Идеальная педагогика
Сегодня мы рассмотрим один из вариантов «идеального» общества, создание которого и есть конечная цель истинной социологии.
«Благодаря теории я знаю, благодаря практике – чувствую. Теория обогащает интеллект, практика эмоционально окрашивает чувства, закаляет волю. Действую согласно тому, что знаю. Чужие мнения должны преломляться в собственном живом «я». Это высказывание, способное занести имя автора в анналы социологии, принадлежит Янушу Корчаку.
Пожалуй, мало о ком ходит столько легенд, как о «старом докторе» Януше Корчаке, не пожелавшем расстаться со своими воспитанниками, которых отправляли в лагерь смерти, и добровольно разделившим с ними смерть в газовой камере Треблинки в 1942 году.
В Корчаке соединились проницательный врач-педиатр, выдающийся писатель, умелый педагог и крупный общественный деятель. Отношение людей—барометр воспитания. Человек для человека—лучшее лекарство. А искусство педагога и есть искусство врача.
Вывод Корчака, что воспитание—это процесс постоянного познания ребенка и развития его врожденных способностей, не покажется нам неожиданным. Это, как и вся наука о воспитании — общий постулат и социологии и педагогики. Гораздо интересней узнать о способах, применяемых для реализации этого постулата.
Януш Корчак создал первый в мире печатный журнал «Малы Пшеглёнд» (Малое обозрение), публиковавший материалы, подготовленные самими детьми (профессиональные детские писатели в этот журнал не допускались). Этот журнал выпускали сироты, дети во многом ущербные (по нашим понятиям), и он сыграл немалую роль в самовоспитании ребятишек, в развитии их самоуправления.
Очень важную роль в корчаковском «Доме сирот» играл детский суд чести, который судил, но не наказывал. Азбука корчаковской воспитательной работы начиналась уже с того, что он не употреблял коллективное и многоликое—«дети», а использовал определение «ребенок», как бы подчеркивая этим значение индивидуального воспитания ребенка—частицы коллектива, которая должна стать личностью.
Это очень важно, что личность живет и действует как индивид и как член коллектива. Чем богаче человеческая личность, тем глубже и острее в ней чувства коллективизма, потому что только личность осознает человеческую солидарность, способна к страданию и скорби за других, только личность чувствует свою ответственность за всех.
Может ли тогда личность раствориться в коллективе? Мы уже наблюдали с грустью нивелировку наших пионеров, комсомольцев, коммунистов. Довлеющий, диктаторски организованный коллектив еще более страшен, чем необузданная толпа.
Корчак же создавал коллектив как общество личностей. И постоянно искал ответ на вопрос, в чем тайна личности. И в том, что теряла личность в коллективе, от чего приходилось ей избавляться, и в том, что личность в коллективе приобретала, он как раз и видел выражение ее сущности.
Неразвитому человеку страдания другого кажутся блажью. Посредственности составляют лишь толпу, темную массу: все против всех. Противостоять ей может только коллектив личностей.
Счастливое будущее человечества—это не благоустроенный муравейник. В нем станут царить растерянность и пустота, если люди не будут объединены духовно. Насильственное объединение Корчак отрицал, считая, что коллектив должен быть свободным, творческим. Есть только нравственная солидарность и нравственное единство.
Корчак считал, что если ребенок, развиваясь, не научится подчинять чувства здравому рассудку, не научится обуздывать их, то он никогда не станет нравственно свободным, а будет рабом инстинктов. Корчак понимал, что запреты, приемы грубой дидактики никому и ничего не дадут. Ребенок инстинктивно чувствует, что хорошо, а что плохо.
Важно правильно сориентировать его между плюсами и минусами развития. У Корчака дети воспитывали детей.
Пока ребенок находился в интернате, все его поступки и дела оценивали сверстники. Дети избирали свой детский сейм, свой детский суд, выпускали свою газету. Ребенок постоянно чувствовал, как относятся к нему товарищи—любят или не любят.
