Социологический подход
Русские социологи и историки, пытавшиеся понять феномен русской взятки, видели ее причины в материальной необеспеченности чиновников, особенно нижних рангов, огромной территории империи, в неэффективности социального контроля, отчуждении людей от общества.
Действительно, как показали уже дореволюционные исследования, значительная часть русских чиновников, занимавших нижние и отчасти средние этажи социальной пирамиды, материально нуждалась, не имела гарантий занятости и отличалась нестабильность положения.
Когда мздоимцев привлекали к суду, в качестве своего оправдания те указывали именно это обстоятельство.
Традиция давать подношения должностным лицам в нашей стране уходит корнями в систему “кормлений”, окончательно сформировавшуюся во времена Московского великого княжества(XIV – XV века). Доверенные лица великого князя или государя, занимавшие управленческие должности, не получали тогда жалованья из казны. Вместо этого их отправляли в города и волости, где местное население было обязано содержать (“кормить”) государевых посланников весь срок службы.
“Кормленщики” собирали подношения как натурой (хлебом, мясом, сыром, овсом и сеном для лошадей и т. д.), так и деньгами. В их карман шли судебные пошлины, пошлины за право торговли и другие выплаты. Судя по летописным источникам, произвол и злоупотребления носили массовый характер.
В допетровской Руси вся местная власть – воеводы и их штат – казенного жалованья от московской власти не получала и лично устанавливала поборы на собственное содержание. Естественно, кто давал регулярно и обильно, получал от начальства искомое <снисхождение>.
Петр 1 признал этот институт <кормления> пагубным, но назначенные им оклады чиновникам (даже губернаторам) выплачивал нерегулярно, в уменьшенном размере и т.п., что неизбежно гальванизировало систему <кормления> и подношения.
Только при Екатерине II после пугачевского бунта, выявившего многие дисфункции управления, окончательно решается вопрос о постоянной (ежемесячной) и несколько увеличенной оплате труда чиновников. Но различия, и при том немалые, в окладах нижних, средних и высших чинов сохранились.
Мздоимство процветало в казенных учреждениях России. Русское чиновничество первой половины Х1Х в. состояло <из людей не только неразвитых, но сплошь и рядом малограмотных, образованнейшими среди которых являлись неудачники семинаристы, почему-либо не попавшие в духовное звание и перескочившие на службу гражданскую…
Все это была нищета, гнавшаяся за куском хлеба, а так как этот кусок казной оплачивался более чем скудно, то каждый и заботился только о том, чтобы извлечь из своего служебного положения наибольшую выгоду.
На этой почве и разрасталось до невероятных пределов взяточничество, как единственный источник, могущий обеспечить беспечальное житье, к которому весь этот наголодавшийся люд так стремился. Жалованья, получаемые чиновниками во всех (казенных) учреждениях, были до смешного малы.
Писцы правительственного сената, этого высшего государственного учреждения, получали….менее городовых [оклад которых был 3 рубля]… И в этом отношении ни одно из министерств не представляло исключения.
Старшие землемеры, кончившие по первой степени и получившие звание инженера, получали по 25 рублей; их помощники, окончившие семь классов Межевого института, – 12 руб. 50 коп. в месяц… А ведь весь этот служилый люд имел семьи, которые требовалось кормить, и каждому из них предстояла неразрешимая дилемма: или погибать с голоду или к получаемому жалованью еще что-либо промыслить.
Доскональное изучение доходов управленцев провел Н. Рубакин. Опираясь на данные переписи населения 1897 г. и ряд других официальных документов, он установил, во-первых, общую численность чиновничества (она составляла 435818 человек), во-вторых, резкое расслоение этого класса.
Оказалось, что 91204 из них, т.е. меньше четверти, получали содержание более 1000 рублей в год, у оставшихся 70% выходило и того меньше.
Встречались, как их именовали в печати, настоящие <рабы государственной службы>, получающие всего 7 рублей в месяц. Между тем на рубеже двух веков, с неизбежными колебаниями в ценах, фунт хлеба стоил 4 копейки, фунт говядины – 10, десяток яиц – 40, фунт сливочного масла – 75.
Государственные чиновники получали <квартирные деньги> в размере 1/5 жалования, но, как показало исследование квартирного вопроса в среде чиновничества, проведенное Н. Бенедиктовым, этих добавок сплошь и рядом не хватало, рядовое чиновничество ютилось в гигиеническом отношении в малопригодных для жилья помещениях – сырых, темных, без удобств.
Случалось, рядовые чиновники не попав в число <любимчиков> у начальства, годами не получали положенный отпуск. Оклады чиновников, из-за постоянного удорожания жизни, росли медленно, а размер пенсии не доставлял приличествующего существования.
