Перманентность искусства
Гипотеза дологичности первобытного мышления хорошо объясняет первичность мистики и искусства по сравнению с мифологией, философией и другими отраслями культуры. Но по мере того как мышление становится все более логичным, искусство теряет главенствующую роль и лидирующую позицию занимает мифология.
С появлением логики жизнь, конечно, не становится всецело логичной. Соответственно, мистика и искусство остаются перманентно действующими, но теперь уже в условиях наличия конкурента, развитие которого они сами подготовили.
Искусство, имея культовую основу, постепенно уходит все дальше от практики, пока не забирается в «башню из слоновой кости», в которой можно заниматься «искусством ради искусства». Однако полностью уйти в себя искусству не удастся никогда.
Художника называли пророком, потому что функция его была той же, что и у пророка. Любое культурное творчество — будь то художественное, религиозное или какое-либо еще — есть пророчество.
В отдельные моменты истории искусство в лице своих гениев вспоминает о своей некогда главенствующей роли, и поэт слышит голос: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею моей». В эти минуты он не принадлежит самому себе.
Состояние вдохновения бросает его в иной мир, в котором творец чувствует себя как дома. Его самого тянет из мира материальной жизни на мистический простор, где все сходится воедино. Неприкаянность в этом мире порождает стремление художников, наподобие Байрона или Лермонтова, к жертвенной смерти.
Всякое истинное произведение искусства (как культуры в целом) противопоставляет себя материальному миру и таким образом обрекает себя на борьбу со средой. Коллизия «поэт и царь» проходит через всю историю.
Творец сталкивается не только с властью, но и с массой, которая не понимает его не имеющих практического смысла устремлений. Эта борьба фундаментальна в человеческой истории, выражая противоречие между культурой и материальной жизнью.
Развитие искусства шло также в борьбе со всеми другими отраслями культуры. Помогало искусству то, что, например, в отличие от мифологии оно не претендовало на абсолютную истину и готово было без боя уступить главенствующую роль.
Порой казалось, что искусство может снова занять лидирующую позицию, но подмены ослабляли его творческие возможности.
И. Тэн пишет о ситуации в Италии после великого полустолетия конца XV — начала XVI в., «когда живописец, дотоле наивный ремесленник превратился в вежливого кавалера, когда лавка и работники-ученики уступили место “Академии”, когда смелый, вольный художник… сделался дипломатом-царедворцем, убежденным в своей важности, блюстителем этикета, сторонником мелочных правил, тщеславным льстецом прелатов и вельмож». В истории мы встречаем такие подмены неоднократно.
В книге «Умирание искусства», посвященной искусству современному, В. Вейдле пишет, что «подмена искусства утилитарно-рассудочным производством, сдобренным эстетикой, привела к чему-то, в принципе общепонятному и потому сплачивающему, пригодному для массы, и не так-то легко бороться с тем, чью пользу и удобство докажет любая газетная статья, что одобрит на основании присущего ему здравого смысла всякий лавочник.
Эстетические потребности убить нельзя, но искусство убить можно. У человека нельзя отнять зачатков “хорошего вкуса” или вообще вкуса, но его можно отучить от творчества».