Дети проводили плебисцит. После тайного голосования ребенок видел, сколько раз он подрался или поссорился, сколько жалоб поступило на него в суд. «Здесь все станет ясно, как дважды два, когда сами дети вынесут приговор своему сверстнику: 84 минуса, только пять плюсов и одиннадцать нулей.
Вот и все, чего ты заслуживаешь. Так к тебе относятся товарищи. Они тебя не любят и не хотят. Ты спросишь: «Почему?» Тебе ответят: «Прими к сведению, что тебя не любят, потому что ты плохой человек, у тебя много недостатков. Хочешь исправиться? Пожалуйста! Мы поможем тебе. Хочешь—я, а хочешь—твои товарищи».
Детский суд, действовавший в интернатах Корчака—в “Нашем доме” и “Доме сирот”, — был судом без наказаний. Кодекс детского товарищеского суда гласил: “Если кто-то совершил проступок, то лучше всего провинившегося простить.
Если он и виноват, то по незнанию, а когда узнает, почему виноват, то не повторит подобного. А если повторит, то потому, что сразу исправиться трудно. Если его кто-то уговорил совершить проступок, то в следующий раз он уже не станет такие уговоры слушать. Лучше его простить».
Корчак был убежден: если ребенок сделает что-то плохое, то лучше всего его простить и ждать, пока он исправится. Суд должен защищать слабых и добрых, чтобы им не грозили сильные и злые. Суд должен защищать добросовестных и трудолюбивых, чтобы им не мешали бесчестные и ленивые. Суд должен поддерживать порядок, потому что беспорядок мешает жить всем добрым детям. Если бы в нашей стране были такие суды и для взрослых!..
В любопытной книге «Занимательная педагогика» Я. Корчак обратил внимание на некоторые педагогические противоречия. Ну не парадокс ли то, что воспитатель, дабы помочь ребенку исправиться, только надоедает и вредит ему своими поучениями, а желаемых результатов добивается, когда относится к нему как к взрослому, не подавляет его внутреннюю свободу? Разве в этом нет абсолютной правды?
Это непедагогичное отношение к ребенку оказывалось самым педагогичным, поскольку давало ему свободно проявить свой характер, а воспитателю— познать ребенка.
Познание—путь к воспитанию. Большинство воспитателей не знает познавательного отношения к детям. А Корчак знал, что только в рамках такого отношения возможно осуществить воспитание личности.
«Я не стану бороться с неизвестной наследственностью, с ее инстинктами и склонностями, — пишет Корчак, — не возьмусь излечивать воспитанника от обид и травм раннего детства. Я не знахарь, лечу не заговорами, а только гигиеной. Я создаю условия, способствующие выздоровлению, — светом, теплом, свободой и энтузиазмом.
Верю, что ребенок сам начнет исправляться». Сила запрета чревата разрушительными последствиями. Ребенка нельзя водить на коротком поводке, как собачку. Человек развивается свободно. Люди интересны своей неодинаковостью.
Каждый человек интересен по-своему. Природа ничего не повторяет. Рождение—это повторение неповторимого. Поэтому Корчак изучал наследственность параллельно с воспитанием. Он знал, что строгость, которую многие считают спасительной, порой с корнем вырывает из сердца ребенка любые ростки свободолюбия и мечтательности.
Изученная статистика детской преступности показала Корчаку, что большей частью правонарушитель—это единственный ребенок в семье, часто обеспеченной. А вот дети из многодетных семей редко совершали преступления.
И Корчак серьезно заинтересовался проблемой интернатов семейного типа, «исследовал жизнь детского коллектива, прежде всего отношения к малолетним у старших детей, чтобы в случае надобности можно было рассчитывать на их помощь и проверять, насколько она полезна. В бедных семьях младшие обычно находятся под опекой старших».
Шекспир справедливо называл человека существом, глядящим вперед и назад. Глазами памяти он смотрит в прошлое и благодаря этому понимает настоящее и предвидит будущее.
