Общественно-политический кризис в стране на рубеже 1920-1921 г.

Характерно, что вопрос о переходе к нэпу, уровне его целесообразности с точки зрения объективной обусловленности и в то же время — доктринальной заданности программ различных политических течений в России и за ее пределами начал дискутироваться сразу же. Четко прослеживаются три направления (уровня) оценок.

Сегодня очевидно, что надежды на эволюцию большевизма в условиях нэпа и возможность на его основе вывести страну из «послереволюционной лихорадки» не оправдались. В советской же историографии, вплоть до конца 80-х гг., вывод о нэпе как попытке «самотермидоризации» режима воспринимался негативно и инкриминировался в качестве «антинаучного» западным «советологам».

Второй уровень оценок, разделяемых в 20-е гг. подавляющим числом большевистских авторов, в том числе и членами ЦК РКП (б) – ВКП (б), был связан с пониманием нэпа как самого большого отступательного движения ленинизма с целью маневрирования; согласно данной точке зрения, нэп — это временное явление, обусловленное особыми внутренними условиями и международной обстановкой, это тактический ход, временная передышка, зигзаг истории.

И, наконец, начинал в изучаемые годы формироваться подход, согласно которому новая экономическая политика, воспринимаясь в первую очередь как система антикризисных мер, стала соотноситься с перспективами общественного развития тогдашней России, приобретая на определенном этапе конкретные черты его стратегического направления. Любо­пытно, что данный подход хотя и с весьма существенными оговорками разделяли представители разных политических направлений, порой — прямо противоположных: в большевистском руководстве в последний период своей жизни к подобной мысли стал склоняться В.И. Ленин, выводя при этом картины социалистического будущего России; в научных, беспартийных изданиях тех лет — носители идеи либеральной модернизации России с постепенным включением ее в общецивилизационный мировой процесс (П.Сорокин, Н.Д. Кондратьев, А.В. Чаянов, Б.Д. Бруцкус и др.).

В советской историографии, начиная с 60-х гг., главным образом разрабатывались авторские версии, связанные с анализом ленинских взглядов и оценок нэпа (А. Берхин, В.П. Данилов, Э.Б. Генкина, В.П. Наумов, Э.Д. Осколкова, Г.Л. Смирнов и др.). В настоящее время предпринимаются попытки изучения всех имеющихся вариантов реализации нэповской альтернативы как в самой правящей партии (Е. Плимак, М.М. Горинов, Е.Г. Гимпельсон, В.С. Лельчук, В.П. Дмитриенко, В.П. Сироткин и др.), так и за ее пределами (Влад. Никитин, В.Костиков, Н.С. Симонов, М. Назаров и т.д.). Как правило, пока исследуются теоретически возможности, заложенные в программах, изданиях и других документах различных политических групп и течений, связанных с оценкой уровня реальности в 20-е гг. в России «нэповского социума».

К началу 1921 г. гражданская война в основном закончилась, однако положение советской власти не упрочилось. В стране назревала катастрофа, в первую очередь связанная с состоянием экономики. Война принесла народам России огромные бедствия. Ущерб, нанесенный народному хозяйству, составил 39 млрд золотых рублей, промышленное производство сократилось в 5 раз. Особенно тяжелы были людские потери. С 1917 г. по 1920 г. они составляли не менее 15 млн человек, 2 млн чело­век покинули родину, стали эмигрантами.

Эксперимент «военного коммунизма» усугубил ситуацию. Разрыв экономическим связей между городом и деревней, урав­ниловка в городе, продразверстка в деревне, разрушение ком­муникаций и резкое сокращение объема сельскохозяйствен­ных продуктов, шедших на продажу, привело к полной нату­рализации крестьянских хозяйств, к сокращению не только товарного, но и валового сбора зерна, до двух третей довоен­ного уровня. С громадными сбоями работала промышленность. Принявшая к 1920 г. на партийно-правительственном уровне четкие концептуальные очертания, социально-экономическая практика «военного коммунизма» в значительной степени обус­ловила глубокий политический и экономический кризис в на чале 1921 г.

Прежде всего, кризис возник и развивался не на фоне поражений, а на фоне побед в гражданской войне, которую преодолели «победоносно». Однако, пожалуй, самым неожиданным явилось то, что недовольство политикой правящей партии проявила значительная часть не только крестьянства, но и рабочих.

