Историко-философская эволюция представлений о голосе
Для Демокрита Г. материальная субстанция, состоящая из атомов. «Демокрит, а затем Эпикур говорят, что голос состоит из неделимых тел, и называют его воспользуюсь их собственными словами ρεύμα ατόμων («поток атомов»).
Платон связывает Г. с процессуальностью речи, с выражающей способностью Г.: «У нас ведь есть двоякий род выражения бытия с помощью голоса… Один называется именем, другой глаголом. Обозначение действий мы называем глаголом. Обозначение с помощью голоса, относящиеся к тому, что производит действие, мы называем именем».
Живое звучание Г. противопоставляется мышлению как безмолвной беседе души с самой собой: «Не есть ли мысль и речь одно и то же, за исключением лишь того, что происходящая внутри души беззвучная беседа ее с самой собой и называется у нас мышлением. Поток же звуков, идущий из души через уста, назван речью».
Г. наряду со слухом обладает еще и космологическим значением как упорядочивающее начало круговращений души: «…мы должны, подражая безупречным круговращениям бога, упорядочить непостоянные круговращения внутри нас. О голосе и слухе должно сказать то же самое они дарованы богами по тем же причинам и с такой же целью».
По Аристотелю, Г. связан со способностью одушевленного существа производить означающие звуки, соответствующие определенному представлению: «Что же касается голоса, то это звук, издаваемый одушевленным существом: ведь ни один неодушевленный предмет не обладает голосом, а говорят об их голосе только по уподоблению…
Представления Платона и Аристотеля о Г. как об означающем акте звукового манифестирования состояния души оказались парадигмальной рамкой для разработки дальнейших представлений о Г. Следующий шаг сделали стоики, обратившие внимание на принципиальное разделение прежде единого λoγος на слово внутреннее (λoγος ενδιαθετος) и слово произнесенное (λoγος προφορικoς).
Внутренне слово сокровенно связано с Г. всеобщего логоса (« …не мне, но логосу внимая, мудро признать, что все едино». Гераклит), а произнесенное со звучащей в голосе речью. Последнее позволило перевести рассмотрение речи из логической в лингво-грамматическую плоскость. Этот переход/перевод, представлен у стоиков в виде проблемы идеальности «лектон».
Соотношение звук/Г. Лукреций построил в виде родовидового, в котором звук оказывается родом по отношению к свой конкретизации в Г. как виде: Ибо и голос, и звук непременно должны быть телесны, Если способны они приводить наши чувства в движенье… Голоса грубость всегда порождается грубостью самых Звука начал основных, а от гладкости гладкость зависит.
Сплошное движение голоса делает повышение и понижение неявственно, нигде не останавливаясь, пока не прекратится; интервальное движение происходит обратно сплошному: оно допускает задержки и промежутки между ними. Те и другие идут вперемежку».
Августин сосредоточил свое внимание на знаковой функции звуков человеческого Г. («Об учителе», «О количестве души»). Но одна из главных проблем, волновавшая Августина на протяжении всего творчества, – сопряженность человеческого Г. в его молитвенно-исповедальной обращенности к Всевышнему и Г. Бога Слова в его обращенности к человеку («Исповедь»).
Абеляр анализировал Г. в составе звучащей речи как значимый момент сигнификации и смысловой связности речи: «Поэтому, как они справедливо утверждают, Аристотель и сказал: я имею в виду речь (oratio), произнесенную голосом, то есть ту самую меру напряжения, создающегося с помощью воздуха, наделяемого субъектностью (aer subiectus), относя имя рода к основанию, а имя вида к случайному».
Исключительная по глубине и цельности охвата рассматриваемого предмета характеристика Г. дана в произведениях В. Гумбольдта. Многие его формулировки до сих пор являются бесценным багажом разнообразных реалий языка.
Рассматривая язык как преодоление έργον (результат деятельности) через ενεργεία (актуализированная сущность) в единстве их δυναμις (движущая сила речевого акта), Гумбольдт связывает в Г. моменты произнесения и слышания говоримого: «Эта особенность звука, отличающая его от любых других чувственных восприятий, покоится явно на том, что ухо (в отличие от других органов чувств) через посредство звучащего голоса получает впечатление настоящего действия, возникающего внутри живого существа.
Причем в членораздельном звуке проявляет себя мыслящая сущность, а в нечленораздельном чувствующая… Интеллектуальная устремленность человека не ограничивается одним рассудком, а воздействует на всего человека, и звук голоса принимает в этом большое участие. Звук возникает в нас, как трепетный стон, и исходит из нашей груди, как дыхание самого бытия».
Гегель подчеркивает момент овнешнения, перетекающий в содержательность актуализированной в Г. речи, но этот момент требует волевого усилия проявления «вовне» энергии интеллигенции: «Абстрактная телесность голоса может, правда, стать знаком для других, которые и поймут голос как такой знак, но здесь, на ступени природной души, голос не есть еще знак, порожденный свободной волей, не есть еще членораздельный язык, созданный энергией интеллигенции и воли, но только непосредственное ощущением вызванное звучание».
В интеллигенции, вырвавшейся наружу из еще неоформленной стихии мысли, манифестируются сознание и свобода: «…некоторые из непроизвольных воплощений того, что ощущает душа, могут осуществляться, сопровождаясь сознанием и свободой. Сюда, прежде всего, относится человеческий голос, который, превращаясь в язык, перестает быть непроизвольным обнаружением души».