Представьте, что мы идем с фонарем по дороге. Мы видим только часть дороги, а то, что уже прошли, и то, что еще предстоит пройти, остается в тени. Но мы помним пройденный путь и потому знаем, куда идем. Философ раннего средневековья Августин считал, что нет прошлого и нет будущего. У человека есть три настоящих времени: настоящее, прошлое настоящее и будущее настоящее. Будущее определяется опытом прошлого.
Личность складывается не сразу, она, по словам С.Н.Булгакова, рождается в «тайниках души и интимнейших переживаниях совести». А все ли мы равны в своем человеческом достоинстве? Только в меру своей развитости человек способен понимать страдания других и становиться личностью. Редко кто страдает за других, большинство страдает от других.
Страдание одних во имя светлого будущего других—это великое заблуждение. Каким должно быть счастье, купленное кровью? И кому пришло в голову унавозить почву трупами одних для счастья других, даже не подумав, что от такого счастья может стошнить? Будут ли личности в таком обществе? Скорее всего в нем можно ждать равенства посредственностей.
У каждого поколения должен быть свой путь, свои поиски—своя судьба. Движущей силой воспитания личности является цель жизни. Корчак связывал личность с даром сострадания, со способностью слышать и понимать человеческие боли. Воспитание личности в большой степени зависит от способностей ребенка и от интуиции воспитателя.
Как бы там ни было, бесспорно одно: чтобы воспитать личность, надо и самому быть личностью. Воспитатель может дать ребенку и пользу и вред—это зависит от самого воспитателя. Воспитатель может быть прекрасным специалистом, но человеком безнравственным. Дав хорошие знания по своему предмету, он нанесет огромный вред на духовном уровне. Истинный воспитатель, заботясь о воспитании детей, воспитывает самого себя. Корчак развивал эту мысль дальше— ребенок воспитывает воспитателя!
Корчак убеждал, что от воспитателя требуется познавать ребенка и ориентироваться на результаты его возможного развития. Он наблюдал, есть ли духовная связь между воспитателями и детьми, и проводил плебисцит: дети сами выбирали себе учителя. От нашего отношения к детям зависит наше будущее.
Корчак ставил эту связь в зависимость не только от воспитания детей, но в какой-то степени и от того, что их окружает: какие города, какая техника, природа—словом, городской и сельский быт, пейзаж.
Каждый ребенок требует от воспитателя индивидуального подхода, а все «универсальные принципы и всеобщие законы в нравственном смысле заведут нас в тупик, поскольку эти явления практически не оказывают влияния на субъективный мир и моральное поведение».
Роль труда в воспитании давно известна. Но, как ни странно, даже аксиома может вызывать противоречия. А в “Доме сирот” труд был естественным и даже почетным. Орудиям труда в интернате отводилось почетное место: щетка и тряпка как символы чистоты красовались у главного входа в зал. И дело было не в том, что детям приходилось меньше пользоваться услугами взрослых. В «Доме сирот» вообще не было технического персонала.
Дети сами выбирали себе занятия на месяц. Их обязанностью было поддерживать чистоту в комнатах, в коридорах и на подворье, подметать и мыть полы, чистить мебель, помогать на кухне, в библиотеке, в переплетной, столярной и швейной мастерских.
Вот сколько было обязанностей! За хорошую работу дежурный награждался. Он получал красивую открытку с автографом Корчака. Были и специальные дежурства—оплачиваемые. Корчак считал и неоднократно подчеркивал, что у ребенка должны быть свои, заработанные деньги.
Кьеркегор, датский религиозный философ, говорил, что «дверь к счастью открывается наружу». Педагогу приходится тянуть ее к себе. А тот, кто пытается открыть дверь, толкая ее вперед, закрывает ее еще плотней.
Воспитание управляется нравственными рычагами, и секрет его лежит во взаимоотношениях детей. Потому Корчак и применил детское самоуправление как метод педагогического воздействия на пробуждение общественной активности у ребенка, использовал систему самовоспитательных импульсов и стимулов. Только в этих условиях воспитание становится процессом познания ребенка и развития его врожденных способностей.