О том, что крестьянство недовольно продразверсткой, большевистские лидеры знали и вполне определенно реагировали. «Мы признаем себя перед крестьянином должником», – констатировал В.И. Ленин в докладе правительства VIII Всероссийскому съезду Советов о внешней и внутренней политике 22 декабря 1920 г. Но тем не менее, говоря о мерах подъема крестьянских хозяйств, он оперировал терминами, скорее более удобоваримыми для описания боевых действий: «начинается военная кампания», «трудовой фронт», «перейти к государственному принуждению», смысл которого должно соста­вить «железное руководство пролетариата».

Гимном государственному принуждению не только как ос­новы выхода из кризиса, но и как главному методу хозяй­ственного возрождения страны стала книга Н.И. Бухарина «Экономика переходного периода», написанная в мае 1920 г. В десятой главе «Внеэкономическое принуждение в переход­ный период», высоко оцененной В.И. Лениным, речь шла не только о необходимости давать «более или менее внушитель­ный отпор кулацкой Вандее» (кстати, В.И. Ленин отчеркнул в рамку слова «более или менее», провел к ним стрелку с полей книги и написал «самый»), но и вообще об использовании всяческих форм государственного обуздания хозяйственной анархии, к которой, в первую очередь, была отнесена свободная торговля, отождествленная со спекуляцией.

Исследователи попытались непредвзято разобраться с позицией и другого лидера большевистской партии, Л.Д. Троцкого, который в феврале 1920 г. внес в ЦК свои предложения по продовольственной и земельной политике, о чем он говорил позднее на X съезде РКП(б), обратив внимание на то, что вопрос о замене разверстки продовольственным налогом он ставил год тому назад, но был в этой связи «обвинен во фритредерстве, в стремлении к свободе торговли».

Работники Наркомпрода так же решительно высказыва­лись против любой попытки перехода на продналог в 1920 — 1921 гг. Н. Осинский писал, что такое предложение неприемлемо, так как означает восстановление хотя бы частью «свободной» торговли и, следовательно, крушение государственных заготовок. Подобная позиция объяснялась не только ведомственным стремлением сохранить Наркомпрод и систему принудительных заготовок. Она была связана с марксистской ортодоксальностью большевиков, что подтверждают статьи и выступления других работников Наркомпрода и Наркомзема (Б. Книповича, П. Месяцева, В. Кураева и др. ). Развитие производительных сил сельского хозяйства, заметил Б. Книпович, мыслилось тесно связанным или с коллективизацией крестьянского хозяйства или с огосударствлением тех или других отраслей его».

Неожиданным в начале 1921 г. явилось то, что забастовал призванный обеспечить «железное руководство» пролетариат. Это было связано с происшедшим в январе 1921 г. в Петрогра­де, Москве сокращением норм выдачи хлеба, хотя несколькими днями ранее на VIII съезде Советов речь шла о наличии на 15 декабря 1920 г. продовольственного фонда в размере 155 мил­лионов пудов с перспективой его роста до 300 млн. пудов в ближайшем будущем.

Кстати, в связи с данным утверждени­ем В.И. Ленина один из лидеров меньшевиков Ф.И. Дан, за­метил: «Продовольственная политика, основанная на насилии, обанкротилась, ибо, хотя она выкачала триста миллионов пу­дов, но это куплено повсеместным сокращением посевной пло­щади». Жизнь показала, что цифра в 300 млн. пудов оказалась завышенной, в 1921 г. разразился страшный голод.

Развеивался миф о высочайшей революционной сознатель­ности масс. «Построенная в шеренгу экономика расстроила ряды и замитинговала», — так оценил сложившуюся си­туацию замнаркома просвещения, историк М.Н. Покровский. А потом громыхнул Кронштадт. 2 марта 1921 г. в Кронштадте — главной военно-морской базе Балтфлота без единого выстрела власть перешла к Военно-революционному комите­ту — органу руководства восставшими против советской вла­сти.

