Несостоятельность (банкротство) в римском праве

История конкурсного права вызывает интерес не только тем, что мы можем проследить порядок формирования тех или иных институтов, но и (главным образом) тем, что многие вопросы, являющиеся нерешенными современным правом, успешно решались ранее.

Можно полностью согласиться с А.Х. Гольмстеном: “Для того чтобы анализ мог ограничиться исключительно конкурсным процессом, надо указать на характернейшие черты того, что мы называем конкурсным процессом”. Определяя конкурс как способ разрешения конкуренции прав нескольких кредиторов, вызванной недостаточностью имущества должника, А.Х. Гольмстен выделял основные и дополнительные признаки конкурсных отношений; при этом к основным относились:

• недостаточность имущества должника для удовлетворения всех требований;
• наличие нескольких кредиторов;
• особый порядок удовлетворения требований.

Второстепенными (выводными) признаками, по мнению А.Х. Гольмстена, являлись:

• образование конкурсной массы;
• особое управление имуществом должника, и т.д.

Тем не менее А.Х. Гольмстен называл конкурсными отношения, в которых проявлялись основные признаки и не находили своего отражения второстепенные. Именно поэтому А.Х. Гольмстен делал вывод о наличии конкурса уже в древнейшем праве, когда объектом взыскания было не столько имущество, сколько личность должника.

Так, например, в соответствии с нормами Русской Правды, должник мог быть продан на торгах с тем, чтобы вырученные средства распределить между кредиторами.
К признакам конкурса, названным А.Х. Гольмстеном, Г.Ф. Шершеневич добавлял некоторые другие, вследствие чего отношение к сути конкурса несколько менялось.

Г.Ф. Шершеневич считал, что “только развитое кредитное хозяйство может вызвать потребность в создании тех норм материального и процессуального права, которые в своей совокупности образуют конкурсное право, т.е. совокупность юридических норм, разрешающих стечение требований на имущество, недостаточное для полного их удовлетворения”, поэтому конкурсными отношения будут при наличии еще некоторых (по сравнению с названными А.Х. Гольмстеном) признаков:

• обращение исполнения на имущество, а не на личность должника;
• выведение исполнения из области частного самоуправства и надзор за ним правительственных органов.

Исходя из этих признаков, Г.Ф. Шершеневич делает вывод, что в те времена, когда обеспечением служило не имущество должника, а он сам, конкурса не было: “В праве древних народов мы тщетно искали бы следов того сложного института, каким представляется институт несостоятельности”. Подобного мнения придерживался Д.В. Туткевич: “В законодательствах древнейших народов не существовало настоящего конкурса”.

В.Г. Струкгов считал, что “в истории римского права начало конкурсного законодательства можно искать лишь в период расцвета классической юриспруденции”.
Древнейшему римскому праву была известна ситуация, когда несколько кредиторов предъявляли требования одному должнику. Так, Закон XII таблиц в качестве последствий для должника предусматривал partes secanto – кредиторы могли убить его и тело разрубить на части.

Не вызывает сомнений мысль Г.Ф. Шершеневича о том, что данная норма Закона была “не средством имущественного удовлетворения, а способом удовлетворения чувства мести, которое питал неразвитой человек к неисправному должнику”. Впрочем, мысль о том, что законодательство о несостоятельности должно прежде всего содержать самое суровое наказание для должников, называют общей для всех “первобытных культур”.

Кроме того, как отмечает Ч. Санфилиппо, распространена была ситуация, когда неплатежеспособного должника магистрат объявлял addictus, т.е. присужденным кредитору. На наш взгляд, описанные отношения не являются конкурсными; о зачатках конкурса мы можем говорить как минимум тогда, когда обращению взыскания на личность должника предшествует реализация его имущества и распределение вырученных средств между кредиторами.

Правда, в отношении partes secanto Г.Ф. Шершеневич приводит мнение римских писателей (Авл Геллий, Квинтилиан, Тертулиан), в соответствии с которым нормы о partes secanto хоть и присутствовали в Законе, но реального применения не имели. Кроме того, К.И. Малышев приводит взгляды некоторых ученых, толкующих указанное положение как дележ имущества должника, либо выдачу его в отработку головою в искуп долга, либо продажу его с дележом вырученной суммы.