Знание о ребенке не является суммой его поступков. В этом состоит относительность любой воспитательной системы. Индивидуальное воспитание подчиняется собственной логике. Корчак считал, что такой системы, которая распространяется абсолютно на всех, не существует. На систему опирается чаще всего порочное воспитание. Корчак часто повторял слова Ч.Дарвина: «Невежество всегда обладает большей самоуверенностью, чем знание».
Эта цитата помогала ему не обращать внимания на обилие критиков-схоластов. Он не хотел, чтоб воспитание смещалось в сторону утилитаризма, когда от воспитателя требовали познать, чтобы направлять. Этот вариант опеки ведет в тупик.
Утилитарное воспитание, как правило, готовит угрюмых, исполнительных чиновников, формирует общество самоуверенных тупиц. Тоталитарное воспитание ведет к потере личной инициативы и фантазии, к отсутствию всякого мышления. Низкий уровень культуры, умственная отсталость и неразвитость—типичный результат такого воспитания.
Один из лучших критиков предвоенной Польши в заметках о творчестве Корчака написал: “Воспитание может сыграть ту же роль, что и революция»
“Каждый ребенок—это явление, а педагогика иногда слишком упрощает задачи воспитания, — писал Януш Корчак.—Нельзя представлять жизнь как сборник задач, в каждой из которых ответ один, а способов решения—не больше двух. Воспитатель, питающий иллюзию, что перед ним мир открытых, чистых и нежных детских душ, расположение и доверие которых легко снискать, вскоре разочаруется”.
И еще. «Только тогда можно начинать плановую воспитательную работу, когда мы осознаем все воспитательные возможности самого коллектива. Можно привить правдолюбие, трудолюбие, честность, откровенность, но никто не переделает ребенка на свой лад. Он будет таким, какой он есть. Береза останется березой, дуб—дубом, а лопух—лопухом. Можно только разбудить то, что дремлет в детской душе, но ничего нового создать нельзя».
«Вы говорите: «Дети нас утомляют». Вы правы. Вы поясняете:
«Надо снижаться до их чувств». Снижаться, наклоняться, сгибаться,
сжиматься. Ошибаетесь. Не от этого мы устаем. А оттого, что
надо подниматься до их чувств. Подниматься, становиться на цыпочки,
тянуться вверх. Чтобы не обидеть».
“Либо жизнь взрослых—это дополнение к жизни ребенка. Либо жизнь ребенка—это дополнение к жизни взрослых. Придет ли та счастливая минута, когда мы—и взрослые и дети—станем относиться друг к другу с одинаковой доверчивостью и уважением? Взрослые— и мы, дети”.
«Когда я руководил детской летней колонией, свобода поведения была подчинена установленному мной режиму. Дети имели право (в порядке убывания):
- выходить из колонии без сопровождения;
- выходить в сопровождении дежурного воспитанника;
- выходить на полянку за пределами колонии;
- свободно передвигаться по территории колонии;
- свободно играть, находясь «под стражей» (в случае «ареста» провинившегося воспитанника);
- находиться в изоляции на лужайке под каштаном—условной «камере заключения».
Пусть всегда будут открыты ворота, ограничивать можно только
дни и часы, радиус свободного передвижения. Заточение в одиночной
комнате должно быть высшей мерой наказания, да и то на короткий
промежуток времени».
«Нищий богаче ребенка. Получит нищий милостыню и сам сделает с ней, что захочет, а у ребенка нет ничего своего, и за каждую мелочь он должен перед взрослыми отчитываться».
«Дети вызывают у взрослых недоверие и сомнения. Как, скажем, скандалист, сумасшедший, пьяный. А еще—пренебрежение и желание во что бы то ни стало принизить ребенка. Как в таком случае нам жить с ним под одной крышей?»
“Утомляет и изнуряет нас подвижная, шумная, но интересная жизнь ребенка. Он заставляет нас задумываться и удивляться, мы открываем в нем новое, проводим эксперименты, пробуем что-то изменить, но зачастую наши старания дают противоположный результат.
