Геополитика культуры
До конца 80-х гг. ХХ в. все концепции геополитики более или менее ограничивались идеологическими, военными и экономическими аспектами. Биполярные структуры евроцентристкого мировоззрения (капитализм и социализм) или священная социально-экономическая триада (Первый, Второй, Третий миры) определялись именно этими критериями, исключающими культуру из сферы внимания политологов.
Прежде культурные связи рассматривались как дополнение (или же, как замещение) практики добрососедства. Когда политические отношения стабильны и дружественны, культура приходится кстати и воспринимается как если не бесплатное, то приятное приложение. В период осложнения политической обстановки культура становится более важной и выполняет роль посредника, пытающегося сохранить и поддержать хотя бы минимальное сотрудничество.
Конечно, ось власти культуры в Новое время находилась не где-нибудь, а именно в Европе, европейская культура оказывала влияние на колонии, включая Америку. В первую треть ХХ в. Франция, а точнее Париж был столицей мировой культуры. Зарождающийся Советский Союз существовал сам по себе как «отдельный полюс» (точнее как великая надежда левого крыла интеллектуалов всего мира).
После Второй мировой войны заметно усилилось влияние американской культуры на европейскую. В те годы это воздействие еще достаточно редко рассматривалось как опасность американизации, а считалось лишь проявлением общей тенденции к массификация западного типа культуры и общества.
Деколонизация, ЮНЕСКО и структурализм каждый по-своему способствовали осознанию общемировой многокультурности (мультикультурализма). При этом социалистический лагерь (включая Китай периода культурной революции) продолжал питать интеллектуальную оппозицию капиталистическому истеблишменту. Все эти направления прошли длительный путь в своем развитии.
Объединенная Европа в глазах многих означает окончательную гармонию в мире. Маастрихтский договор очертил зону, легитимирующую культурный аспект европейской интеграции. Само понятие «культура» не фигурировало в соглашении по ЕС. В новом тексте появились не только соответствующая статья (128, ныне статья 151 Амстердамского варианта), но и несколько упоминаний в основном изложении, начиная с четвертого пункта Декларативной части Преамбулы.
В контексте Большой Европы (представленной в Совете Европы) традиционной роли культуры как связующего звена всегда придавалось большое значение. На протяжении последних десятилетий соглашение по сотрудничеству в области культуры играло роль «приемной» для будущих членов Совета Европы.
Этнические войны, массовые волнения, проблемы меньшинств, религиозный фундаментализм были всегда на переднем плане истории. Конфликт цивилизаций встал на повестку дня и на рубеже тысячелетий. Бытующие представления об универсальном спокойствии культура заменила политикой и идеологией и стала источником конфликтов.
Фундаментальные ценности различных наций и групп стали несовместимыми. Впервые этот тезис прозвучал в молодежной контр-культуре 60-х годов, обернувшейся движением хиппи, кровопролитием «красных бригад» и террористическими актами группы Баадер-Майнхоф. Это была политика в культурной «шкуре».
Спустя двадцать лет восторжествовала другая точка зрения: культурные предпосылки, исторические традиции не только влияют на гуманитарное и экономическое развитие, но и определяют базисные реакции, побуждающие общество к различным переменам. В период структурных изменений (на Востоке и на Западе) культура становится главенствующей проблемой.
В скрытых культурных границах открытой Европы, как и во всем мире, глобализация все более и более переплетается с диверсификацией и индивидуализацией. Соперничающие и противоречивые подходы к проблемам культуры становятся нормой, отсюда и дискуссии по поводу исключения культурных благ и услуг из сферы свободной торговли. Апелляции к мировой опасности глобализации в культурных отношениях становятся все более и более систематическими.
Первый очевидный нарушитель спокойствия религиозный фундаментализм. Христианско-(православно-католический) мусульманский конфликт в Боснии яркий пример этого движения с русско-чеченским и французско- алжирским, и американо-афганским вариантами.
Внутри христианства есть три базисные традиции и территории: православная (Восток и Юго-Восток), католическая (Юг и средняя часть) и протестантская (Север и средняя часть). К 60-м гг. ХХ в. в Европе началось общее религиозное возрождение, особенно ярко проявившееся в Восточной Европе, потому что сила атеизма и коммунизма была, как выяснилось, квазирелигиозной…
Религиозная нетерпимость не только результат этого возрождения. Стало понятным, что православное общество менее восприимчиво (и более враждебно) к экономическому либерализму, чем страны западной части Европы.