С этими мнениями сложно согласиться, зная, что римские юристы, как правило, следовали за жизнью, записывая то, что уже было на практике. Кроме того, логичным представляется мнение К.И. Малышева: “В первоначальных обществах имущественная почта народного хозяйства и права еще слишком мелка, кредит обеспечивается лицом своего должника с его семьей и из этого же источника производится взыскание в случае неисправности, взыскание обращалось на лицо, потому что лицо было почти единственной ценностью в этом первобытном хозяйстве”.

Уже Закону XII таблиц были известны две категории должников: обычные и nexum – согласившиеся обеспечить долг своей личностью. Для должников первой категории необходим был судебный приговор либо собственное признание, после чего по прошествии 30 дней кредитор мог, захватив должника, требовать от магистрата его выдачи.

Всего этого не требовалось для nexum. Далее для должников обеих категорий последствия были одинаковыми: применялся процесс manus injectio, после чего кредитор мог увести должника и держать его в цепях в течение 60 дней, периодически выводя в базарные дни на площадь и предлагая оплатить долг в полном объеме. При отсутствии желающих это сделать должник терял свою правоспособность, становясь рабом, которого можно было продать, убить и т.д.

Данная ситуация предполагает, как видим, имущественное удовлетворение как альтернативу личному взысканию; более того, с некоторой долей условности можно провести аналогию между manus injectio и современным конкурсным институтом исполнения обязательств должника третьими лицами. Кроме того, применительно к римскому праву мы вполне можем предположить, что взыскание на личность обращалось уже после обращения взыскания на имущество должника.

По мнению исследователей, введенная претором имущественная расправа возобладала в классическую эпоху. Большое значение для конкурсного права имеет Закон Петелия (lex Poetelia), изданный в 326 г. Этот Закон запретил, во-первых, обеспечение долга личностью (т.е. nexum перестали существовать); во-вторых, физическое воздействие на должника (истязания).

Кроме того, Закон говорил о некой клятве, мнения о содержании которой расходятся. Так, Г.Ф. Шершеневич считает, что lex Poetelia устранял необходимость для должника поклясться, что все принадлежащее ему имущество в полном объеме он отдал кредиторам. На наш взгляд, более обоснованной является позиция К.И. Малышева, который считал, что должник клялся в том, что имеет либо найдет в течение определенного времени средства для покрытия всех долгов.

Это мнение более соответствует общей тенденции развития римского права, когда “личное исполнение перестало уже удовлетворять требованиям времени, перестало соответствовать степени развития гражданского оборота”. Имущественное взыскание представляет интерес особенно в сравнении с современными способами удовлетворения кредиторов.

Как отмечалось выше, на наш взгляд, изначально имущественное взыскание либо предшествовало личному, либо применялось в случае невозможности личного (например, когда должник скрывался, бросив имущество).

Первая стадия имущественного взыскания – институт missio in possessionem. Суть его состояла в том, что кредитор (или кредиторы), с разрешения претора, в интересах всех кредиторов осуществлял bonorum servandorum causa (держание, надзор за имуществом, его охрану от неуправомоченных лиц). Право собственности на имущество должника в процессе осуществления missio in possessionem не переходило.

Кредиторы специально не уведомлялись (К.И. Малышев отмечал, что “кредитор, исходатайствовавший себе missio in possessionem, не обязан был вызывать других кредиторов к участию в производстве. Это противоречило бы основному началу римского права, по которому каждый свободный человек должен заботиться только о своих собственных интересах, а не служить орудием для чужих выгод”), но гласность процесса позволяла узнать о неплатежеспособности должника всем кредиторам, которым давалось определенное время для заявления требований.

Вторая стадия процесса обращения взыскания на имущество представляла собой его реализацию, для осуществления которой кредиторы выбирали одного из них – magister bonorum vendendorum, в обязанности которого входила аукционная продажа имущества должника. Для определения статуса покупателя (который назывался emptor bonorum) важнейшими представляются следующие моменты.

Во-первых, magister bonorum vendendorum мог осуществить только оптовую продажу имущества должника – venditio bonorum (далеко не сразу стала допускаться розничная продажа – distractio bonorum). О причинах того, что продажа производилась именно оптом, ученые не пришли к единому мнению.

