Партии после Февраля 1917 года

Кадетам удалось подойти к февральским событиям в качестве достаточно крупной общероссийской партии. Хотя официальных данных о своей численности в 1917 г. кадеты не публиковали, исследователи считают, что их было около 100 тысяч, а число организаций достигало 350 по стране. Они первыми из всех партий созвали после Февраля свой седьмой съезд (25-27 марта); а всего за 8 месяцев революции провели четыре съезда: восьмой (9-12 мая), девятый (23-28 июля), десятый (14-16 октября).

Удалось кадетам, особенно в первые месяцы после революции, играть в известном смысле интегрирующую роль в сплочении «образованного меньшинства» России под эгидой демократизации ее политического строя. Значительную долю в составе кадетской партии в 1917 г. составляла именно интеллигенция. Так, из 66 членов Центрального комитета, избранного на VIII съезде Конституционно-демократической партии, примерно одну треть составляли профессора, а вместе с другими представителями интеллигенции – не менее двух третей.

Важным внутрипартийным вопросам было посвящено пленарное заседание ЦК и парламентской фракции народной свободы с участием членов партии из Государственного Совета и из прежних составов Государственной Думы 10-12 марта 1917 г.

Центральным вопросом заседания стало обоснование необходимости созыва съезда партии, для решения таких крупных вопросов, как, во-первых, о форме государственного строя России и образе правления, во-вторых, о пределах национальной автономии и, в-третьих, о ближайшей практической политике в аграрном вопросе. Было решено созвать партийный съезд «для обсуждения пунктов программы партии, касающихся формы правления России и аграрного вопроса».

Обсуждение вопроса о форме правления вылилось в обоснование необходимости республиканского строя для России. Подчеркивалось, что если главной опасностью в республике является анархия, то «монархия показала, что лучшей насадительницей анархии явилась именно она, и что она оказалась неспособной организовать даже внешнюю оборону страны». Опасение, что республике не удастся сохранить единство России, опровергалось тем, что «именно монархия» больше всего ссорила между собой национальности и разрушала всячески идею единства».

По результатам этого заседания при ЦК партии были созданы комиссии для разработки наиболее важных вопросов: например, аграрная комиссия, комиссия по разработке вопросов, связанных с созывом Учредительного собрания – этой же комиссии поручили вопрос об установлении автономии и областных представительных собраний (24 параграф программы партии). Результаты работы этих комиссий должны были быть представлены для того, чтобы на их основе внести поправки в программу конституционо-демократической партии.

Он подчеркнул, что принятый одиннадцать лет назад пункт, в соответствии с котором конституционная монархия являлась желательной формой правления для России, с самого начала не находил поддержки у большинства членов партии и рассматривался не как самоцель, а как шаг на пути преобразований. «Монархия были для нас тогда не вопросом принципа, а вопросом политической целесообразности».

Кокошкин предложил французскую модель республики для России, так как осуществление северо-американской модели, по его мнению, приемлемо для государств, в которых принцип народовластия укрепился давно, а для России «всенародное избрание, ставящее так высоко президента… может быть опасно для свободы».

Н.М. Рындин из кубанского отдела партии поднял вопрос о системе построения народного представительства, то есть о количестве в нем палат (одно- или двухпалатное). Сам он считал, что «одним из больших зол России была централизация; эта централизация, несомненно, отойдет в прошлое, когда будет образована двухпалатная система, представляющая местное самоуправление».

Ф.Ф. Кокошкин в заключительном слове высоко оценил желание делегатов конкретизировать политический раздел программы. Однако, он справедливо обратил внимание на то, что вопрос об однопалатной или двухпалатной системе не может быть решен теперь же, потому что он должен быть рассмотрен в связи с тем, как будет окончательно разрешен вопрос о местной децентрализации. Эти проблемы предполагалось рассмотреть в дальнейшем на последующих съездах.

Дневное заседание 27 марта открыл доклад М.М. Винавера о тактике партии, в качестве содокладчика выступил князь Д.И. Шаховский. Свое выступление Винавер начал с постановки задачи. Докладчик сделал вывод, что завоевания революции могут быть упрочнены лишь при дружном содействии всех классов, сословий и народностей России. По вопросу отношения партии к Временному правительству Винавер заметил, что «наше правительство не есть партийное, …хотя в его состав вошли многие видные члены нашей партии. Мы не можем отождествлять себя с Временным правительством, как с таковым, и мы в праве не только осведомлять его о наших нуждах, но и критиковать его действия».

В резолюции VII съезда по докладу Винавера было записано, что «поддержка Временного правительства обуславливается полным и искренним исполнением со стороны правительства провозглашенной им программы и обещания в возможно кратчайший срок созыва Учредительного собрания».