Главный политический лозунг восставших звучал при­вычно: «Власть Советам!» Но было и продолжение: «Власть Советам, а не партиям!». Любопытен документ, напечатан­ный в один из мартовских дней в газете «Известия Военно-революционного комитета Кронштадта»: «На горьком опыте трехлетнего властвования коммунистов мы убедились, к чему приводит партийная диктатура. Немедленно на сцену выпол­зает ряд партийных генералов, уверенных в своей непогреши­мости и не брезгующих никакими средствами для проведения в жизнь своей программы, как бы она ни расходилась с интересами трудовых масс… Создается класс паразитов, живущих за счет масс, озабоченный своим собственным благополучи­ем.,. Поэтому ни одна партия не имеет ни юридического, ни морального, никакого иного права управлять народом… Дело идет еще хуже, когда у власти стоит не одна, а несколько партий. Тогда в межпартийной сваре за преобладание у руля правления некогда думать и заботиться о народе… Вот поче­му на знамени восставшего Кронштадта написан лозунг «Власть Советам, а не партиям!». В другом документе кронштадтцев — редакционной статье, опубликованной в тех же «Известиях» 6 марта, давался анализ причин восстания. Одной из основ­ных называлось трагическое положение деревни. «Предпри­имчивые коммунисты, — говорилось в документе, — присту­пили к разорению крестьянства и насаждению советских хо­зяйств — усадеб нового помещика — государства».

Восстав­шие призвали к «третьей революции», которая «выгнала бы узурпаторов и покончила бы с режимом комиссаров». На общем собрании 1-й и 2-й бригад линейных кораблей, состо­явшемся в один из первых дней марта, в присутствии 16 тыс. кронштадтцев была принята резолюция, в которой содержа­лось свыше 20 пунктов с требованиями к правящему режиму.

Ситуация, действительно, была очень серьезной. Централь­ный Комитет РКП (б) оценил восстание как контрреволюци­онный заговор, подстрекаемый с Запада белогвардейцами, поддерживаемый кадетами, меньшевиками и эсерами. Воен­ные действия против восставших начались в ночь с 7 на 8 марта. Руководил ими Тухачевский. На 8 марта после нескольких переносов даты было назначено и открытие X съезда РКП (б). Руководители хотели уже в первый день работы съезда доло­жить делегатам о взятии крепости. Открытия съезда ждали и в Кронштадте. Даже когда начался обстрел крепости, часть кронштадтцев еще надеялась, что их требования услышат и съезд примет соответствующее решение.

По всей стране прошли аресты среди социал-демократов (меньшевиков) и эсеров. Данные партии на тот момент еще существовали полулегально, не переставая считать себя пос­ледовательными борцами за идеалы демократии и оставляя за собой право критики правящей партии. Последние их пред­ставители пытались это реализовать на VIII Всероссийском съезде Советов, где, например, Ф.И. Дан назвал путь усиления государственного вмешательства в сельскохозяйственное производство пагубным, создававшим в крестьянстве опору для контрреволюционных выступлений и ставившим под уг­розу дальнейшее развитие революции. В таком же духе выступили и другие делегаты: социал-демократ Д. Далин и представитель меньшинства социалистов-революционеров В.К.Вольский.

Кронштадтские события были восприняты российской и заграничной секциями РСДРП как сигнал тревоги. В частно­сти, меньшевистский «Социалистический вестник» в связи с событиями в Кронштадте подчеркнул, что вооруженное свер­жение существующей власти было бы гибельным для судеб русской революции и потребовал от местных организа­ций занять по отношению к нему отрицательную позицию.

Но, тем не менее, одним из уроков Кронштадта В.И. Ле­нин назвал необходимость усиления борьбы с меньшевиками и социалистами-революционерами. Характерна судьба многих социал-демократов. Член ЦК РСДРП Д. Далин, со­стоявший в то время в штате преподавателей истории на Во­енно-технических курсах, был уволен и снят со всех видов довольствия, Ф.И. Дан не получил обещанного места работы в Москве, оба они в 1921 году были вынуждены выехать из страны. Еще осенью 1920 г. из страны выехал Ю.О. Мартов.

Организация же этого перелома в политике большевиков, по крайней мере — попытка дать «задний ход», принадлежала В.И. Ленину с его поистине «выходящей из ряда вон» волею и способностью, по свидетельству оппонентов, брать «на себя ответственность… за смелые тактические движения».

24 февраля 1921 г. комиссия Политбюро ЦК РКП (б) предста­вила Пленуму ЦК «Проект постановления о замене разверстки натуральным налогом», в основу которого был положен ленин­ский «Предварительный, черновой набросок тезисов насчет кре­стьян», написанный 8 февраля. Данный проект после обсужде­ния и доработки был предложен X съезду РКП (б) (8—16 марта 1921 г.) и принят, по существу, при полном единодушии.

Согласно принятому решению продразверстка заменялась продналогом, величина которого была почти в два раза мень­ше и определялась для крестьянина заранее, до начала посев­ной. Беднейшие крестьяне от налога освобождались, в то вре­мя как остальные, сдав налог, имели право распоряжаться излишками своей продукции в рамках местного хозяйствен­ного оборота.