Так, К.И. Малышев считал, что причина – в сложностях розничной продажи, так как “легче было отыскать человека, который решился бы приобрести себе целое имущество оптом”. Не соглашаясь с ним, Г.Ф. Шершеневич проводил аналогию между оптовой продажей имущества и выдачей должника кредитору: “продажа оптом объясняется скорее всего переходом от прежнего личного исполнения, – только все имущество, во всей своей целости, могло заменить личность должника”.

Во-вторых, купив имущество, emptor bonorum был обязан заплатить кредиторам определенный процент от их требований, который устанавливал magister bonorum vendendorum, – таким образом, обязанности emptor bonorum ограничивались уплатой этого процента, хотя, безусловно, впоследствии от продажи имущества emptor bonorum мог получить гораздо большие суммы.

В-третьих, возникает вопрос о характере связи между должником и покупателем его имущества, которого и Г.Ф. Шершеневич, и К.И. Малышев называют общим правопреемником должника. Эта мысль вызывает сомнения, во-первых, потому, что emptor bonorum был должен кредиторам только определенный заранее процент; во-вторых, так как и после продажи должник оставался обязанным в оставшейся части долга, т.е. все его обязанности не переходили к emptor bonorum, следовательно, говорить об общем правопреемстве едва ли можно.

Должник, реализация имущества которого не приводила к погашению всех требований, должен был в течение неограниченного времени из вновь появляющегося имущества удовлетворять существовавшие требования. Это правило не зависело от того, оптовой либо розничной была продажа, хотя, безусловно, переход к distractio bonorum можно рассматривать как отправную точку в процессе формирования института конкурсной массы.

Именно тогда появился особый субъект – curator bonorum – осуществлявший продажу имущества и реализацию всех вырученных средств между кредиторами.
Тем не менее и после того, как римское право сделало в своем развитии такой важный шаг, личные последствия для должника не исключались. Ситуация несколько изменилась введением cessio bonorum.

Суть этого института состояла в том, что должнику предоставлялась возможность заключить договор уступки прав в отношении всего своего имущества в пользу кредиторов. В результате должник полностью освобождался от личных последствий (исключалась infamia), а со временем стало допускаться освобождение и от последствий имущественных.

“Идея имущественного обеспечения кредита проникала в сознание римского народа медленно. Мало- помалу развивалось закладное и ипотечное право и образовалось понятие, что долг может лежать и не на лице, а на вещи”. Поскольку применение cessio bonorum вело к значительным льготам для должника, применяться оно могло только при отсутствии какой-либо его недобросовестности.

Устранение личных (а позже и имущественных) последствий банкротства говорит о том, что римское право постепенно вырабатывало еще один важнейший признак конкурса – погашение всех оставшихся неудовлетворенными требований кредиторов в момент окончания всех процедур, применяемых к должнику.

Инициатива в открытии конкурсного процесса практически на протяжении всей истории римского права принадлежала кредиторам; инициатива суда и должника не допускалась. Основанием для обращения кредитора с соответствующим требованием было отсутствие уплаты долга, причем это требование могло основываться как на неисполнении договора, так и на признании долга должником, и на нарушении вещных прав; при этом подтверждение требования судебным решением допускалось, но не было обязательным.

Интересно, что римские юристы пытались решить проблему кредиторов, имеющих досрочные и условные требования. Четких ответов на возникающие вопросы не существовало; из противоречивых высказываний на это римских юристов *(34) К.И. Малышев делает следующий вывод: “Требовать наложения общего ареста на имущество должника кредитор не может до тех пор, пока не исполнились условия или сроки платежа по его претензии. Но он имеет право принять участие во временном владении, испрошенном другими кредиторами”.

Таким образом, в конкурсных процедурах могли участвовать и те кредиторы, чьи требования еще не стали действительными. К числу достижений римского конкурсного права следует отнести создание правовых норм, регулирующих признание недействительными некоторых сделок должника. Такие механизмы возникли в связи с Actio Pauliana.

Суть его состояла в том, что сделки, совершенные должником до введения missio in possessionem, признавались ничтожными, во-первых, если в результате у кредиторов возникали убытки, во-вторых, при наличии злого умысла как со стороны должника, так и со стороны контрагента, приобретшего вещь. На наш взгляд, этот момент представляется очень важным – сделка с добросовестным кредитором не могла быть признана недействительной, даже если должник действовал во вред кредиторам.

