От политического энтузиазма 20-х годов к становлению социального прогнозирования в 60-70-е годы

В первые послереволюционные годы недостатка в «размышлениях о будущем» по понятным причинам не было. Это касалось не только публицистики и политических текстов относительно «мировой революции», «построения коммунизма» и т. п., не только художественной (например, антиутопии А. Платонова), но и строго научной литературы.

Помимо упомянутого выше выдающегося аналитика В. Базарова, нельзя не назвать такие имена, как К. Э. Циолковский и В. И. Вернадский. Циолковский дал научный прогноз развития космонавтики и практически сделал первый шаг к освоению Космоса; Вернадский сформулировал принцип единства экосферы и ноосферы, т. е. принцип целостности природно-социальных систем, что, по существу, создало методологическую основу системно-глобального прогнозирования.

Было бы несправедливо также не упомянуть имени эмигрировавшего из России с родителями будущего нобелевского лауреата Ильи Пригожина создателя теории динамических систем, которая выступает методологической базой социальных прогнозов в переходные периоды, т. е. в нестабильных системах (И. Пригожин, между прочим, является патроном Санкт-Петербургского центра социально-экономических исследований, созданного в 1992 г.).

Институционализация социального прогнозирования в 60-е гг. Сталинские репрессии 30-х гг. превратили российскую «раннюю футурологию» и не только, как известно, ее в пустыню, истребив почти все мыслящее и загнав в спецхраны все, мыслящими написанное. Когда автор этих строк в начале 1950-х гг. всего 12 лет спустя после смерти Базарова начал интересоваться «литературой о будущем», ему удалось отыскать лишь трех оставшихся в живых сопричастных «ранней футурологии» 20-х гг.: Э. Кольмана, Б. Кузнецова и С. Струмилина.

Во время хрущевских реформ ситуация изменилась несущественно. Появились два-три энтузиаста, которые параллельно с аналогичными энтузиастами на Западе носились с идеей «футурологии», «пробивали» также идею создания Научного совета по «марксистсколенинскому прогнозированию» совершенно утопическая затея, закончившаяся партийными выговорами.

Новоявленное «прогнозирование» встречалось в штыки не только догматиками, и если бы не принципиальная позиция тогдашнего директора Института конкретных социальных исследований А. М. Румянцева, а также некоторых из ведущих социологов (в первую очередь, В. Ж. Келле), то никакого социального прогнозирования в те годы появиться бы не могло.

И все же на фоне возрождения отечественной социологии в 60-е гг. в рамках Советской социологической ассоциации возникла исследовательская секция социального прогнозирования (1967 г.), а в первом социологическом институте АН СССР в начале 1969 г. возник первый, единственный и по сию пору, сектор социального прогнозирования (рук. И. В. Бестужев-Лада).

И сектор, и секция выжили. Больше того, они сразу же сделались базой постоянно действующего семинара по социальному прогнозированию, который стал собираться едва ли не каждый месяц, а число участников перевалило за сотню и растворилось в тысячах энтузиастов разных областей прогнозирования, собиравших в 1967-70-е гг. огромные конференции во многих городах страны.

Помимо материалов этих конференций и множества брошюр, появившихся в конце 60-х гг., многие подготовленные в те годы труды по социальному прогнозированию, словно свет угасших звезд, продолжали выходить в 70-е гг., когда уже все было вновь разгромлено.

Типичными в данном отношении являлись «Окно в будущее: современные проблемы социального прогнозирования» И. Бестужева-Лады (1970); «Предвидение и цель в развитии общества: философскосоциологические аспекты социального прогнозирования» А. Гендина (1970); «Методологические проблемы социального прогнозирования» под ред. А. Казакова (1975) , «Вопросы прогнозирования общественных явлений» под ред. В. Куценко (1976) и др.

Руководителем многих проектов, автором или ответственным редактором соответствующих монографий был автор настоящей главы И. Бестужев-Лада (выделено мною. Ред.). Сборники статей по социальному прогнозированию под ред. А. Гендина (вышло 14 выпусков) относились преимущественно к педагогической прогностике, но некоторые охватывали более широкий круг вопросов, были связаны с методологией технологического прогнозирования вообще.

Постепенно курс на «наведение мостов» между социологией и другими науками, аналогичный тому, что имело место в мировой прогностике, дал свои плоды. В конечном итоге появилось несколько работ, не относящихся собственно к технологическому прогнозированию, но по-своему интересных.

Среди них монография Л. Рыбаковского «Методологические вопросы прогнозирования населения» (1978), коллективная монография «Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности» под ред. В. Ядова (1979), монография О. Гаврилова «Стратегия правотворчества и социальное прогнозирование» (1993) и др. Почти все материалы такого характера можно найти в статьях, опубликованных в 1974-94-е гг. в журнале «Социологические исследования».

Метаморфозы социальной прогностики. За очерченными рамками термин «социальное прогнозирование» употреблялся и до сих пор употребляется как бы красоты ради. Так, например, учебник для вузов «Основы экологического и социального прогнозирования» на деле посвящен целиком экономическому прогнозированию, «социальному» там уделено четыре странички о повышении уровня жизни.