Протестантский мир движется более определенно к менталитету государства всеобщего благоденствия, чем другие части нашего континента. А мусульманские анклавы демонстрируют отрытое стремление к совместному принятию фундаментализма на Ближнем и Среднем Востоке и Северной Африке, их исторической родине. Особенно интересен в этом аспекте британский опыт.
Специфический англиканский регион сталкивается напрямую с пакистанскими и индийскими иммигрантами. Великобритания более открыта культурным связям с англосаксонским миром (бывшей Британской империи, включая США), нежели с континентальной частью Европы.
Нельзя забывать и о том, что нерелигиозный (одновременно культурный и экономический) раскол отделяет север Европы от юга: дилемма каждой нации быть частью богатого севера или бедного юга? Контраст этот не столь очевиден в Европе, но абсолютно ясен на мировом пространстве. Климатические условия средиземноморского пояса влияли на жизнь и приводили к различной интенсивности труда и замедленному экономическому развитию, что в известной мере компенсировалось свободой самовыражения.
Это, в частности, было очевидно не только между, но и внутри национальных государств, например Италии. Такая ситуация породила два направления миграции с юга на север в поисках работы и в противоположном направлении для досуга. Оба вектора явно культурно обусловлены.
Однако расстановка сил в сфере культуры все более и более изменяется с появлением наднациональных структур (Европейский Союз и в меньшей степени Совет Европы), глобализацией (иными трактуемой как американизация), с одной стороны, и региональным и локальным уровнями с другой.
Если к этому добавить легализацию (в первую очередь культурную) разного рода меньшинств (от этнических до сексуальных), то мозаичность общей картины станет вполне очевидной. Регионализация, в свою очередь, стала последним прибежищем историко-культурной самобытности. Алжирец мог получить французское гражданство (национальность, то есть стать французом), но он никогда не мог стать бретонцем или эльзасцем, турок становился немцем, но никогда баварцем или саксонцем.
Роль творческой интеллигенции в национальных движениях противоречива. С одной стороны, именно интеллектуалы формируют и поддерживают «национальную идею», отражая особенности периода образования «старых» национальных государств. Таким образом, они противостоят и европеизации, и регионализации, и глобализации.
В качестве примеров здесь можно привести интеллектуальную поддержку сербского и русского национализма, которая базировалась на могучей православной традиции (Москва Третий Рим), или же специфическую роль французской интеллигенции в формировании национального самосознания.
Такой консервативный тип мышления присущ в первую очередь писателям, для которых язык определяет национальную принадлежность, а слова формулируют абсолютные приоритеты, в том числе и в области геополитики. Экранная культура в этом плане и более демократична, и более космополитична.
В большинстве случаев образованное сообщество, «читающая и пишущая публика» (по классическому определению, неслучайно данному именно в России в XIX в.) наряду с технологическим и экономическим развитием, добивается главенствующей роли языка в национальном суверенитете. Об этом свидетельствует и недавний опыт балтийских стран.
Не только писатели, но и многие художники традиционного склада в основном враждебно относятся к технологическим трансформациям мирового масштаба, делающим возможным и неизбежным свободное обращение информации и ценностей, не только материальных, но и духовных. Они боятся зарубежного влияния больше, чем местного протекционизма.
С другой стороны, постмодернистский мир создает новые разновидности космополитического творческого профессионализма, в меньшей степени скованного национальными рамками и более ориентированного на мировые достижения. В первую очередь в области культурной индустрии, аудиовизуального творчества, шоу-бизнеса и других форм и разновидностей массовой культуры.
В наследство от старого капитализма (индустриального общества) и коммунистической системы мы получили политико-идеологическую дихотомию Запад Восток. Разъединенные океаном Западная Европа и Северная Америка (США и Канада) заложили фундамент определенной экономико-политико-культурной организации, включающей (по крайней мере в теории) такие ключевые компоненты, как рыночная экономика, демократия и гражданское общество.
Западный мир имплицитно присоединял к себе основные промышленно развитые страны и регионы, от бывших британских колоний Австралии и Новой Зеландии до Японии и Южной Африки, вне зависимости от их историко-культурной самобытности.
Положило ли конец Западу падение Берлинской стены? Не в военно-политическом смысле НАТО по-прежнему главенствующая сила. В этом контексте грядущее расширение ЕС может рассматриваться как дальнейшая экспансия Запада. В сфере культуры ситуация далеко не так проста. Американизация в глазах многих европейцев становится чуть ли не главной опасностью.