Следует отметить, что злой умысел должника презюмировался, если он, имея долги, отчуждал свое имущество. Указанное положение римского права послужило началом субъективной теории опровержения сделок должника (когда основное значение имеет субъективный момент – намерение нанести ущерб кредиторам).

По мнению К.И. Малышева, с которым трудно не согласиться, регулирование иным, объективным, быть не могло, так как в те времена в торговом мире несостоятельность становилась гласной, еще не будучи объявленной, т.е. лица, приобретавшие имущество у должника, предполагались осведомленными о его несостоятельности, т.е. “все отчуждения, совершенные должником, убежавшим от кредиторов, считались недобросовестными со стороны приобретателей и подлежали повороту в пользу конкурсной массы”.

Законодательство Юстиниана внесло значительные изменения в нормы о конкурсе, правда, по мнению Г.Ф. Шершеневича, эти изменения “отразились вредно на самом основном начале процесса – на быстроте производства”.

В течение рассматриваемого периода были установлены двух- и четырехлетние сроки для заявления кредиторами своих требований к должнику (для местных и иногородних кредиторов соответственно). Кроме того, возникла практика, в соответствии с которой император мог по просьбе должника предоставить отсрочку (не более чем 5 лет) в уплате долга.

К.И. Малышев отмечает, что пятилетние отсрочки платежей вошли в обычай вследствие того, что по сравнению с общей продолжительностью конкурса пятилетний период был незначительным; вообще же конкурсное производство в тот период было очень длительным: “От местных чиновников, заведовавших судебными делами, тянулся длинный ряд инстанций до двора самого императора. Были примеры, что самые простые и бесспорные дела производились лет по 18 только в одной инстанции”.

Возможность предоставления отсрочки в платеже долгов сама по себе еще не говорит о зачатках мирового соглашения, но позже “Юстиниан установил, что если большинство кредиторов находит просьбу об отсрочке достойной удовлетворения, то меньшинство считается связанным этим решением”.

В данном случае мы уже наблюдаем не что иное, как зарождение института мирового соглашения. И хотя отсрочка утверждалась императором, налицо многосторонняя сделка кредиторов (при этом голосование производилось большинством голосов, а не большинством требований), в которой меньшинство могло быть принуждено исполнять чужую волю.

Продажа имущества проводилась в этот период в розницу, однако требования публичности при проведении торгов не было. Очень важным представляется тот факт, что curator bonorum обязан был доказать отсутствие каких-либо соглашений с покупателями, т.е. фактически, выражаясь современным языком, можно сказать, что создавались механизмы проверки добросовестности управляющего.

Кроме того, попечителей (кураторов) могло быть несколько, в этом случае они несли солидарную ответственность, “если каждый из них в отдельности не был ограничен определенным, местным, кругом действия”. По мнению К.И. Малышева, каждый куратор являлся законным представителем конкурсной массы, вследствие чего “имел право предъявлять иски в интересах массы, обязан был являться к ответу по претензиям других лиц к массе, или же уполномочивать на то особых поверенных”.

Подводя итоги краткой характеристике римского конкурсного права, выделим основные его особенности и тенденции развития:

• постепенный переход от личных форм взыскания долга к имущественным;
• постепенный переход к публичным торгам как форме реализации имущества должника; при этом следует отметить, что кредиторы никогда не приобретали право собственности на имущество должника;
• тенденция к завершению конкурсного процесса прекращением как личных, так и имущественных претензий кредиторов;
• переход к розничной продаже имущества от оптовой и, как следствие, к формированию конкурсной массы и определению статуса субъекта, занимающегося формированием, реализацией конкурсной массы, распределением средств;
• применение конкурсных норм как к находящемуся в живых должнику, так и к умершему;
• возникновение зачатков мирового соглашения должника с кредиторами.

Как отмечалось, не все ученые называли описанные выше отношения конкурсными, но все признавали значение норм римского права. Так, Д.В. Туткевич писал: “…тем не менее venditio bonorum, distractio bonorum и в особенности cessio bonorum и Actio Pauliana римского права были, несомненно, тем краеугольным камнем, на котором построено впоследствии все сложное здание конкурсного права и процесса”.