Методологическая эволюция

Исследование третьей волны демократизации в сравнительной по- литологии обострило ряд исследовательских проблем и сформулировало новые точки напряжения. В обобщенном виде они сводятся к следующим противопоставлениям: контекстуализм vs универсализм, глобализм vs локализм, институционализм vs экологизм, самолегитимация vs легитимация экономической эффективностью, демократическая диффузия vs демократическая эволюция.

Стремление выявить особые закономерности становления демократии часто приводило исследователей к поиску каких-то единых ключевых факторов (экономических, социальных, политических и т. д.), которые бы выступали объяснительными переменами каузальных связей. Ориентация на универсальные причины демократизации сопровождалась забвением исторического и культурного контекстов, а значит, и особых механизмов и характеристик переходных процессов.

Знание универсальных причин оказывалось в значительной мере трудно применимым к анализу отдельных стран либо в силу чрезмерной абстракции, либо из-за вероятностного его характера. Так, оказывалось, что показатель уровня экономического развития в качестве объяснительной переменной не работает для Индии, а индустриализация — в Малайзии.

В этой связи некоторые исследователи отказываются от универсализма в пользу поиска, может быть, и с трудом проверяемых на многих примерах, но работающих в отдельных случаях исторических обстоятельств политической демократии. Д. Решемейер, Э. Стефенс и Дж. Стефенс отвергают допущение об однородности причинных структур демократизации.

Используя «одинаковые ключевые переменные, схватывающие процессы демократизации» в Европе, Латинской Америке и Карибском бассейне, они делают вывод, что «сочетание причин и, следовательно, путей к демократии (и диктатуре) было различным в различных исторических контекстах и в различных регионах».

Т. Карл и Ф. Шмиттер утверждают, что «поиск причин демократии на основе вероятностных связей с экономическими, социальными, культурными, психологическими или международными факторами не дал пока ни общего закона демократизации, не создаст его, вероятно, и в ближайшем будущем, несмотря на недавнее увеличение числа случаев». Со- ответственно, они отвергают проблему «набора единственных и одинаковых условий» вследствие «восприимчивого к обстоятельствам понимания» демократических переходов.

Подобные идеи поддерживает также К. Реммер, который пишет о том, что «большинство довольно экономных построений, подобных теории модернизации, способствует ограниченному проникновению в эмпирические перемены во времени и пространстве, тогда как более богатые и более всесторонние объяснительные усилия стремятся получить сложные и не подвергаемые систематической проверке фактами исторические оценки политической демократии».

Валери Бунк, в свою очередь, проводит различие между универсальными обобщениями и обобщениями, которые возникают на основе анализа демократизации в отдельных регионах. Вопрос, который он ставит в своем исследовании, «является ли каждый случай уникальным, или политические структуры, связывающие причины и результаты, обобщаемы в пространстве и во времени?» не имеет однозначного ответа.

Бунк пишет: «Во-первых… без сомнения, имеется ряд отличающихся аспектов в опыте демократизации каждой страны и, где это имеет место, в опыте редемократизации. Во-вторых, в то же самое время имеются близкие к универсальным характеристики демократизации, особенно, если мы ограничим наше внимание структурами внутри волн [демократизации]. Наконец, имеются важные процессы демократизации, которые попадают между этими двумя крайностями.

В определенном аспекте демократизация наследует устойчивые структуры внутри регионов, которые различаются тем не менее между регионами. То, что вырастает в исследовании сравнительной демократизации, следовательно, является средней — не усредняющей — позицией относительно универсальности политической динамики». Отмеченная характеристика третьей волны демократизации как мирового явления обострила проблему соотношения глобальные факторы vs локальные факторы (глобализм vs локализм).

Сравнительная политология в 1950–1970-е гг. базировалась на изучении национальных политических систем как автономных единиц сравнительного анализа. Эта автономность рассматривалась в качестве аксиоматического постулата и редко подвергалась рефлексии. На этой основе отмечалось некоторое отчуждение между изучением политических систем в сравнительной политологии и в относительно самостоятельной отрасли — международной политике.

Последняя, наоборот, рассматривала политический процесс в каждой отдельной стране, зачастую подчиняя внутренние факторы внешним, а процесс демократизации трактовала как результат глобальных перемен в международной системе и его интенсивность как переменную, зависимую от места политической системы в мировой политике.

Уже отмеченные С. Хантингтоном факторы третьей волны демократизации явно подчеркивают большую значимость глобальных условий по сравнению с локальными. Мел- вин Кон в этой связи выделяет так называемый транснациональный вид сравнительного исследования, когда национальное государство изучается как компонент большой международной системы, а Роберт Исаак наряду с этим подчеркивает значение «экстериоризации внутренних структур или политик».

Анализируя процесс становления демократии в Южной Корее и на Тайване, Роберт Скалапино подчеркивает решающее значение интернационализации экономики, образования, информационных по- токов. В частности, он пишет: «Региональные и глобальные тенденции в значительной мере содействовали движению к демократии в этих странах.