Вместе с тем именно она обеспечивает жизнеспособность западной культуры. Ведь столь привлекательная для масс американская культура создана в первую очередь европейцами, выходцами со Старого континента, а не американскими индейцами или (в начальной стадии в наименьшей степени) афро-американцами.
Популярная культура США была специфической разновидностью европейской культуры, той ее части, которая не могла свободно развиваться «дома» под давлением аристократии и интеллектуальных элит. Нет ничего удивительного в том, что именно она отвоевала территорию массовой культуры в Европе, где простые люди, а не элиты в силу упрочившейся рыночной экономики обрели свободу от диктата специалистов.
Вот почему капиталистический Запад стал полигоном для коммерциализации культурной индустрии. По аналогичным причинам переход к свободному рынку в Центральной и Восточной Европе (включая Россию) принес с собой культуру «Макдональдса и кока-колы», и лишь позднее Жака Деррида и Умберто Эко.
Поиски общего в современной культуре Старого континента привели к плачевным результатам: пан-европейская культура оказалась… американской. Или, точнее, глобальной массовой культурой, в развитие которой европейцы вносили и вносят весьма весомый вклад (к примеру, ограничивая только Голливудом, голландец Паул Верхувен, австриец Арнольд Шварценеггер, болгарин Тед Кочефф или чех Милош Форман).
Глобальные перемены в мировой торговой и таможенной практике, как и трансформации внутри культурной индустрии, внесли новые направления в культурные перспективы. В Европе и в общемировом масштабе различные культурные проблемы внутреннего характера были подвержены влиянию извне.
Иммиграция из бывших колоний привнесла свои обычаи и системы ценностей (будь то мусульманство, буддизм или индуизм) в западный контекст. «Враг изнутри» разрушал фундаментализм европейских наций, обогащая культурную жизнь не только экс-метрополий, но и всего континента.
В 80-е гг. ХХ в. на глобальный уровень формирования и распространения культуры повсеместно оказывала влияние Юго-Восточная Азия, в первую очередь японские автомобили и компьютеры, затем видеоигры. За Японией последовал Китай, сначала в ресторанном бизнесе, а затем и Корея.
Парадоксальными примерами глобальной волны ориентализации могут служить у нас популярность Виктора Цоя и фильм Никиты Михалкова «Урга, территория любви». Именно в этот период в американском штате Калифорния, по-прежнему претендующем на функции центра мировой культуры (именно здесь расположен Голливуд, элитарный анклав Сан-Франциско и «мозговой центр» компьютерных технологий Силиконовая долина), белые англосаксы перестали составлять большинство населения, а доля этнических азиатов перешла рубеж 30 процентов.
За первой недолгой волной показа гонконгских боевиков в западных кинотеатрах в начале 70-х гг. последовала вторая и третья, окончательно утвердившая их художественное и цивилизационное значение вплоть до уникального присуждения американской премии «Оскар» неанглоязычному фильму китайца Ань Ли «Крадущийся тигр, затаившийся дракон».
Приверженцы массовых коммуникаций и «информационных скоростных дорог» делают всемирное пространство еще более многоплановым, создавая технологическую основу для формирования культурных сообществ самого разного типа: от континентальных и национальных до региональных, социально-демографических, сексуальных и транслокальных (рассыпанные по всему миру поклонники Мадонны или коллекционеры марок могут находить друг друга благодаря Интернету).
В результате классическая и традиционная элитарная культура теряют свои монополистические позиции по отношению к культурной практике. По существу, художественная «элита» это люди, годами сражающиеся с ветряными мельницами массовой художественной продукции. Сегодня они вынуждены публично и на равных правах с другими искать государственное или частное финансирование.
Коммерческие компании и конгломераты ищут таланты, которые могут дать прибыль немедленно, пренебрегая более долгосрочной перспективой. Протекционисты имеют тенденцию недооценивать или даже игнорировать альтернативные формы творчества, воспринимая их как опасность для национального и местного культурного наследия и традиций.
При этом общая картина мировой культуры определяется не только и не столько рецидивами геополитического противостояния цивилизаций, мировых религий и специфических ценностей этнических групп, не борьбой «элит» против «масс», а непрерывным и в основе своей плодотворным взаимодействием самых разных субкультур с глобальной массовой культурой всего человечества.