Содокладчик Винавера Д.И. Шаховский поставил вопрос об отношении партии Народной свободы к другим политическим партиям, в частности, о возможности соглашения с левыми партиями. По его мнению, признание кадетами республики, как формы правления в России, устранило одно из двух препятствий для сближения с левыми партиями. К тому же, «программы-минимум этих партий – не что иное, как кадетская программа»; по рабочему и агарному вопросам левые партии тоже были близки к кадетам. Одновременно им обращалось внимание на опасность усиления «в тех классах, защитниками интересов которых являются левые партии, максималистских течений». Поэтому подчеркивалось, что «одной из наших целей ближайшего будущего явится борьба со всякого рода максимализмом и большевизмом».

В докладах и Ф.Ф. Кокошкина, и М.М. Винавера рассматривались не только концептуальные (программные) вопросы, но и достаточно четко были сформулированы ближайшие партийные задачи. Это, прежде всего, обеспечение неприкосновенности начал гражданской свободы и гражданского равенства; реализация во всех сферах общественной жизни демократического принципа; наконец, «осуществление начал социальной справедливости», т.е. широких реформ, направленных на удовлетворение справедливых требований «трудящихся классов». Отвергнув обвинения партии «в социализме» в связи с последним требованием, в часности, Кокошкин не отрицал определенных подвижек у ее членов в сторону «социалистического мировоззрения», но «не того», которое считало возможным изменить экономический строй «путем насильственным, путем захвата политической диктатуры», а иного, предполагавшего постепенное врастание общества «в новый социальный строй», путем более безболезненным.

Именно такой была их доктринальная установка как партии «правого порядка». Но была и прагматическая подоплека такой схемы действий: кадеты, безусловно, опасались, что глубокие социальные реформы, в том числе – и аграрная, могли ослабить и без того уже разлагавшийся фронт. Они не были, по существу, ни против отчуждения в пользу крестьян помещичьей земли, ни против вообще вмешательства государства в «отношения экономически сильных» с целью «защиты экономически слабых», но боялись усиления революционной стихии и анархии.

Проекты реформ залеживались в «земельных комитетах» и «Особых совещаниях», где нередко опытнейшие юристы спорили о букве закона, упуская существенное, а главное – теряя время, которого им историей было отпущено весьма немного. Известный кадет В. Набоков впоследствии вспоминал, что в качестве управляющего делами Временного правительства он, например, не раз напоминал о необходимости ускорить работу Совещания, готовившего избирательный закон для выборов в Учредительное собрание, однако оно начало фактически работать лишь три месяца спустя после Февраля.

России как в смысле ее политического устройства, так и экономической модернизации. Но при этом кадетские лидеры, в том числе и такая «крупная величина – умственная и политическая», как П.Н. Милюков, не учли всего размаха антивоенных настроений в стране, что народ вел войну «нехотя, из-под палки» и что в том восторженном сочувствии, с которым была встречена революция, сказалась надежда, что она приведет к скорому окончанию войны. Просчет был тем более опасным, что на фронте и в тылу большевиками велась соответствующая пропаганда, обещавшая немедленный мир в случае прихода их партии к власти. И в целом кадеты, как вспоминал В. Набоков, питали глубокие иллюзии в отношении данной партии, наивно полагая, уже сам по себе факт «импорта» Ленина и К германцами» должен был абсолютно дискредитировать их в глазах общественного мнения и воспрепятствовать какому бы то ни было успеху их «проповеди».

Однако данное правительство не стало «твердой властью» в связи с нерешительностью министров-социалистов и их зависимостью от Петроградского Совета. И даже создание второго коалиционного правительства в июле 1917 г., главной особенностью которого, как считали сами кадеты, было то, что создавалось оно независимо от Советов, а его председателем стал социалист А.Ф. Керенский, не способствовало стабилизации обстановки, так отчаянно желаемой Партией народной свободы.

Самое крупное расхождение кадетов с социалистами в правительстве, как подчеркнул на IX съезде кадетской партии член ЦК, проф. П.И. Новгородцев, состояло в том, что кадеты хотели «национального правительства, социалисты… партийного правительства». Более того, считая приемлемой работу с социалистами типа Плеханова, т.е. с теми, «кто по-настоящему» понимал, что «такое социализм», лидеры кадетов не могли принять компромисса с теми, для которых «дороже интернационал и класс, чем родина и нация».

В специальном докладе об экономическом положении, сделанном членом ЦК А.А. Мануйловым на IX съезде (23-28 июля 1917 г.), обращалось внимание на необходимость развития народного хозяйства на основе свободы личного почина и личной собственности, но при условии его государственного регулирования. При этом подчеркивалась невозможность перехода к социалистической организации народного хозяйства ввиду отсутствия на данный момент мощного экономического фундамента и всеобщей организованности. Основным призывом, с которым предложил обратиться к народу другой докладчик Н.М. Кишкин, был призыв, «к жертве, к труду и порядку».