Именно так понимали «социальное» в пресловутой «Комплексной программе научно-технического прогресса», и именно так понимают его (как «остаточный соцкультбыт») до сих пор почти все отечественные экономисты.

Социальное прогнозирование, вырвавшееся именно под этим названием на поверхность из тайников интеллектуальной жизни, в сложившихся условиях было изначально обречено. Ему не могло быть места в рамках официальной идеологии социалистического строительства и движения к коммунизму, поскольку здесь господствовала не логика прогноза, а нормативно-идеологическая догматика.

В этой атмосфере возник, на первый взгляд, загадочный, но вполне объяснимый феномен как бы имитации прогнозирования. В 1967-91 гг. в СССР появилось свыше полутысячи монографий и несколько тысяч статей, в которых детально описывалось, как прогнозировать, но не содержалось никаких конкретных прогнозов, тем более технологических.

Даже работы, выполненные в парадигме технологического прогнозирования, сводили эксплораторный подход к набору социальных проблем, вроде бы преодолимых и преодолеваемых, а отнюдь не выводимых на сколько-нибудь отдаленную перспективу.
Нормативный же подход полностью тонул в догмах «научного коммунизма». Работы по глобалистике, в изобилии появлявшиеся во второй половине 70-х первой половине 80-х гг., целиком сводились к «критике буржуазной футурологии». Работ в русле альтернативистики не было (и до сих пор нет).

Либерал Румянцев позволял себе в кругу ведущих сотрудников ИКСИ (среди них Б. Грушин, Ф. Бурлацкий, Г. Осипов, Н. Лапин, Ю. Левада, В. Ядов, автор этих строк и др.) высказываться в таком, например, стиле: «Все формации, говорил он, возникали естесгвенноисторическим путем. И только одна неестественным» (цитирую по памяти).

Подобное «вольнодумство» не могло окончиться иначе, как отставкой с поста директора Института и вице-президента АН СССР, что и произошло вскоре после варненского конгресса. На руинах разгромленных организаций в сфере прогнозирования в 1972 г. была все же создана госслужба (окончательно оформленная в 1976-79 гг.), носившая странное название «Комплексная программа научно-технического прогресса».

В нее оказались вовлеченными сотни НИИ, десятки тысяч специалистов, «координируемых» специальным научным советом в составе более полусотни комиссий, с опорой на особый институт Институт народнохозяйственного прогнозирования с несколькими сотнями штатных сотрудников.

Разрабатывались не прогнозы, не программы, не планы, а сводки аналитических записок с перечнями назревавших проблем (вне всякой связи с инструментарием технологического прогнозирования), с требованиями денег, штатных единиц и пр. Работа велась на 20-летнюю перспективу. Предполагалось, что она должна ложиться в основу каждой следующей пятилетки. Однако госплановцы, работавшие по принципу «планирования от достигнутого», производили свою собственную гору засекреченных докладов, которые исчезали в мусорных корзинах и их заменяли новые, точно так же способные порадовать начальство.

На протяжении почти 20 лет четырежды (в 1972-74, 1976-79, 1981-84 и 1986-89 гг.) повторялась эта игра в «прогнозное научное планирование» с упреждением на 10-15 лет, пока, наконец, в 1990 г. не обнаружилось, что никакого «социалистического планирования» в природе не было, был политический блеф, манипулирование дутыми цифрами, далекими от реальной действительности. Соответствующим образом выглядела и «научная основа» подобных планов и программ.

Организации футурологов после 60-х гг. Между тем к середине 70-х гг. стали постепенно возрождаться разгромленные организации футурологов. Инициативу проявили несколько преподавателей Московского авиационного института, начавшие собирать энтузиастов на полулегальные семинары.

Затем в 1976 г. при одном из комитетов Всесоюзного совета научно-технических обществ удалось создать общественную комиссию по научно-техническому прогнозированию, а в 1979 г. комиссия была развернута в Комитет, состоявший из более чем десятка комиссий, в том числе по социальным, экономическим, экологическим и глобальным проблемам научно-технического прогнозирования.

1960-е гг. явились годами расцвета деятельности Комитета, объединившего сотни специалистов почти из всех союзных республик, проводившего ежегодно весьма представительные конференции и издавшего ряд ценных пособий (среди них «Рабочая книга по прогнозированию», 1982, и несколько учебных пособий).

Однако к 1990 г. и эта общественная организация «выработала» свой потенциал. Вынужденно оторванная от реальных нужд государства и производства, закостенелая в привычном бюрократизме, она оказалась не в состоянии приспособиться к быстро меняющейся обстановке. Возникли качественно новые формы координации.

Одна из них созданная в 1989 г. Ассоциация содействия Всемирной федерации исследований будущего и сеть опирающихся на нее центров исследований будущего. Эта форма работы только разворачивается и пока преждевременно говорить о ее результатах.