Пришло, хотя бы частичное, осознание того, что кризис результат не просто определенных второстепенных противоречий системы, а между советской властью и ее социальной базой в целом. «Советская власть… колеблется» [14], — вот смысл понятого на момент 8 марта 1921 г. с одновременным уяснением причин происходившего: разорительные последствия мировой и гражданской войн, демобилизация армии.

Заметна динамика в понимании поворота самой политики. На X съезде речь шла главным образом о пересмотре полити­ки в связи с необходимостью разработки антикризисных ме­роприятий, исходя из того, что, чем глубже, многослойнее кризис, тем более неординарными, радикальными в сравне­нии с предыдущей политикой должны быть меры выхода из него — полумеры не помогут. Поэтому съезд принял любо­пытную резолюцию «Советская республика в капиталистичес­ком окружении», в которой речь шла о необходимости увязы­вания существования Советской России с мировыми связями. В частности предлагалось установить нормальные торговые отношения с капиталистическими странами, предоставить им концессии на разработку естественных богатств страны с це­лью подъема производительных сил и улучшения положения рабочих.

Для подавляющего большинства делегатов X съезд РКП (б), в том числе и членов ЦК, диалектичность новых подходов была во многом непривычной. Так, содержание выступлений Л.Д. Троцкого на съезде в качестве содокладчика при обсуж­дении доклада П.Е. Зиновьева о профессиональных союзах свидетельствует о том, что он вел речь главным образом о программе выхода из кризиса как о системе «исключительных мер» и только!

При этом он поддержал с целью восстановле­ния крестьянского хозяйства замену разверстки продоволь­ственным налогом, но для подъема промышленности и воз­рождения транспорта настаивал на использовании более «же­стких мер», с помощью которых Главполитпуть уже одержал «крупнейшую победу», проведя во втором полугодии 1920 г. шесть тысяч штук ремонта паровозов. Троцкий требовал, что­бы профсоюзы, объединяя на тот момент восемь миллионов человек и имея достаточно слаженный, хорошо работающий аппарат, были объединены с государственными органами и в частности — с хозяйственными, для решения ближайших эко­номических задач.

В выступлени­ях А.Г. Шляпникова, A.M. Коллонтай речь шла, как и раньше, о «развернутых», т. е. социалистических (коммунис­тических) формах организации хозяйства как о ближайшем будущем. Положительным моментом в их программе была лишь попытка рассматривать широкую демократизацию общества как основу и метод социального прогресса и строительства нового общества.

Но очевидно стало и другое: ликвидация продразверстки означала отказ, хотя бы частичный, на время, от одного из важнейших начал концепции непосредственного перехода к социализму, которой до этого следовали большевики, — госу­дарственной монополии по отношению к сельскохозяйствен­ному производству и распределению продуктов. Пришлось признать, «что мелкий земледелец» должен иметь стимул, соответствующий его экономической базе, т. е. мелкому инди­видуальному хозяйству, а также, что «мы слишком далеко зашли по пути национализации торговли и промышленности, по пути закрытия местного оборота».

Был извлечен еще один урок из опыта проведения преды­дущей политики, состоявший в признании того факта, что революционный энтузиазм масс может быть только вспомога­тельным элементом в процессе возрождения страны, что урав­нительность как один из главных идеологических постулатов революции не может выполнять положительную социальную функцию в условиях «основного строительства» и снятия напряженности в стране.

На этом этапе разработки новой экономической политики Ленин, оставаясь в рамках прежней концептуальной заданности и классовых схем, предложил все-таки несколько иной методологический подход в формировании ее социального со­держания.

Суть этого подхода состояла в признании ряда по­ложений, которые еще вчера показались бы более уместными в устах лидеров российских социал-демократов, а не больше­виков: «классы удовлетворяются не бумажками, а материальными вещами; «интересы… двух классов различны, мелкий земледелец не хочет того, что хочет рабочий». Были най­дены определенные переходные меры.

Таким образом, первоначальные представления о новой экономической политике были связаны с рассмотрением нэпа как способа снятия социальной напряженности в обществе, устранения угрозы свержения советской власти ее собствен­ной социальной основой с помощью экономических мер и «обходных» маневров. До сих пор основным постулатом ре­волюционеров было «ломать» капитализм. Теперь была по­ставлена совершенно иная задача — «оживить» торговлю, мелкое предпринимательство, капитализм, — получая возмож­ность подвергать их государственному регулированию лишь в меру их оживления. Объективно новая экономическая поли­тика отражала реально существующую и в послереволюцион­ный период тенденцию общедемократического развития Рос­сии; субъективно она была рассчитана первоначально на вы­ход из кризиса, ибо административно-командные методы уже не срабатывали.