Акт овнешнения внутреннего состояния позволяет отождествить Э. Гуссерлю Г. с мышлением вслух в эйдетичности своей идеально-смысловой природы. Гуссерль в акте феноменологической редукции стремится элиминировать все, что относится к стилистике Г., к его индивидуально-акустической выразительности.
В трактовке Ж. Деррида гуссерлевское понимание Г. так же трансцендентально, как и сознание: «Ибо phone не в звуковой субстанции или в физическом голосе, не в теле речи в мире, которую Гуссерль признает как подлинную родственность логосу вообще, но в голосе феноменологически взятом, в речи в ее трансцендентальной плоти, в дыхании, интенциональном оживлении, которое превращает тело мира в плоть, создает из Körper Leib, geistige Leiblichkeit (из тела плоть, духовную телесность).
Перенесение основной значимости Г. в экспликативный план позволяет проводить феноменологический анализ Г. как одной из структур самосознания. «Именно всеобщность de jure и в силу своей структуры диктует то, что никакое сознание невозможно без голоса. Г. есть бытие, которое обнаруживает свое самоприсутствие в форме всеобщности как со-знание, голос есть сознание». В дальнейшем Деррида возвращается к идее Г. как сознания в работе «О грамматологии», разрабатывая собственную концепцию о соотношении речи и письменности.
По-другому подходит к отождествлению Г. и сознания М.М. Бахтин. В работе « Проблемы поэтики Достоевского» он рассуждает о полифонии со-бытийной картины мира, в которой каждый Г. сознание персоналистичен, но это не мешает его включенности в грандиозную симфонию бытия.
«…Через это воплощенное конкретное сознание в живом голосе цельного человека логический ряд приобщается единству изображаемого события». Для М. Хайдеггера человек может лишь взывать к «голосу бытия», который изначально афоничен, безмолвен и беззвучен. «Мысль, послушная голосу бытия, ищет ему слово, в котором скажется истина бытия. Только когда речь исторического человека возникает из этого слова, она весома. А когда она весома, ей обещано обеспечение беззвучного голоса потаенных источников».
В своей основной работе М. Хайдеггер косвенно характеризует голос как языковой индекс: «Языковой индекс принадлежащего к речи оповещения о расположенном бытии-в лежит в тоне, модуляции, в темпе речи, «в манере говорить». Однако стоит учесть, что в подготовительной работе Хайдеггер характеризует Г. как «лишенное слышания «только прислушивание», представляющее собой определенную привативную модификацию слушания и понимания».
Э. Кассирер в работе «Философия символических форм» рассматривает естественный язык как проявление способности человека к символизации. Символизирующая функция Г. в этом плане очевидна, ибо через голос происходит актуальное символизирование окружающей действительности.
Принимая используемое в психолингвистике разделение речи на внутреннюю и звучащую, можно подчеркнуть, что внутренняя речь оказывается близка мышлению (экпликативный план), а звучащая коммуникации (экспрессивный и апеллятивный планы).
Логично было бы связать Г. только с последним этапом реализации речи, но в работах А.Н. Соколова было показано, что в процессе внутренней речи обнаруживаются скрытые артикуляции, т. е. Г. представлен во внутренней речи без своей материально- звуковой оболочки.
Внешняя речь обретает звуковую «телесную» оболочку, представленную Г., в котором компоненты речи находятся в единстве материально-звуковой и идеально-смысловой. Чужой «внешний» Г. всегда озвучен в моей внутренней речи, он одновременно и мой и чужой.
Экспрессивный и апеллятивный планы (К. Бюлер, Н.С. Трубецкой, Р. Якобсон), представленные в неартикулированом звуке Г., предусловие экспликативного плана, но не стоит забывать, что экспрессивность и апеллятивность, отнесенные Н.С. Трубецким к области стилистики речи (в данном случае – к стилистике Г.), невозможны вне понимания и оценки их с точки зрения смысла (экспликативности).
Круг взаимосоотнесенности трех обозначенных планов замыкается один без другого оказывается невозможным. В языке, в речи, в Г., в звуке все есть единомоментно: и экспрессия, и апелляция, и экспликация. Исследователь может занять только определенную «предпочтительную» позицию, с которой он рассматривает эту триединую целостность.
В заключение еще раз подчеркнем семантический аспект, который наиболее тесно переплетен с постепенно обнаруживающейся содержательной стороной описываемого концепта «голос» в его культурном бытии. Г. концептуален, потому что в своем звучащем бытии он представляет собой нерасторжимое единство артикулированного, «говорящего» смысла и оформленной в своей материи звука.
«Коммуникативное варьирование тона и акцентуации описаны с достаточной полнотой, но семантический, или, точнее, семиотический, ореол голоса не входит в ареал фонетических исследований. Это объяснимо. Постепенно все речевые способности и речевые действия отчуждаются от человека. По мере того, как коммуникация расширяет свои возможности за счет визуальных средств, голос «оглушается», из него уходит звук.
Если глагол голосить относится к громкому крику, плачу или причитаниям, то глагол гласить уже полностью переориентирован со звука на смысл объявлений, законов и других письменных документов. Он отчужден не только от голоса, но и от человека».