Уверенно чувствовала себя лишь высшая бюрократия – те 65 000 человек, которые в 1910 г. получали более 2000 рублей. Последние, выйдя в отставку, они получали значительную долю пенсионного капитала, выделяемого в государственном бюджете.
Материальная необеспеченность толкала чиновничество на дорогу на служебные преступления и прежде всего на взяточничество. Хотя русское чиновничество получало значительно меньше того, что перепадало их зарубежным коллегам, но, как правильно полагает И.А.Голосенко, взяточничество и тогда было международным явлением.
Стало быть, его корни надо искать другом. Действительно, на Руси взятки брали и бедные, и богатые – только в разных масштабах. Коррупция, казнокрадство и взяточничество поразила и социальные верхи.
<Гагарин был казнен, Нестеров казнен, Курбатов умер перед судом, Шефиров едва избег смертной казни, Меньшиков держался только благодаря заступничеству императрицы>. А ведь это все лучшая часть <птенцов гнезда Петрова>.
Менялись кадры, покрой мундиров, технология делопроизводства, и даже общественные уклады, приходили и уходили цари, но неизменным оставалось право русских столоначальников дополнительно к выдаваемому государством окладу подкармливаться за счет населения.
Сенатские ревизии 1910-1913 гг., которые закончились шумными судебными процессами, показали, что у чиновничества (особенно высшего) существовали <неофициальные, аферистические, уголовно наказуемые источники доходов, которых нет в распоряжении других общественных групп и размеры этих доходов были отнюдь не не-значительные>.
Не меньшую роль, согласно выводам И.А.Голосенко, основательно изучившего историю русской взятки, сыграл фактор отчуждения. Чиновников не любили всегда.
Как только их не именовали и в Х1Х, и в ХХ веке: <канцелярская крыса>, <чинодрал>, <приказная строка>, <крапивное семя>, <окурки>, люди типа – <чего изволите> или <нос по ветру>, <чернильные души>, <чернильное дворянство>, <лютое отродье>.
Чиновники отдувались не только за свой непрофессионализм, но и за весь институт власти, доверие к которому народ не питал. В начале ХХ века Э. Берендс сетовал на то, что незатухающее не-довольство государственной властью, постоянные нарекания в адрес чиновничества в виду отсутствия честности сопровождают всю русскую историю.
Чиновник, как носитель и представитель нелюбимой власти, был буквально растворен в пространстве отчуждения: его не баловало своим вниманием государство, унижало начальство, третировало <общество>, боялся простой народ.
Нравственное унижение делало свое дело – постепенно оно перерастало в нравственное ничтожество. А оно окончательно снимало все психологические барьеры к тому, чтобы просить, требовать, брать.
В опросах и письмах в редакции разных журналов эти чиновники характеризовали самих себя словами – <рабы>, <плебеи>, <парии>, <пасынки России>. И брали, брали, брали:
Социально-психологической компенсацией нравственного ничтожества являлось нравственное унижение тех, кто был слабее. Так и формировался замкнутый круг русского чиновничества.
Огромное высокомерие маленького чиновника по отношению к скромному обывателю являлось логическим продолжением и превращенной формой того высокомерия, которое к чиновнику выражало титулованное дворянство.
Чиновник копировал обращение своего собственного начальства и <чем круче приходилось ему самому, тем сильнее возмещает он оскорбление своего достоинства на обывателе>, унижая его самого и не подозревая об этом – самого себя.
Упоминавшийся выше Н.А.Рубакин изучил влияние еще одного фактора – географического, и обнаружил неравномерное распределение гражданс-ких чиновников по территории страны: в целом по всей империи один чиновник приходился на 150 жителей, в Польше – на 87,4, в Европейской части – на 143,5, а на Кавказе – на 312,2. таким образом, на западе империи чиновников было в 4 раза больше, чем в центре, в 9 раз больше, чем на востоке (в Средней Азии) и в 20 раз больше, чем в Сибири.
Там, где меньше всего чиновников, там, естественно, был выше спрос на них. А неудовлетворенная потребность означает одно – очереди в кабинетах и взятки от тех, кто спешил побыстрее решить свой вопрос. И еще – безнадзорность и произвол. И это уже начало социальной деформации в управленческой сфере общества.
О том же и А. Герцен предупреждал: чем дальше от центра – тем больше произвола, меньше ответственности перед управляемым народом, а то и полное его отсутствие.
Взяточниче-ство было признанно общественным мнением негласной и обязательной статьей доходов чиновников всех рангов – от рядового до сановного. Отношение к должности как к <пожалованию для личного обогащения> превратилось у <кормленщиков> в устойчивую традицию, передающуюся из поколения в поколение.
Менялись кадры, покрой мундиров, технология делопроизводства, и даже общественные уклады, приходили и уходили цари, но неизменным оставалось право русских столоначальников дополнительно к выдаваемому государством окладу подкармливаться за счет населения.