После принятия нэпа важнейшим вопросом для многих в Коммунистической партии стал вопрос: каков же характер смены курса: тактический или стратегический? Безраздельно господствовавшая в умах коммунистов в годы гражданской войны бестоварная схема социализма объясняет, почему В.И. Лени­ну, раньше других в своей партии понявшему необходимость изменения путей движения к доктринальной цели, пришлось приложить массу усилий, чтобы в начале 1921 г. подвигнуть свое окружение и широкие массы коммунистов на отказ от политики «военного коммунизма».

Первые наметки были сделаны весьма осторожно, на осно­ве достижений предыдущего года. Декретом Совнаркома от 28 марта 1921 г. был установлен хлебный налог в размере 240 млн. пудов (при среднем урожае) вместо 423 млн. пудов по разверстке 1920 г. За счет торговли и обмена предполага­лось дополнительно получить еще 160 млн. пудов, доведя тем самым планируемый минимум, необходимый для потребле­ния, до 400 млн. пудов. Но все расчеты были развеяны в прах катастрофической засухой, наиболее сильно поразившей про­изводящие губернии Поволжья.

Неурожай и голод сконцентрировали главное внимание на будущем урожае и положении крестьянства, что неоднознач­но было воспринято в партии. Некоторые («рабочая оппози­ция») заявили о «реформистском», даже «буржуазном» уклоне руководства. Ситуация усугубилась международной обстанов­кой. Капиталистический мир сумел в значительной степени справиться с кризисом, вызванным мировой войной, и дос­тичь определенной стабилизации. Следовательно, надежды на победу мировой революции стали призрачными: в Европе сло­жилось некое подобие социального мира.

Эти обстоятельства усилили полемику в партии. Большин­ство согласилось с необходимостью замены разверстки нало­гом, признав, что это необходимая антикризисная мера в кре­стьянской стране. Н.И. Бухарин образно назвал данный шаг «крестьянским Брестом». Другие напрямую связывали нэповский поворот с задержкой мировой революции. Напри­мер, Л.Б. Каменев, выступая на X съезде РКП (б), заявил: «Вопрос стоит так: как при данных отношениях удержать Советскую власть и удержать до того момента, когда пролета­риат в той или иной стране придет нам на помощь».

Эту позицию отстаивали известные партийные руководи­тели — В.П. Милютин, Е.А. Преображенский, Л.Д. Троцкий и другие. На XI съезде РКП (б) (март 1922 г.) Е.А. Преобра­женский — один из крупнейших партийных теоретиков-эко­номистов, пытаясь примирить традиционные представления о бестоварном социализме с нэповской реальностью, предложил рассматривать советский экономический строй как строй го­сударственного капитализма, т.к. власть и промышленность находились в руках у пролетариата, а экономические отноше­ния регулировались рынком.

Таким образом, поворот состоялся. Детали же проведения новой политики должна была уточнить практика, логика про­текавших процессов. 9,16,29 августа, 5 и 6 сентября 1921 г. Совнарком рассматривал вопрос о товарообменных операци­ях. Кооперация получила определенные права. В случае сла­бости местных органов кооперации Наркомпрод мог привлечь к товарообмену и частных лиц. А 29 октября 1921 г., в докла­де на VII Московской губпартконференции был сделан вывод о том, что отступить пришлось дальше к государственному регулированию купли-продажи и денежного обращения, к «коммерческим отношениям» в целом.

Новым в разрабатываемой осенью 1921 г. программе было то, что относительно короткая в теоретических представлени­ях фаза переходного периода превращалась в длительный многоступенчатый процесс; и центральное место в этом про­цессе отводилось подтягиванию и преобразованию докапита­листических форм хозяйствования, к которым, в первую оче­редь, относили крестьянские хозяйства, с помощью мер и способов, доступных и понятных крестьянину, например, рыноч­ной торговли, кооперации и т. п.

Одновременно были сняты запреты на торговлю. Большин­ство крупных оптовых сделок частники заключали на бир­жах, которых уже к 1923 г. в стране насчитывалось 54, из них самая крупная — московская.