Реже выступаем мы в роли советчиков и утешителей ребенка, чаще становимся суровыми судьями. Мы стремимся вынести приговор и тотчас наказать ребенка. Немедленное наказание дает печальный результат—проказы, капризы, озорство ребенка станут более редкими, зато проявляться будут гораздо резче.
Возникнет необходимость следить за ребенком, не спускать с него глаз, ломать его сопротивление и волю, чтобы застраховать себя от каких-то неожиданностей.
Отсюда начинается падение воспитателя: он пренебрегает ребенком, не доверяет ему, подозревает, следит, подлавливает, ругает, оскорбляет и наказывает, ищет различные способы, чтобы не дозволить, помешать».
«Существует неверное суждение, что излишняя доброжелательность портит детей: они распоясываются, за доброту платят непослушанием и не боятся наказаний».
«На все притеснения и издевки дети ответят нам недоверием и пренебрежением, на нашу неблагожелательность—неприязнью и протестом, на наше недоверие—своей скрытностью.»
«Если воспитатель ищет в детях только положительные черты характера и отмечает в них только то, что кажется ему наиболее ценным и важным, если хочет всех подогнать под одну мерку и всех повести в одну сторону — он обязательно ошибется: одни прикинутся и подделаются под его догмы; другие поверят, но влиянию поддадутся только до поры до времени. Когда раскрывается истинное существо ребенка, он сам—не хуже воспитателя, но гораздо мучительнее—осознает свои ошибки.
Чем сильнее стремление подавить личность, сделать ребенка таким, как все, и подчинить его своему авторитету и влиянию, тем сильнее ответный бунт и сопротивление».
“В одной книжке я прочел о дрессировке диких зверей, там же нашел объяснения. Лев опасен не тогда, когда сердится, а тогда, когда разыграется, — тут он не прочь посвоевольничать.
Ребенок
ведет себя так же. Как совладать с ним? Здесь необходимо знание не
только психологии, еще более—медицины, социологии,
этнологии, истории, поэзии, криминологии, а также нужны
молитвенники и пособия по дрессировке. Искусство вечно, а жизнь
человечества бесконечна».
«Мы играем с детьми в нечестные игры, слабостям и недостаткам детского возраста противопоставляем преимущества взрослого. Мы, как шулеры, подтасовываем карты таким образом, что детям оставляем худшие, себе же забираем все козыри.
А среди нас довольно людей легкомысленных, алчных, глупых, ленивых, бессовестных, всякого рода авантюристов, мошенников, пьяниц, воров. Сколько преступлений, раскрытых и тайных, совершают взрослые, сколько среди них раздоров, коварства, зависти, наговоров, шантажа! Сколько разыгрывается тихих семейных трагедий, в которых потерпевшим прежде всего оказывается ребенок!
И мы смеем ругать детей и обвинять их в чем-то?!»
«Ребенок не так уж глуп, как нам кажется, — дураков среди взрослых не меньше, чем глупцов среди детей».
“У ребенка есть прошлое и будущее, у него есть свои мечты, свои воспоминания и время раздумий.
Он так же, как и взрослые,
все запоминает и вспоминает о чем-нибудь, так же все оценивает,
так же логически рассуждает, но ошибается в своих рассуждениях,
когда не хватает опыта и знаний. Он так же верит и сомневается».
«У ребенка должно быть право на собственность и право иметь деньги. Ребенок переживает и разделяет материальные трудности семьи, ощущает все недостатки, сравнивает, кто богаче, а кто беднее, стесняется и тяготится своим нищенством. Никому не хочется быть в тягость другому».
«Давайте больше разрешать и доверять детям, пусть у них будет больше солнца и радости. Именно так. И ребенок будет счастливей. Ведь сам он по натуре и душевен, и щедр, он пожалеет собаку и ласково поговорит с ней, будет переживать и радоваться, слушая сказку, с удовольствием поиграет в мяч, рассмотрит картинки, старательно перерисует буквы, и во всех его делах видится доброта и сердечность. И потому он прав».