Сенатские ревизии 1910-1913 гг., которые закончились шумными судебными процессами, показали, что у чиновничества (особенно высшего) существовали <неофициальные, аферистические, уголовно наказуемые источники доходов, которых нет в распоряжении других общественных групп и размеры этих доходов были отнюдь не не-значительные>.
Не меньшую роль, согласно выводам И.А.Голосенко, основательно изучившего историю русской взятки, сыграл фактор отчуждения. Чиновников не любили всегда. Как только их не именовали и в Х1Х, и в ХХ веке: <канцелярская крыса>, <чинодрал>, <приказная строка>, <крапивное семя>, <окурки>, люди типа – <чего изволите> или <нос по ветру>, <чернильные души>, <чернильное дворянство>, <лютое отродье>.
Чиновники отдувались не только за свой непрофессионализм, но и за весь институт власти, доверие к которому народ не питал. В начале ХХ века Э. Берендс сетовал на то, что незатухающее не-довольство государственной властью, постоянные нарекания в адрес чиновничества в виду отсутствия честности сопровождают всю русскую историю.
Чиновник, как носитель и представитель нелюбимой власти, был буквально растворен в пространстве отчуждения: его не баловало своим вниманием государство, унижало начальство, третировало <общество>, боялся простой народ.
Нравственное унижение делало свое дело – постепенно оно перерастало в нравственное ничтожество. А оно окончательно снимало все психологические барьеры к тому, чтобы просить, требовать, брать. В опросах и письмах в редакции разных журналов эти чиновники характеризовали самих себя словами – <рабы>, <плебеи>, <парии>, <пасынки России>.
И брали, брали, брали: Социально-психологической компенсацией нравственного ничтожества являлось нравственное унижение тех, кто был слабее. Так и формировался замкнутый круг русского чиновничества.
Психологическое уродство подобной атмосферы подметил еще Ф. Достоевский: каждая <ничтожность> на канцелярском стуле смотрит на просителя Юпитером, испытывая наслаждение от страдания людей, попавших под <нелепость буквы> закона.
Огромное высокомерие маленького чиновника по отношению к скромному обывателю являлось логическим продолжением и превращенной формой того высокомерия, которое к чиновнику выражало титулованное дворянство.
Упоминавшийся выше Н.А.Рубакин изучил влияние еще одного фактора – географического, и обнаружил неравномерное распределение гражданских чиновников по территории страны: в целом по всей империи один чиновник приходился на 150 жителей, в Польше – на 87,4, в Европейской части – на 143,5, а на Кавказе – на 312,2. таким образом, на западе империи чиновников было в 4 раза больше, чем в центре, в 9 раз больше, чем на востоке (в Средней Азии) и в 20 раз больше, чем в Сибири.
Там, где меньше всего чиновников, там, естественно, был выше спрос на них. А неудовлетворенная потребность означает одно – очереди в кабинетах и взятки от тех, кто спешил побыстрее решить свой вопрос. И еще – безнадзорность и произвол. И это уже начало социальной деформации в управленческой сфере общества.
О том же и А. Герцен предупреждал: чем дальше от центра – тем больше произвола, меньше ответственности перед управляемым народом, а то и полное его отсутствие.
При авторитарном правлении царскому правительству, как ни странно, хватало сил только для центра. Тут чиновники раболепствовали перед высшим начальством, а в провинции они уподоблялись армейским <дедам>, позволявшим творить с подчиненными все, что им вздумается.
Провинциальное чиновничество, по характеристике И. Блинова, это <медлительность, неисполнение распоряжений центрального правительства, лихоимство, прямое воровство и всевозможные злоупотребления>.
Так, при проверке канцелярий Курской губернии в 1834 г. было обнаружено неразобранных бумаг – 280378, разобранных, но не исполненных – 59752, неоконченных дел 9413. Правда, и столичные города отстали не намного.
Ревизии 1840-1841 гг. обнаружили картину полного развала дел и в ряде столичных департаментов. В одном из них оказалось нерешенных дел до 600, в другом – 375, неисполненных указов более 1500. Ревизии проходили, а беспорядок оставался, ибо принимал форму организационной болезни наследственного характера, одной гранью его было бездействие власти, другой – злоупотребление ею, когда она приступала к действиям.
Многочисленные указы и постановления, часто противоречащие друг другу, создавали законодательную неразбериху, в которой обыватель ощущал себя беспомощным, а чиновник видел для себя кормушку.
Процесс <давать – брать> взятку был обоюдным и к нему привыкали обе стороны – чиновники и просители любых сословий: дворяне, купцы, мещане, крестьяне. Ненормальность, уродливость подобного способа управления переставали замечать, он становился повседневным, как бы естественным, само собою разумеющимся.