В декабре 1921 г. был принят декрет о денационализации мелких и части средних предприятий промышленности. Они были возвращены прежним владельцам или их наследникам. Была разрешена и аренда средств производства, причем сдано в аренду более трети всей массы промышленных заведений (преимущественно мелких и средних). Из них более полови­ны получили частные лица (обычно прежние владельцы). Часть предприятий, в основном пищевой промышленности, взяли в аренду кооперативы.

С переходом к нэпу стала возрождаться кооперация как разветвленная система самодеятельных хозяйственных орга­низаций, оживилось крестьянское производство; крестьяне-единоличники производили 98,5% сельскохозяйственной про­дукции. Новая экономическая политика в этом варианте от­крывала дорогу экономике смешанного типа.

Необходимо было считаться с тем, что развитие такой эко­номики предполагало свою внутреннюю логику, имело свой собственный механизм саморазвития, далеко не во всем под­властный политической направленности имевшейся надстрой­ки и тем более доктринальной заданности большевистской программы. Пытались ли лидеры коммунистов разобраться в этих противоречиях? И как глубоко при этом зашел процесс пересмотра прежних представлений о путях достижения стра­тегических целей?

Представляется, что В.И. Ленин на последнем этапе своей жизни предпринял такую попытку, в основе своей не воспри­нятую и не понятую большинством даже из его ближайшего окружения. Как вспоминал Н. Валентинов, бывший в 20-е годы фактическим редактором «Торгово-промышленной газе­ты» (органа ВСНХ), позднее эмигрировавший из Советской России, о своем разговоре в марте 1928 года в Париже с членом ЦК ВКП(б) Г.Л. Пятаковым, именно в эти годы в партийной среде упорно насаждалась точка зрения, согласно которой последние ленинские статьи считались «очень неудач­ными». Об этом ему и заявил Пятаков, сославшись на мнение «многих других, в том числе и членов Политбюро», и подчер­кнув, что идеи, изложенные в них и особенно с обоснованием нэпа, лишь с «грехом пополам» можно назвать ленинским мировоззрением; скорее мировоззрение следовало бы признать «затхлым» и «реформистским».

Аналогичное свидетельство привел в своем письме нарком финансов Г.Я. Сокольников советскому полпреду в Берлине Н.Н. Крестинскому, характеризуя впечатления от рассмотре­ния нэповских проблем на XI съезде РКП (б) (март-апрель 1922): «Кажется, самыми оппозиционными речами… были речи Ленина. Но и они как-то скользили по аудитории, не проникая в сознание слушающих, не трогая их, не интересуя совершенно…».

В чем была суть тех подходов, с которыми пытался подой­ти В.И. Ленин в своих последних статьях и выступлениях к обоснованию социальной формулы прогресса для России и что вызвало негативную реакцию тогдашних «борцов за принци­пы» с одновременным признанием его оппонентами (в частно­сти П.Н. Милюковым в 1924 г.), что «отступление могло бы пойти дальше, чем идет теперь», если бы Ленин был жив.

Ленин попытался на последнем этапе своей жизни разоб­раться в этих проблемах, поставив вопрос о месте и роли госкапитализма как достаточно целостной системы хозяйствен­ной жизни, в социально-экономическом плане более соответ­ствовавший формационному уровню России, чем социализм. И не случайно на XI съезде РКП (б) (март 1922 г.) он упрек­нул коммунистов в мудрствовании насчет понимания его сути, подчеркнув, что нельзя решать созидательные задачи, загля­дывая «в старые книги», тем более, что «…нет ни одной кни­ги, в которой было бы написано про государственный капита­лизм, который бывает при коммунизме. Даже Маркс не дога­дался написать ни одного слова по этому поводу и умер, не оставив ни одной точной цитаты и неопровержимых доказа­тельств».

И, безусловно, необычной для многих коммунистов была постановка вопроса о переносе центра тяжести на «мирную» организационную, «культурную работу», как главное условие «постепеновского» движения. И при этом громадная роль от­водилась кооперации в связи с изменением представлений о сущности и роли товарно-денежных отношений в переходный период. Она стала рассматриваться в духе некоторых тради­ций либеральной экономической мысли России (с работой известного экономиста М.И. Туган-Барановского «Социальные основы кооперации» Ленин знакомился специально) как главнейшая форма сохранения и развития социально-прогрес­сивной тенденции достижения обществом другого цивилизационного уровня.