Все основные социальные реформы с целью исключения каких-либо шагов, «грозящих вспышками гражданской войны», предлагалось отложить до Учредительного собрания, выборы в которое намечались первоначально на 17 сентября, а созыв на 30 сентября. Опять-таки звучали призывы «уничтожить многовластие», а Временному правительству не допускать вмешательства в государственное управление «каких бы то ни было организаций или комитетов».

Однако если в первые месяцы революции подобные лозунги воспринимались как серьезная заявка на выработку продуманной политической стратегии, то в июле – августе их повторение скорее свидетельствовало не просто о догматизме, а об известном практическом бессилии либерального, а затем и либерально-социалистического состава Временного правительства. Реальная власть все более передвигалась от кадетов влево, одновременно ускользая и от ее легитимного носителя – Временного правительства.

В условиях политического отчуждения «верхов» и «низов», усиленного охватившим общество революционным возбуждением, все более возрастала роль социалистических партий и их доминирование в политическом спектре.

Именно у меньшевиков была разработана концепция такой революции задолго до того, как она произошла, а их лидеры теоретически и политически пытались обосновать смысл происходившего, решая при этом главный вопрос – о конфигурации власти в центре и на местах с точки зрения ее демократического содержания и в духе своих партийных идеологем.

Меньшевики обладали, по крайне мере так казалось в первые месяцы революции, достаточно убедительной идеологией; социалисты-революционеры были самой многочисленной на протяжении всего 1917 г. и наиболее «коренной», «почвенной» партией по своим программным постулатам. Численность ПСР определялась, по разным оценкам, от 400 тыс. до 1200 тыс. человек. Партия привлекала радикальной и понятной крестьянам аграрной программной, теорией «трудовизма», предусматривавшей особый, постепенный путь России к социальной модернизации после свершения революции, требованием федеративной республики.

Принципиальное значение для выработки поведенческой линии ПСР в послефевральские дни имело определение характера происшедшей революции. По мнению эсеровских теоретиков, февральская революция не являлась ни социалистической, ни буржуазной, а была названа народно-трудовой. Данную проблему рассмотрел III съезд ПСР (25 мая- 4 июня 1917 г.), на заседания которого было обсуждено свыше 16 вопросов. Главным из них стал вопрос о текущем моменте, доклад о котором был сделан В.М. Черновым.

Как отмечал докладчик, а также выступившие делегаты, февральская революция была совершена революционно-демократическими, либерально-демократическими и либерально-буржуазными кругами, т.е. она произошла под знаменем сплочения большинства российского общества против скомпрометировавшего себя царского режима.

В.М. Чернов, несколько позднее возвращаясь к оценке тактики партии в те дни, в речи на IV съезде ПСР (ноябрь 1917 г.) обратил внимание на тот факт, что партия эсеров в отличие от социал-демократии (и большевиков, и меньшевиков), считавшей февральскую революцию буржуазно-демократической, не разделяла данной точки зрения. По мнению В.М. Чернова, русская революция начиналась как политическая, а затем превратилась в социально-трудовую, что было предопределено «всей логикой развития России».

Строй, формировавшийся в подобной ситуации, должен был быть больше демократически-трудовым, чем демократически-буржуазным. С его формированием начинался переходный период между буржуазным укладом и будущим социалистическим устройством. После происшедший революции эта трансформация должна была совершиться эволюционно, а не стать «эпохой максималистской социальной революции». Такая позиция, как отмечал В.М. Чернов, ставила эсеров в противоречие с социал-демократами: и большевиками, и меньшевиками.

Одновременно она в значительной степени объясняла, с одной стороны, их нежелание брать власть целиком в свои руки, с другой – вхождение во Временное правительство. В течение марта-апреля 1917 г. эсеры дважды меняли свою позицию по вопросу об отношении к Временному правительству, сначала заявив о его поддержке и одобрив вхождение А.Ф. Керенского в кабинет, а затем оценив отрицательно возможность коалиции с ним. Однако под влиянием первого (апрельского) правительственного кризиса было признано необходимым поддержать правительство вступлением в него социалистов.

Лидеры ПСР признали лишь «предварительный» характер политической системы России после свержения самодержавия. По их мнению, срок ее существования исчерпывался созывом Учредительного собрания, которое и должно было законодательно закрепить новое демократическое устройство. «Наша точка зрения была такова, – писал в своих мемуарах В.М. Чернов, – пока основой государственного строя в России не стало народовластие на базе всеобщего избирательного права, преступно разобщать, преступно оставлять в стороне хотя бы одну из тех политических сил, для которых народовластие – необходимое предварительное условие их нормальной жизнедеятельности. Чтобы осуществить это условие, все они должны встать в единый фронт.

Его наличие должно было также предотвратить сползание страны в гражданскую войну и обеспечить успешность борьбы с грозной опасностью «всероссийской разрухи» – борьбы, необходимой для укрепления новой революционной России, «этой первой цитадели «третьей силы» в современной Европе».