Особенностью <русской взятки> было то, что ее перестали стыдиться, а если кто и возмущался, то его считали неисправимым <идеалистом>. <Брали губернаторы, председатели гражданских и уголовных палат, брали в Сенате. Все это узаконилось, вошло в обычай и проситель никогда не приходил в присутственные места с пустыми руками>.
Общими усилиями историки и социологи, проанализировав разнообразный круг источников, убедились в том, что подкуп административного лица есть прочная традиция российского государственного быта, по крайней мере, несколько последних столетий, формы взятки менялись – брали съестным, мехами, крепостными, деньгами, услугами, но суть ее как формы злоупотребления властью, как служебного преступления сохранялась.
Историческая устойчивость и поразительная живучесть мздоимства и лихоимства нашли отражение в языке (известны некоторые народные эквиваленты термина, широко ходившие в обиходе: <оказать почесть>, <проявить уважение>, <мзда>, <корм>, <добыча>, <подарок>, <детишкам на молочишко>, <вернуть долг>, <любостяжательность>, <лихоимство>, <сребролакомство>), кроме того взятка возбуждала воображение писателей и государственных мужей; так родились: <богопротивное лакомство> (Петр Великий), <произвольное самовознаграждение> (С. Уваров), <служебные сладости> (М. Салтыков-Щедрин).
С точки зрения современной социологии взятка выступает ложной формой ответной реакции подчиненного на расположение начальника. Во-первых, взятка является не платой после, а авансом, своеобразным выпрашиванием (покупкой) будущих милостей.
Во-вторых, взятка не имеет никаких юридических или политических прав на существование. Теоретически, например при монархии, в государстве все принадлежит первому лицу, и любой чиновник, покупающий его взяткой, фактически берет государственное добро из одного места и перекладывает его в другое.
Во всем цивилизованном мире мздоимство преследуется законом как фактор, нарушающий рациональные принципы управления, вносящий в организацию дисфункции. Взятка ставит вышестоящее лицо в зависимость от нижестоящего, первый подпадает под власть второго, ибо должен ответить ему каким-то знаком особого расположения: ускорить решение вопроса или решить тяжбу в его пользу.
Взятка часто служит средством сделать карьеру, продвинуться по службе раньше других. Но нарушение равенства среди подчиненных, если оно происходит по инициативе нижестоящего, а не начальника, подрывает основы иерархии.
В конечном счете взятка есть присвоение не принадлежащих тебе прав одаривать должностное лицо, покушение на привилегии начальника, косвенный способ распределения богатства (льгот и привилегий) в пользу одних и в ущерб другим.
Взятка – социальная форма добровольного унижения. Чем больше чиновников кланяется и умилостивляет вышестоящее лицо, тем быстрее продвигается по служебной лестнице. Гипертрофированный вид унижение принимает в восточной бюрократии.
В восточной деспотииу подчиненных существует единственное право – унижаться и смиренно ждать милости, а у начальника – унижать и снисходить. Уважение лишь скрывает стремление одного занять место другого.
И когда такое происходит, этот другой перенимает все атрибуты власти, манеру поведения и образ жизни начальствующего лица.
Чиновник в бюрократической организации делает карьеру не обязательно так, как требуют того формальные правила и нормы. “Сделать карьеру” означает для многих чиновников в Германии осесть в молодые годы в тепленьком местечке.
Каста чиновников пользуется неслыханным преимуществом – они не подлежат увольнению. Чтобы предотвратить возможность подкупа, чиновникам запрещается брать подарки. Этот формальный запрет они успешно обходят, взимая наличными. Издаются строгие инструкции, пресекающие взяточничество. Но чиновников контролируют сами чиновники.
Сегодня в России исследовательскую работу проводит Институт государства и права РАН и Московский исследовательский центр по проблемам организованной преступности и коррупции, учрежденный Институтом государства и прав РАН и Американским университетом (г. Вашингтон).
Аналогичные центры есть в Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Иркутске, Владивостоке. Многие исследования, конференции и круглые столы проводятся общими усилиями всех центров.
Исследованием влияния коррупции на экономику занимаются Центр по изучению нелегальной экономической деятельности при РГГУ под руководством директора центра – Л.М. Тимофеева; Государственный Университет Высшей школы экономики, Центральный экономико-математический институт и др.
Анализ состояния коррупции во всем мире оценивает Transparency International (TI). В Глобальном докладе о коррупции 2001г.
Transparency International исследует текущее “состояние коррупции” во всем мире, анализируя последние достижения в этой области, указывая на их возможные решения.
Социологи чаще всего оперируют опросами экспертов, раскрывающих внутренние механизмы взяточничества, опросами населения, характеризующих оценочную и поведенческую стороны явления, анализ статистики и прессы.