Отсюда: «… у нас, действительно, задачей оста­лось только кооперирование населения…». Эти выводы рожда­лись на пересечении теоретических представлений о социа­лизме, имевшихся у большинства коммунистов в тот период, и, действительно, глубокого анализа ситуации, сложившейся не «по Марксу». Ленин дополнил идею социализма как госу­дарственной монополии идеей строя цивилизованных, куль­турных кооператоров, но в этой модели жестко оговорил при­оритеты общественной собственности и государства.

Именно их наличие обусловило то обстоятельство, что в проходивших позже партийных баталиях на него ссылались, как правило, o6е спорившие и противостоявшие друг другу стороны, демонстрируя монополию на право прочтения. Как заметил в полемическом задоре Г.Е. Зиновьев, выступая на XIV съезде ВКП(б) (декабрь 1925 г.) и касаясь содержания ленинского «завещания»: «У Ильича, как у дядюшки Якова — есть в корзине про всякого!». Сегодня очевидно, что Ленин как теоретик встал на путь пересмотра формационных харак­теристик будущего общества и главное — форм (способов) движения к нему, кое-что ревизовал в собственной позиции предыдущего периода, но как политик продолжал быть адеп­том тех идеологических постулатов, которые довлели над всей партией и воспринимались ее же членами как несомненное достоинство.

Не был исключен полностью тезис о мировой революции и в этой связи — о перспективе «окончательной» и «полной» побе­ды социализма. И хотя более трезвая оценка сложившейся международной обстановки была произведена в 1921—1922 гг., но ссылки на революцию, идущую с Востока за счет втягива­ния его населения «с необычной быстротой… в борьбу за свое освобождение», создавали определенный идеологический сте­реотип, в середине 20-х гг. трансформировавшийся в теорию общего кризиса капитализма, в разработке которой приняли активное участие Л.Д. Троцкий, А.И. Рыков, Е.С. Варга.

И, наконец, не было преодолено главное противоречие концептуального порядка, а именно: между пониманием дви­жения на рельсах нэпа как своего рода экономической либе­рализации и требованием усиления роли политической над­стройки в силу ее якобы особой, классовой («пролетарской») сущности в условиях многоукладности экономики, опасности перерождения и известной усталости революционного аван­гарда. Отсюда — утопичность мер в связи с признанной необходимостью «ряда перемен» в политическом строе, негатив­ные моменты функционирования которого Ленина явно пуга­ли: рост бюрократизации советского и партийного аппаратов; угроза раскола в партии из-за амбициозности, «конфликтнос­ти», самоуверенности её вождей; «вырывается машина из рук», аппарат «из рук вон плох», — сетовал на XI съезде РКП (б) большевистский лидер. Но преодоление этих негативных яв­лений связывалось им не с реформированием однопартийного режима или хотя бы легализацией политической оппозиции, а, как правило, с подбором — особенно в верхних эшелонах партийной и государственной власти — «особо и безусловно надежных», «особо проверенных», «сверхкомпетентных» кон­тролеров.

А ведь тревожные тенденции в развитии партийно-госу­дарственных структур, курс на политическую монополию, зак­репленный резолюцией X съезда РКП (б) о единстве партии, не прошли незамеченными в ее среде и вызвали появление разрозненных, немногочисленных по составу, зачастую даже конспиративных групп, которые в форме листовок, устной агитации выступали с критикой военно-коммунистического наследия в политическом курсе.

Особенно заметным стало выступление Г. Мясникова, чле­на партии с 1906 г., занимавшего ответственные посты в партийном и советском аппарате Пермской губернии. В мае 1921 г. он направил в ЦК РКП (б) докладную записку, в ко­торой с целью борьбы с бюрократизмом и повышения автори­тета компартии среди рабочих и крестьян предложил «отме­нить смертную казнь, провозгласить свободу слова, которую в мире не видел еще никто — от монархистов до анархистов включительно».

Ленин признал необходимость «гражданского мира», но категорически отверг тезис Мясникова о свободе печати, назвав его «сентиментально-обывательским» и подчер­кнув, что свобода печати есть свобода политической организа­ции и дать такое оружие буржуазии, «значит облегчать дело врагy, помогать классовому врагу». После ответного пись­ма Мясникова и публикации его статьи «Больные вопросы» Оргбюро решением от 22 августа признало его тезисы не со­вместимыми с интересами партии и обязало не выступать с ними на партсобраниях; в марте 1922 г. он был исключен из партии. Одним из требований, которое выдвигал Мясников, было требование разрешения крестьянской самоорганизации. Еще в марте 1921 г. ЦК РКП (б) выступил против легализа­ции крестьянских союзов. В связи же с предложением Мясни­кова Зиновьев заявил ему: «Вы или эсер или больной чело­век». Этим было сказано многое. В декабре 1921 г. ЦК РКП (б) принял решение о запрещении легализации части эсеров и об «искоренении» политического влияния меньшевиков.