III съезд ПСР высказался за коалиционное Временное правительство и определил главные политические задачи переживаемого момента: создание демократического местного самоуправления и подготовка выборов в Учредительное собрание. Причем реорганизация местной власти на началах «органического народовластия» рассматривалась как начало демократизации страны в целом и должна было получить логическое завершение в созыве Учредительного собрания. Эсеры не были склонны увлекаться парламентаризмом. Большинство их идеологов противопоставляло свою позицию «марксистской догме» автоматического водворения социализма и организации новых форм общественной жизни «сверху», разделяемой, по их мнению, российскими социал-демократами, и предлагало проводить планомерную организацию их «снизу». В области социально-экономической предлагалось преодоление хозяйственной разрухи и поиск выхода из войны.

С большим энтузиазмом эсеры встретили реформу местного самоуправления: демократические выборы в городские думы, волостные, уездные и губернские земства. Их лидеры считали, что постановлениями Временного правительства от 15 апреля и 21 мая был открыт доступ к участию в органах местного самоуправления для всего населения России, расширены пределы компетенции местных учреждений; в интересах гласных из рабочих и крестьян устанавливалась оплата заседаний.

Своеобразным было отношение лидеров ПСР к Советам. Они признавали их роль как органов, представлявших инте­ресы значительной части населения, как специфического ору­дия революционной борьбы народных масс, т. е. учреждений «частноправовых» с пропагандистскими и организационными функциями по политическому и гражданскому воспитанию масс, а не органов власти. Период пребывания эсеро-меньшевистского большинства в Советах В.М. Чернов назвал «эпохой за­ботливого самоограничения» Советов, утраченного в связи с корниловским мятежом, когда они почти повсюду были влас­тью, что, кстати, обусловило в ноябре 1917 г. на IV съезде ПСР корректировку эсеровской модели общественно-полити­ческого устройства России.

На III съезде ПСР была принята специальная резолюция «Об отношении к войне», в которой развитие эсеровского лозунга «демократический мир всему миру» предлагалось реализовать в виде следующих мер: со­действие скорейшему восстановлению революционного Интер­национала и созыву международного социалистического съез­да для выработки условий справедливого мира; требование к Временному правительству о пересмотре и ликвидации всех тайных договоров; сепаратный мир с Германией категоричес­ки отвергался. Пока же война продолжалась, необходимо было, как считал лидер эсеров В.М. Чернов, поддерживать оборо­носпособность страны, ибо в противном случае вместе с Рос­сией «будут растоптаны все зародыши чисто демократической культуры» и ее роль «в концерте мировых держав» будет сведена к нулю.

Такую позицию занимали в те бурные дни почти все видные деятели эсеровской партии: В. Чернов, А. Гоц, Е. Брешко-Бpешковская, Н. Авксентьев и др. Последний защищал ее от имени партии и на Демократическом совещании в сентябре 1917 г., призвав к объединению всех «живых сил страны» с целью, с одной стороны, активной защиты родины, с другой — внутреннего «охранения завоеваний революции».

Одновременно выступая в Совете республики — органе, созданном на данном совещании для контроля над Времен­ным правительством, эсеры неоднократно критиковали его за отказ от пересмотра договоров, заключенных царским прави­тельством с союзниками. Миссия России, как родины револю­ции, по словам В.М. Чернова, призванной сказать новое сло­во в деле решения «мировой социальной проблемы грядуще­го», висела на тоненькой ниточке и во многом зависела от «остатков обороноспособности армии».

С целью реализации данного решения дважды, 29 июня и 19 октября 1917 г., представите­лями эсеровской партии, министрами земледелия В.М. Чер­новым, а затем С.С. Масловым ставился в правительстве воп­рос о принятии законопроекта о передаче земель в ведение земельных комитетов, но окончательно он так и не был при­нят. Не рассматривался правительством и законопроект о пол­номочиях земельных комитетов, предложенный опять-таки эсе­рами с целью скорейшей подготовки и проведения аграрной реформы. Безусловно, главную роль в отсрочке вполне реаль­ных мер играла боязнь несоциалистической части коалицион­ного правительства возможности поощрения их проведением «явочных действий» масс и усиления анархии.

С другой стороны, эсеровское руководство, как, впрочем, и вся социалистическая умеренная демократия в данной ситу­ации, когда жизнь кипела, «как в котле», страдало «психоло­гией властебоязни». На 7-м Совете партии, проходившем в начале августа, один из лидеров левого крыла эсеровской партии М. А. Спиридонова предлагала установить в стране еди­новластие своей партии, как наиболее многочисленной, но данное предложение не было поддержано. В. Чернов объяснял эту боязнь власти, прежде всего, «молодостью» рос­сийской демократии, которая «из прошлого» вынесла больше умения бороться, свергать и разрушать, чем созидать и стро­ить, и отличалась слабой ответственностью, опасаясь упрека в узурпаторстве; демократия показала себя способной взять власть, но неспособной пользоваться ею.

