и форм представления этих предметностей себе, все три его особенности: рефлексивность, целостность (при всем эмпирическом различии его ипостасей) и атрибутивный для него диалогизм органично взаимосвязаны. Более того они, порождая друг друга, выявляют свое единство в построении его субъектом внутреннего плана каждого своего предметного действия, каждого поведенческого акта.