В письме Сталину от 17 мая 1922 г. В.И. Ленин дал еще более конкретные указания: «К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т. п… По-моему, всех выслать… Делать это надо сразу. К концу процесса эсеров, не позже. Арестовать несколько сот и без объявления мотивов — выезжайте господа! Всех авторов «Дома литераторов», питерской «Мысли»; Харьков обшарить… Чис­тить надо быстро, не позже конца процесса эсеров».

И не менее резко по отношению к беспартийной интелли­генции, преподавателям высших учебных заведений, пытав­шимся в печати (например, журнал «Экономист») выступать с критическими замечаниями в связи с проводимой полити­кой: «Журнал является… органом современных крепостни­ков, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демок­ратизма и т. п.». И здесь же последовало предложение, реали­зованное спустя несколько месяцев» — препроводить подоб­ных преподавателей и членов учёных обществ… в страны буржуазной демократии».

В августе 1922 г. (по докладу Зиновьева) было принято решение XII конференции РКП (б) «Об антисоветских парти­ях и течениях», в котором еще раз подчеркивалась необходимость усиления борьбы. «Инакомыслие» указанного плана согласно большевист­скому пониманию сущности системы диктатуры пролетариата и руководящей роли их партии и в условиях нэпа не воспри­нималось как конструктивный элемент строительства.

В этом же году была совершена жестокая расправа над православным духовенством, поводом для которой послужил отказ верующих г. Шуи отдать властям церковные ценности. Последние изымались согласно решению (март 1922 г.) боль­шевистского руководства об их повсеместном изъятии. Кста­ти, в своей беседе с корреспондентом газеты «Известия ВЦИК» в марте 1922 г. после данного решения патриарх Тихон обра­тил внимание на то, что «в церквах нет такого количества драгоценных камней и золота, чтобы при ликвидации их можно было получить какие-то чудовищные суммы денег…», и выра­зил сомнение в том, что на практике намеченная мера даст «ожидаемый результат…».

Это подтвердил и фактичес­кий руководитель всей акции Троцкий, в письме к П.А. Кра­сикову заметивший, что в основном в церквях осталось лишь «громоздкое серебро», главные же церковные ценности «уп­лыли за годы революции». Реакция В.И. Ленина была иной. В «строго секретном» письме Молотову от 19 марта 1922 г. он предложил «проучить эту публику», расстреляв «по этому пово­ду» как можно «большее число представителей реакционного духовенства», чтобы «на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Ленин посчитал, что настал исключительно благоприятный и даже «единственно воз­можный» момент для проведения акции, связанный в первую очередь с «отчаянным голодом», а также с кануном Генуэзской конференции, после которой эти меры могли стать «политичес­ки нерациональными, может быть, даже чересчур опасными». В последующие месяцы примерно 20 тысяч священников и верующих были арестованы. За патриархом Тихоном, со­гласно этому же ленинскому письму, была установлена жесто­чайшая «слежка», о результатах которой Дзержинский и Уншлихт еженедельно докладывали на заседаниях Политбюро.

После этого в Уголовном кодексе РСФСР появилась печально знаменитая 58-я статья; в 1927 г. в ней было уже 18 пунктов, в том числе -13 «расстрельных».

И все же некоторые меньшевистские лидеры надеялись на «благоразумие» большевиков и, прежде всего, В.И. Ленина. Еще 11 мая 1921 года, будучи подвергнутым предварительному зак­лючению, известный меньшевистский публицист Н.А. Рожков обратился к Ленину с письмом. В нем автор пытался доказать, что «без юридических гарантий, без правового порядка» част­ная инициатива невозможна», а правовой порядок в свою оче­редь несовместим с диктатурой. В воззвании ЦК РСДРП, написанном в это же время и адресованном всем трудящимся, подчеркивалось:

Вывод был абсолютно верным. Еще в феврале 1921 г. политбюро ЦК РКП (б) приняло решение об усилении арестов среди эсеров именьшевиков. В феврале 1922 г. Ленин предложил постановку ряда «образцовых», громких, воспитательных процессов, сопровождаемых «большим шумом».