Вместе с эсерами под лозунгами «объединенного фронта де­мократии» и «защиты завоеваний революции» в февральско-мартовские и последующие дни выступали социал-демократы – меньшевики. Политическое кредо, которое они разрабатывали на протяжении всего периода своего существования, политическая культура и психологический настрой, присущие их лидерам, позволяли им играть весьма важную роль в происходивших событиях.

Именно деятели меньшевистской партии (Н.С. Чхеидзе, М.И. Скобелев) — умеренного крыла российской социал-демократии возглавили Петроградский Совет с момента его образования в феврале, как и системы Советов по всей стране, имели солидные фракции в городских думах и осуществляли руководство ими совместно с эсерами до осени 1917 г., а в некоторых регионах – и после падения Временного правительства. И это не было случайным, ибо одним из элементов меньшевистской концепции в отличие от либеральной было отстаивание положения о том, что динамика революционных процессов обязательно предполагала появление новых политических институтов «явочным путем», и одной из задач своей партии они считали их поддержку, хотя и солидаризировались, особенно в первые месяцы революции, с эсерами в признании факта советизации страны скорее как политического, нежели административного и государственно-правового акта.

Российские меньшевики, как, впрочем, и большевики, были единодушны во мнении, что в февральские дни Россия всту­пила в стадию буржуазной революции. Идейные расхождения не только между одними и другими, но и в самой среде мень­шевиков вызывались, как правило, идеологическими причи­нами, т. е. различным пониманием марксистских идеологем: о длительности и характере движения к социализму; о глубине и размахе социальных преобразований в переходный период; о степени участия (и мере политической ответственности) ра­бочего класса и буржуазии, а также их партий в этих услови­ях. Именно такие идеологические категории, определяемые классовым подходом к анализу социальных отношений, ис­пользовали российские социал-демократы при характеристи­ке политических ситуаций 1917 г.

Будучи сторонниками, как им казалось, ортодоксального марксизма, меньшевики были единодушны в одном: социа­лизм в России мыслим лишь «на фоне социалистической Ев­ропы и при её помощи», страна «в марксистском смысле «ещё «не созрела» для социалистической революции. Та­кие заявления были сделаны в первые мартовские дни Н.Н. Су­хановым и О.А. Ерманским, внефракционными социал-демок­ратами, избранными в Петроградский Совет и со временем примкнувшими к левому крылу российских меньшевиков-ин­тернационалистов, возглавляемым Ю.О. Мартовым. Им были тождественны оценки, данные плехановской группой «Един­ство», занимавшей, по общему признанию, крайне правую позицию и в лице своего лидера Г.В. Плеханова считавшей, что в России на тот момент не было «объективных условий, нужных для углубления революции в смысле замены капиталистического строя социалистическим».

На решении об­щенациональных, а не социалистических в силу их нереальности задач также настаивали более центристски настроен­ные меньшевистские деятели: Н.С. Чхеидзе, А.Н. Потресов и даже вернувшиеся в марте из Сибири в Петроград Ф.И. Дан, И. Г. Церетели и др.

Ориентируясь на определенные идеологические установки, нередко мешавшие принятию неординарных решений, меньшевики, тем не менее, пытались обосновать тактическую линию своей партии после Февраля на основе учета социально-политических реальностей, главными из которых они считали слияние войны и революции, явившееся трагическим грузом формирующейся новой государственности, а также наличие традиционной конфронтационности у российских партий, особенно у радикально настроенных и не склонных к компромиссам.

Сегодня имеет место точка зрения, согласно которой мень­шевистские лидеры в первые «мирные» месяцы революции пытались выступать в роли социальных посредников с целью сплочения демократического лагеря, проявляя при этом известный практицизм и маневренность и стремясь удержать развитие событий в очерченных ими рамках. Очевидно следу­ющее: их уверенность в том, что сотрудничество с более про­грессивными элементами из среды цензовых и образованных слоев российского общества возможно, осталась центральным звеном их концепции развития революции, как, впрочем, и признание необходимости достижения соглашений с другими социалистическими партиями.

В начале марта в Петрограде была создана единая органи­зация меньшевиков, приступившая к выработке политичес­кой тактики партии. Важнейшими были вопросы о власти и войне. Еще 28 февраля воззвание меньшевистского ОК, объя­вив революцию не полной, призвало к сплочению «всех клас­сов и элементов народа, не продавшихся старому строю…», а Советам предлагалось «вносить в движение планомерность и сознательность» с целью доведения революции до победного конца.

Речь шла об упрочении и развитии демократического строя на основе широкой коалиции всех прогрессивных сил, включая буржуазию. Первоначально меньшевики ограничивались формулой «максимального давления» на Временное правительство в целях проведения реформ, провозгласив тактику его «условной поддержки», «не позволяя ему остановиться на полдороге, толкая его вперед и вперед…». При этом никто из меньшевистских лидеров, согласно партийной доктрине, вначале не допускал возможности участия в «буржуазном» правительстве.