В век, когда современные средства массовой информации сразу и быстро распространяют новости по миру, кончина марксизмаленинизма и триумф демократии быстро осознаются как среди масс, так и на уровне элит. Особенно значимым было распространение ценной информации о наилучшей стратегии для осуществления и поддержания быстрого экономического развития. Тайвань и Южная Корея применили подобное знание с очень большой пользой».

Ларри Дайамонд, Эндрю Янош и Денкворт Растоу наряду с внутренними факторами выделяют военное поражение, экономические санкции, международные спортивные события, многостороннее давление, конец холодной войны и усовершенствование коммуникационных технологий в качестве важных объясняющих переменных со- временной демократизации.

Однако существует и позиция, когда вновь проявившееся стремление к независимости национальных групп (так называемый неотрайбализм), как и дальнейшая глобализация политических процессов, рассматриваются в качестве угрозы демократизации.

В последнее время значительное внимание в сравнительной политологии стали уделять не факторам, относящимся к внешним условиям демократизации (имеется в виду весь комплекс — экономические, социальные, культурные, международные и т. п. условия «окружающей среды»), а внутренним для политической системы — институциональным факторам.

Это напряжение можно было бы обозначить как институционализм vs экологизм. «Новый институционализм» как методологическая ориентация исследования демократии в сравнительной политологии основывается на убеждении, что «политическая демократия зависит не только от экономики и социальных условий, а также от композиции политических институтов».

Джеймс Марч и Йохан Олсен, которым и принадлежит предыдущее высказывание, строят свою новую институциональную теорию политики и демократии, отталкиваясь от критического рассмотрения наиболее характерных теоретических подходов в политической науке начиная с 1950-х гг. Это:

1. контекстуальный подход, при котором исследователь склонен рассматривать политику как интегральную часть общества и менее склонен отделять политическую систему от остального общества;
2. редукционистский подход, при котором исследователь склонен рассматривать политические феномены как общие условия индивидуального поведения и менее склонен приписывать результаты политики организационным структурам и правилам соответствующего поведения;
3. утилитаристский подход, при котором исследователь склонен рассматривать действие как проистекающее из рационально определенного собственного интереса и менее склонен рассматривать действие как ответ на обязанности и долг;
4. инструменталистский подход, при котором исследователь склонен определять производство решений и распределение ресурсов как центральные проблемы политической жизни и менее внимателен к способам, посредством которых политическая жизнь организована вокруг движения смысла в символах, ритуалах и церемониях;
5. функционалистский подход, при котором исследователь склонен рассматривать историю как эффективный механизм для достижения единственно подходящего эквилибриума и менее заинтересован вероятностью плохой адаптации и неоднозначностью в историческом развитии.

Отсюда следуют и новые методологические ориентации институционализма. Институциональный подход, развиваемый этими и другими исследователями, рассматривает политические институты в качестве фундаментальных признаков политики и важнейших факторов стабильности и перемен в политической жизни.

Институциональный анализ, не отрицая значимости иных условий политической организации, все же делает акцент на более независимой роли политических институтов в политике; они являются более значимым фактором, чем простым отражением социальных сил.

Процесс демократизации осуществляется или не осуществляется, демократия укрепляется или не укрепляется в зависимости от структуры и характера действующих политических институтов, а также от институциональных реформ, которые должны носить всесторонний и перманентный характер.

Так, Д. Марч и Й. Олсен считают, что для современной демократии важным является то, на какой тип государства ориентирована институциональная реформа: корпоративно-сделочную (corporate-bargaining) модель или суверенную, институциональную, универсамную (supermarket), государственные модели.

Появился интерес к определению роли формы государственного правления (парламентская или президентская республика) в процессе демократической консолидации. Альфред Степан и Кинди Скэч считают, что чистый парламентаризм (глава исполнительной власти должен быть поддержан большинством законодательного органа власти и может уйти в отставку, если получит вотум недоверия;

Исполнительная власть — обычно совместно с главой государства — вправе распустить органы законодательной власти и назначить выборы) имеет тенденцию больше коррелировать с подобной консолидацией, чем чистый президенциализм (у законодательной власти есть фиксированный электоральный мандат, который является ее собственным источником легитимности; глава исполнительной власти наделен фиксированным электоральным мандатом, который является его собственным источником легитимности).

Хуан Линц, чья статья вызвала споры, доказывает, что парламентарные системы являются более подходящими для стабильной демократии, чем президентские. Арендт Лейпхарт выдвигает спорное положение о том, что система пропорциональных выборов больше коррелирует со стабильными парламентарными демократиями.

Отметим еще одно исследование, где «новый институционализм» был применен к анализу демократий периода третьей волны. Адам Пшеворски, определяя демократию как
«систему управляемой открытой завершенности или организованной неопределенности», формулирует проблему способности демократии к поддержанию своего собственного существования на языке теории вероятностного коллективного выбора или децентрализованного стратегического согласия.