«Когда я играю или разговариваю с ребенком, то сливаются в одну две наши жизни, когда я прихожу к детям, то сходятся вместе наши глаза и улыбки. Если я раздражен, то срываю зло на ребенке, а плохо становится нам обоим. А что готовит нам день грядущий? Часто он нам представляется в темных тонах. Но, как говорится, что посеешь, то и пожнешь».
«Вместо того, чтобы самим становиться лучше, мы готовы обвинить детей во всех грехах, вытащить наружу все их недостатки, лишь бы показать свое превосходство».
“Почему ребенок для одного воспитателя хорош, а для другого—хуже не придумаешь?
Да потому, что мы требуем от него того, что
соответствует нашим представлениям о хорошем ребенке. Ну где в
истории отыщешь пример подобной тирании и узурпаторства?»
«Взгляды ребенка формирует не только дом, но и ступеньки крыльца, и коридор, ведущий к двери, и двор, и улица. Ребенок уподобляется той среде, в которой вращается; он говорит на языке окружения, следует его примерам, у него те же взгляды, те же манеры. Нет идеального ребенка. Среда накладывает свой отпечаток на каждого, только в разной мере».
«Дух ребенка—это сила и упорство. В нем в одинаковой мере присутствуют нравственность и совестливость. И неправда, что к ребенку легче пристает все плохое».
“Ребенок переживает эротическое чувство, но у него еще нет желаний и нет осознанного сексуального влечения.
Так было,
так может быть дальше, но так быть не должно. Ребенок может
быть насильно вовлечен либо коварной хитростью приучен
к сексуальному переживанию, а его испорченность может стать
привычкой, глубоко укоренившейся».
«Нам не известно будущее: может, оно только во втором или в третьем поколении даст полноценного потомка (превратила же Америка бывших преступников в порядочных граждан). К этому добавлю, что чем хуже врач и чем меньше он знает и помнит, тем увереннее заявляет:
«Случай неизлечимый, выхода никакого нет». Маленький преступник
— это больной, которого мы не умеем или не хотим вылечить. Вот
почему я прибегаю к слову «сожаление». …Не всегда справедливы
слова о «паршивой овце» и заразе. Нравственно здоровый коллектив
располагает достаточной сопротивляемостью. Лишь бы хватило терпения
у воспитателя!»
«Чем свободнее ребенок, тем меньше приходится его наказывать.
Чем больше поощрений, тем меньше наказаний.
Чем выше интеллектуальный и культурный уровень воспитателей,
тем меньше, тем справедливее и разумнее, а значит, и мягче они
будут наказывать».
«Не знаю, педагог ли я. Но я видел, как сталкивается утомленный, напряженный, буйный рост ребенка (рост—тяжелая работа) с гневным возбуждением неистовых воспитателей. Я знаю их не только по книгам, я сам испытал их на себе и даже теперь испытываю—редко или реже, потому что избегаю, прячусь, когда мне угрожают, а это хуже, чем хлопнуть дверью, пожалуй, даже чем украсть деньги. Пора об этом знать. По сравнению с ними ничего не значат детские проступки».
“Ребенок стихиен. Пожалуй это самое важное, что надо знать о нем и над чем стоит глубоко задуматься”.
«Среди детей, расположенных к агрессивности, мы встречаем много независимых характеров. Опыт пережитого, иногда врожденный недостаток — физическая слабость—делает их мизантропами. Склочники, ворчуны, человеконенавистники—это дети порока.
Приведу одно воспоминание. Будучи в Париже, я выбрался на соревнования по плаванию. Прекрасный бассейн, амфитеатр, заполненный десятками тысяч детей вместе с учителями. Много солнца и радости. В этот момент появляется министр просвещения.
Оркестр играет «Марсельезу», дети встают, снимают головные уборы. Один только подросток продолжает сидеть. Товарищ осторожным и мягким движением пробует поднять его с места, снять с головы шапку. Тот сердито смотрит и не подчиняется. Сидит в шапке. Он демонстрирует свое отношение к правительству.