Предполагалось, что другие требования, в том числе – не­медленное объявление республики, новое рабочее законода­тельство, передача земли, «должная военная политика» и т. д., будут осуществляться по мере благополучного завершения пе­реворота и победы революции, в силу чего уже «в недалеком будущем» Временное правительство должно было оказаться действительно «временным», а победа демократии пол­новесной.

В обра­щении Петроградского Совета от 14 марта 1917 г. «К народам всего мира» война называлась «чудовищной», но одновремен­но признавалось, что советская демократия будет поддержи­вать «революционную оборонительную войну». Лидеры мень­шевиков слишком оптимистически делали главную ставку на совместные усилия демократических сил, в первую очередь – пролетариата всех воюющих стран, согласованное давление их на «свои» правительства с целью побудить последние к от­казу от «завоевательных стремлений» и к началу мирных пе­реговоров.

Как и эсеры, меньшевики особенно выделяли задачу координации действий социалистов воюющих стран, чему должен был способствовать созыв международной анти­военной конференции. 8 мая исполком Петросовета образовал специальную комиссию по ее непосредственной подготовке, вскоре официальное приглашение на конференцию было передано по телеграфу во все страны. Данная позиция была закреплена в решениях Всероссийской конференции меньшевистских организаций РСДРП, проходившей в Петрограде с 7 по 12 мая 1917 г.

Однако в ходе апрельского кризиса Временного правительства стало очевидным, что в кадетско-либеральном составе оно не справлялось с поставленными задачами, в первую очередь, с проблемой заключения мира и проведением реформ. Первого мая организационный комитет меньшевиков принял решение о вступлении представителей своей партии в правительство: 5 мая в него вошли И.Г. Церетели, получивший пост министра почты, телеграфа, и М.И. Скобе­лев, ставший министром труда, а также эсер В.М. Чернов. Так было образовано первое коалиционное правительство. Позднее, выступая на Всероссийском Демократическом сове­щании (сентябрь 1917 г.) и оценивая этот опыт, М.И. Скобе­лев подчеркнул, что идея коалиционной власти мыслилась как идея, которая могла и должна была предотвратить опасность гражданской войны до Учредительного собрания: «настал мо­мент, когда мы, социалисты-утописты, должны показать стра­не, что мы можем быть хорошими, реальными политиками».

Однако данное решение давалось меньшевистским лиде­рам весьма нелегко. Н.Н. Суханов, например, признал, что Н.С. Чхеидзе в этой ситуации «как огня боялся всякой причастности к власти…»; сам же Суханов, по его словам, коалици­онное правительство рассматривал «как временный… весьма кратковременный выход из положения», «неустойчивую и мимолетную комбинацию…». Иного мнения придерживался И.Г. Церетели: «Ни один из сторонников коалиции не отстаивал ее с большим жаром, чем Суханов, этот упорный обличитель «империалистических стремлений буржуазии…» И.Г. Церетели, как признанный лидер меньшевиков на том этапе, лично был также обеспокоен возможной дискредитацией партии участием в работе коалиционного правительства, но считал «опыт раздела власти» своего рода политическим экспериментом, первым даже в категории мирового опыта.

С обширной речью выступил И.Г. Церетели, осторожно и настойчиво разъяснявший, что коалиционное правительство единственная альтернатива принятию на себя всей полноты власти Советом и крупная тактическая победа меньшевиков. В резолюции, составленной Ф.И. Даном, Б. Горевым и др. и принятой 8 мая большинством в 51 человек при 13 воздержавшихся и 11 против, подчеркивалось, что главная цель коалиции- создание сильной революционной власти на основе решительной демократической платформы в области внешней и внутренней политики; отмечалось, что социал-демократы, вошедшие в правительство, были ответственны не только перед Советом, но и перед партией.

Правда, прибывшая 9 мая из-за границы группа меньшевиков-интернационалистов, куда входили IO.O. Мартов, А.С. Мартынов, П.Б. Аксельрод, Р.А. Абрамович и др., обру­шилась с резкой критикой на революционных оборонцев за их «отход» от социал-демократической концепции и попытку представить партию «правящей». В свою очередь, критикуе­мые посоветовали «высокочтимым лидерам» изучить «реаль­ное положение». Разногласия проявились и на после­днем заседании, когда вновь прибывших, за исключением Аксельрода, отказались ввести в состав оргкомитета, избран­ного в количестве 17 человек.

Однако Партия все-таки не рас­кололась, главным образом благодаря усилиям ветеранов-мень­шевиков. Таким образом, результаты конференции были одно­значными. Партия в целом поддержала решение Исполкома Петросовета войти в коалиционное правительство. Меньше­вики – руководители Совета, преодолев свое нежелание фор­мально участвовать в осуществлении новой государственной власти, в известном смысле отказались от собственных идео­логических установок, расширив рамки «ответственности» в решении общественно-государственных задач. Позднее, ана­лизируя неудачу и со вторым коалиционным правительством (июль 1917 г.), И.Г. Церетели не считал ошибкой сам выбор принципа коалиции; ошибка, по его мнению, состояла в том, «что демократия не удержала своей руководящей роли в этой коалиции,… не усилила руководящей роли в ней, своего пря­мого действия…».