По Пшеворскому, «политические силы соглашаются с нынешним поражением, так как они верят, что институциональная структура, которая организует демократическую конкуренцию, даст возможность им продвинуть свои интересы в будущем». При определенном наборе социоэкономических условий не- которые институциональные структуры могут быть консолидированы, а другие — нет. При иных условиях ни один комплекс институтов не предотвратит поражения.

Нельзя не отметить еще одной центральной проблемы сравни- тельного исследования третьей волны демократизации. Речь идет об источниках легитимации демократического режима. Условно эту проблему можно обозначить как самолегитимация vs легитимация экономической эффективностью. Традиционно легитимация демократических режимов связывалась с их способностью решать экономические проблемы и на этой основе удовлетворять растущие притязания населения.

Начиная с Сеймура Липсета, который считал, что легитимность сильно коррелирует с эффективностью политической системы, т. е. «степенью, с которой она удовлетворяет основные функции управления, определенные как ожиданиями большинства членов общества, так и ожиданиями таких властных групп внутри него, которые могли бы угрожать системе, как вооруженные силы», большинство исследователей рассматривали уровень распределяемого богатства общества в качестве важнейшего знака эффективности системы.

Однако уже в 1984 г. Раймонд Гастил отбрасывает социально-экономическое объяснение демократизации и доказывает, что она в основном зависит от распространения демократических идей. Таким образом, проблема легитимности режима переносится из социально-экономической сферы в идеологическую.

Гастил допускает, что благоприятные экономические условия могут помочь демократической системе иметь успех, но они являются «вторичными факторами в более общем процессе распространения демократии». Этим он объяснял по преимуществу процесс демократизации на африканском континенте.

Многими исследователями эта проблема разрешалась определением уровня развития демократии, т. е. временной ее хрупкости. Отсюда же выводились и причины ее возможного разрушения. Анализируя литературу, преимущественно касающуюся демократизации в Латинской Америке, К. Реммер пишет, что концепция «хрупкости демократии» теоретически и эмпирически не неотразима.

Он связывает легитимность вновь появляющихся демократий с кооперацией различных классов, которая укрепляется на основе пониженных ожиданий, а не растущих надежд: «Экономический упадок может скорее облегчить, чем увеличить трудности достижения классового или элитного компромисса, если окажется, что действующие силы предпочтут кооперацию с неопределенными будущими выплатами перспективе длительных материальных потерь.

Неблагоприятные экономические условия могут также усилить согласие не только посредством понижения цены проигрыша в демократической игре, но и понижением выгоды от победы. Противоположностью „революции растущих ожиданий“ может стать „демократия пониженных ожиданий“».

Но это в значительной мере определяется институциональными характеристиками проводимых реформ, в которых консолидация демократии выступает ключевой целью. И хотя важной характеристикой демократических переходов выступает пластичность режимов, все же есть угроза потери демократической консолидации при решении экономических проблем рыночно-ориентированной политикой.

В этих случаях становящиеся демократические режимы балансируют между двумя тенденциями: ориентацией на технократический стиль управления и ориентацией на политическое участие населения. Как отмечает Адам Пшеворски, как только правительства «колеблются между технократическим политическим стилем, присущим рыночно- ориентированным реформам, и патисипаторным стилем, необходимым для поддержания консенсуса», репрезентативные институты разрушаются и демократия ослабляется.

При этом следует заметить, что, как правило, ориентация на экономический рост сопровождается ростом социально-экономического неравенства, что в свою очередь подрывает демократический консенсус. Задача, следовательно, заключается в поиске модели взаимосвязи экономического роста с социальной справедливостью, что и обеспечивает легитимность демократическому режиму. Сама эта модель может возникнуть только при демократии.

«Легитимность действия» демократического режима есть результат легитимности самого режима. Третья волна демократизации поставила перед компаративиста- ми еще одну проблему, которая связана с условиями и механизмами установления демократии. Она обозначается как демократическая диффузия vs демократическая эволюция. Традиционные исследования процессов демократизации, как правило, характеризовались эволюционным подходом.

Суть последнего состояла в том, что для установления демократии в той или иной стране необходимы определенные условия, до которых общество должно дозреть. Тем самым отрицалась возможность демократизации в доиндустриальном обществе при сохранении в нем традиционных социально-экономических, технологических и культурных форм. Особенно грешила этим модернизационная теория, определявшая решающую роль индустриализации и рационализации для установления демократии.

Вместе с тем опыт демократизации в мире, особенно на Востоке, показал, что демократические институты зачастую не просто мирно уживаются с традиционными структурами, но «проникают» в восточное общество, основываясь на его традициях. Культурная диффузия демократии, о которой писал Раймонд Гастил, становится более значимым процессом, чем эволюционная подготовка условий.

В этой связи, например, Эдвард Креншоу строит свою концепцию «структурного благоприятствования демократии», доказывая, что сложные аграрные общества с соответствующей социальной и культурной структурой могут рассматриваться как удобные для диффузии демократии.