Три взгляда устремлены на строптивого парнишку. Его сразу заметили полицейский, учитель и я. Потом мы все трое встретились глазами и улыбнулись. Я почувствовал зависть от того, что богатая и беспечная Франция может себе позволить снисходительно улыбаться на подобную выходку».
«Послушай, ты же не такой. Ты просто несдержанный. Вот!
Откровенно говоря, я—тоже…»
“Каждый ребенок переживает периоды и старческой усталости, и слабости, и пьянящего душевного подъема от красоты и необычайности жизни, но это не значит, что взрослые всегда и во всем должны подчиняться ребенку, стремясь сохранить его душевный покой. Но и заставлять его переступать через себя, насильно вытягивать из этого состояния не следует.
Сердце ребенка не успевает в развитии за его ростом, ему надо давать отдых. А может, наоборот—подтолкнуть к активной деятельности, чтобы стало крепче, сильнее? Подход должен быть сугубо индивидуальным, но важнее всего, чтобы ребенок вам доверял, потому что сам он заслуживает того, чтобы ему верили и его понимали».
«Сексуальное влечение ребенка—это не стремление к познанию определенных чувств и ощущений, оно исходит из бессознательного, а потом сознательного любопытства к лицу другого пола. Это не что-то «неприличное», это целая гамма чувств, это тайна, которая притягивает к себе, но не открывается до той поры, пока двое не созреют, чтобы зачать третьего человека—продолжателя жизни многих поколений».
«Ошибочно считать, что понимать ребенка—это значит избегать конфликтов с ним».
«Эротическое чувство заложено в людях с детства. И дети любят—и неправда, что любят только сами себя: они любят и малых, и старых, и всех людей, кто живет на Земле. И даже потом, когда это эротическое чувство в ребенке просыпается, он любит прежде всего человеческий идеал, а не тело».
“Кто подсказал молодежи, к каким конфликтным ситуациям может привести иногда жизнь и каких компромиссов потребует, какие из них причиняют боль, но не ранят душу, а каких трудностей можно вообще избежать и каким образом?
Кто подскажет моральные ориентиры? Можно ли считать человека моральным только потому, что он не плюет на пол и не вытирает нос скатертью? Или мораль заключается еще и в поступках?
…Да, молодость благородна, отважна, а что же люди взрослые делают с
этим благородством? Уничтожают, растаптывают, сжигают дотла в душах
собственных детей, а потом болтают, рассыпаясь в любезностях, о всякой
чепухе: идеализме, беззаботности, стремлении к свободе иной, как бы
абстрактной, молодежи, — как раньше говорили о невинности,
благодарности, любви и привязанности собственных детей. И создается
впечатление, что идеал—это нечто наподобие свинки или ветряной оспы
и что постепенно он ослабевает, как и названные болезни, но через него
проходят все, как, к примеру, через залы картинной галереи или через
свадебное путешествие.
«И мы когда-то были крылаты», – говорят молодым».
«Издатели иногда публикуют золотые мысли великих людей, было бы неплохо создать сборник «Ненужных советов» всезнающих классиков. Руссо, например, начинает своего «Эмиля» фразой, которая полностью противоречит современной науке о наследственности».
«Будь собой, ищи свою дорогу. Познав себя—сможешь познать ребенка. Не требуй от детей большего, чем можешь дать сам. Помни, что взрослый и сам отчасти ребенок, потому прежде всего начинать надо с познания, обучения и воспитания самого себя. Самая большая ошибка—когда считают, что педагогика—это наука о ребенке, а не о человеке».
«Будь собой, приглядывайся к детям и не мешай им проявлять себя. Смотри и не требуй. Не заставишь живого, подвижного ребенка быть тихим и сосредоточенным; недоверчивый и недовольный ребенок не станет искренним и открытым; упрямый и себялюбивый не будет мягким и кротким. А ты сам?..»
“В стремлении к внутренней гармонии, душевной раскрепощенности, добру, свету должен пребывать человек, и тогда исполнится заповедь “Возлюби ближнего своего”. Оглянись, человек, вокруг и возрадуйся людям”.