На Первом Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, проходившем в Петрограде 3—24 июня 1917 г. и представленным почти 1090 делегатами, эта линия получила поддержку революционно-оборонческого блока, состоявшего из меньшевиков и эсеров и образовавшего боль­шинство съезда. Идея коалиции получила одобрение в призыве к единению «всех жизненных сил нации» и необходимости «сильного правительства» в выступлениях Церетели, Скобелева, Чернова, Керенского и др., в резолюции съезда.

Попытка оппозиции, представленной в основном большевистской фракцией во главе с В.И. Лениным, перенести дискуссию на улицы Петрограда и организовать 10 июня массовую демонстрацию против коалиционного правительства, успеха не достигла. Большая часть рабочих и солдат не поддержала их инициативу. Центральный комитет большевиков отменил запланированную демонстрацию.

Приверженность идее коалиции меньшевистские лидеры демонстрировали еще не раз: в частности после кризисных июльских (3 – 4 июля) дней, дав согласие на формирование 23 июля второго коалиционного правительства во главе с А.Ф. Керенским и предварив этому акту разработку програм­мы «радикальных демократических реформ».

И.Г. Церетели назвал ее «общенациональной программой». На нее неоднократно ссылались меньшевистские лидеры, а также глава нового правительства А.Ф. Керенский, хотя это и усложнило его отношения с представителями кадетской партии, настаивавшими на более умеренном курсе и опасавшимися попыток социалистических «дилетантов» придать коалиции более демократический характер.

На совещании присутствовало около 2500 делегатов от всех социальных, профессиональных, политических и национальных организаций. Его проведение имело целью продемонстрировать общественную поддержку коалиционного правительства Керенского. Развивая программу от 8 июля, меньшевистские лидеры (Н.С. Чхеидзе, И.Г. Церетели и др.) обратили внимание на то, что «революционный режим в лице правительства должен принимать меры и социальной помощи, и экономического восстановления; Совет же готов был удовлетворить требование цензовых кругов об упрочении законности и порядка в армии и стране.

Еще раз защита коалиционного курса была предпринята на Объединительном съезде российской социал-демократии (меньшевиков), проходившем 19-25 августа 1917 г. в Пет­рограде и представлявшем примерно 200 тыс. человек от 146 партийных организаций. Центральным вопросом в повестке дня съезда стал вопрос «О политическом положении и задачах партии». Характер его постановки и обсуждения, а были выделены докладчики от четырех наметившихся фракций: ре­волюционных оборонцев (докладчик – И.Г. Церетели), меньшевиков-интернационалистов (Ю.О. Мартов), левых интер­националистов, объединившихся вокруг газеты «Новая жизнь» (Б.В.Авилов), правого фланга (А.Н. Потресов), – свиде­тельствовали об отсутствии единства мнений по столь важной проблеме.

Центр составили революционные оборонцы, лиде­ры которых много месяцев несли на себе ответственность пе­реговоров внутри коалиции и бремя работы в правительстве. От их имени И.Г. Церетели убеждал съезд, что существовав­шая коалиция была «единственной комбинацией», способной сохранить единство сил и осуществить общенациональную программу, и что она может быть отвергнута в случае невы­полнения выработанной платформы. Указав на две опасности для революции: продолжавшуюся войну и рост анархии, пред­ставители которой перешли «от критики словами к критике оружием», — он выразил надежду, что сторонникам его курса удастся вести и впредь «демократию от победы к победе».

Менее оптимистично прозвучало выступление А.Н. Потресова, еще раз подчеркнувшего важность объединения для осуществ­ления «национальной задачи» спасения России от «обществен­ного распада», от «грозящего ей со всех сторон и во всех смыс­лах краха…». В иной концептуальной тональности выступил лидер меньшевиков-интернационалистов Ю.O. Мартов, призвавший к разрыву коалиции с кадетами и заявивший о том, что русский буржуазия уже довела революцию до того «национального предела», за которым исчерпана ее революционная роль.

Назвав «мелкобуржуазной дискуссией» идею объединения во имя спасения страны, Ю. О. Мартов внес предложение о формировании однородной демократической власти. Его поддержали и другие меньшевики-интернационалисты (И.С. Астров, А.С. Мартынов, Р.А. Абрамович, Н.А. Рожков и др.). В частности, последний предложил даже ввести «диктатуру революционной демократии», вменив в ее обязанности проведение ряда нетрадиционных мер, вплоть до разрыва с союниками и провозглашения «сепаратной войны».

Такая очевидная подвижка во взглядах представителей меньшевистского центра в значительной степени явилась реакцией социалистов на по­пытку большевистского путча 3-4 июля, толкнувшего их ещё более к либералам. Выборы в ЦК РСДРП подтвердили это. В его состав вошли 16 сторонников курса Церетели-Дана и 8 меньшевиков-интернационалистов (Ю.О. Мартов, А.С. Мар­тынов, Р. А. Абрамович, Н.А. Рожков и др.). Председателем партии был избран П.Б. Аксельрод.

Таким образом, меньшевистский съезд попытался придать новую силу реформаторским программам коалиционного Вре­менного правительства. Проведя некоторую корректировку партийных идеологем, строившихся на схемах «классического марксизма», меньшевистские лидеры пытались уточнить пове­денческую линию своей партии, сообразуясь с существовав­шими реалиями и стремясь избежать двух опасностей: изоля­ции от других демократических сил и развязывания гражданской войны. Тем более, что социалистическая перспектива не воспринималась ими как задача ближайшего будущего.

Иначе оценивали ситуацию большевики – их «братья» по идее и в первую очередь В.И. Ленин. В начале 900-х годов достаточно распространенным среди европейской и российской социал-демократии было мнение о фатальной обреченности капитализма. Отсюда вытекал вы­вод: любая начавшаяся в Европе революция будет социалис­тической либо перерастет в нее; любая начавшаяся в одной из стран революция неизбежно примет международный харак­тер.

В Петрограде функции общероссийского руководства осу­ществляло Русское бюро ЦК большевиков, в которое в начале марта входили А.Г. Шляпников, П.А. Залуцкий, В.М. Моло­тов. После 12 марта в него были кооптированы вернувшиеся из ссылки М.К. Муранов, Л.Б. Каменев, И.В. Сталин, возгла­вившие газету «Правда». По приблизительным подсчетам, в Петрограде действовало около 2 тыс. большевиков, a в целом по стране – 24 тысячи.

В появившемся еще 27 февраля Манифесте ЦК РСДРП(б) «Ко веем гражданам России» революция объявлялась победившей и формулировались задачи по организации власти; Советы как власть не упоминались. До приезда Ленина Русское бюро ЦК проводило весьма умерен­ную политику, а газета «Правда» призывала лишь оказывать давление на Временное правительство и не «форсировать со­бытия». Часть членов Русского бюро ЦК и Петроградского комитета большевиков даже допускала мысль об объединении с меньшевиками. Они же (Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев, А.И.Рыков и др.) желали сохранить место большевиков в едином революционно-демократическом блоке под лозунгом «завершения демократического этапа революции».

Вернувшийся в Петроград в ночь с 3 на 4 апреля 1917 г. В.И. Ленин в ближайшие же дни в своих «Апрельских тези­сах» опрокинул довод о незавершенности революции, сформу­лировав задачу сё перерастания в социалистический этап пу­тем перехода власти к Советам с перспективой превращения их в органы чисто большевистской, пролетарской власти. Раз­вивая этот тезис на VII Всероссийской конференции больше­виков (24-29 апреля 1917 г.) в докладе о текущем моменте, Ленин типизировал эту власть как аналогичную Парижской Коммуне и определил се функциональную сущность: «такая власть является диктатурой, т. е. опирается не на закон, не на формальную волю большинства, а прямо непосредственно на насилие».

Как считает ряд исследо­вателей, ленинский лозунг мира весны 1917 г. был рычагом деструкции армии, орудием дискредитации едва народившей­ся власти в глазах народа; подлинного решения проблемы окончания войны он не давал. Характерно, что Ленин резко отрицательно в эти дни отнесся к предполагаемому со­зыву Стокгольмской международной конференции социалис­тов но вопросу поиска соглашения о мире, охарактеризовав ее «исторической сделкой», «обманом с обеих сторон». Другие социалистические партии, в том числе – и России ее подержали.

Не случайно Г.В. Плеханов назвал апрельские тезисы Ленина «бредом», безумной и крайне вредной попыткой посеять анархическую смуту на Русской земле. С этой оценкой были согласны все лидеры меньшевиков. Триж­ды с апреля по октябрь В.И. Ленин вовлекал большевиков в острейшие дискуссии, целью которых было убедить их в необходимости борьбы за завоевание власти во имя социалистического переворота, призванного ознаменовать начало мировой революции. И хотя среди большевиков было немало сторонников реформистского пути, особенно на местах, но, тем не менее, Ленину с его громадной политической волей почти каждый раз удавалось подавить «инакомыслие» в собственных рядах, убедить колеблющихся.

Массы насторажи­вало пораженчество большевиков во время войны и их, зача­стую, экстремистский курс, предлагаемый в решении насущ­ных вопросов. Однако в переломные моменты, если власть медлит с проведением необходимых преобразований и оттяги­вает, даже руководствуясь самими благими намерениями, ре­шение актуальных проблем, затрагивающих судьбы десятков миллионов людей, нередко происходит быстрая смена массо­вых настроений; и центризм как выражение векового народ­ного опыта начинает уступать место максимализму.