Искусство США
В XIX в. Г.У. Лонгфелло (1807—1882) писал, что американцы могут похвастаться лишь зачатками национальной литературы. Нет еще книги «истинно и до конца американской».
«Для нас поэзия, — сетует Лонгфелло, — всегда была праздным занятием». У американцев отвращение ко всему, что не практично, не деятельно, — продолжает Лонгфелло. Сами же писатели должны, считает он, «полностью отречься от всего прочего и благородно посвятить себя делу литературы».
На эту же тему Г. Торо (1817—1862) пишет: «Думаю, на свете нет ничего (включая преступление) более чуждого поэзии, философии, да и самой жизни, чем эти бесконечные дела… Пути, которыми можно заработать на жизнь, почти все без исключения ведут вниз… Вам платят за то, чтобы вы были величиной меньшей, чем человек».
Даже в конце XIX в. У. Уитмен утверждал, что американской национальной литературы все еще нет, хотя к этому времени Лонгфелло попытался осуществить синтез индейской культуры и представить ее как первую стадию развития американской литературы.
Лонгфелло, открывший американцам Америку своей «Песней о Гайавате», дал пленительный образ Трубки Мира, закурив которую люди начинают жить как братья. Гайавата — тип культурного героя, который обладает богатырской силой и молится о счастье и благе «всех племен и всех народов».
В награду Владыка жизни послал ему маис, «дар небесный всем народам, что для них быть должен пищей», который Гайавата победил и закопал в землю. Растения, деревья сами все дают Гайавате: «На, руби… все возьми». Царя-осетра Гайавата побеждает, а чайки называют его своим братом. Животные помогают Гайавате в битве со «злобным волшебником, Духом Богатства».
Гайавата изобретает символы, знаки, письменность, живопись, дает племенам их тотемы, священное искусство врачевания недугов». Любовь сопоставляется в «Песне о Гайавате» со светом солнца, а злоба с тьмою.
Но знаменитая Трубка Мира, которую подала приплывшим европейцам мать Гайаваты, не спасла краснокожих от закабаления и уничтожения, как не смог этого сделать сам Гайавата. Американская свобода, по Торо, является фикцией настоящего, которая станет когда-то мифом прошлого. Человечество переживает, по Торо, еще младенческий период.
«В обществе, в лучших человеческих институтах легко различить черты слишком раннего развития. В то время, когда мы должны еще быть детьми, мы уже являемся, по сути дела, маленькими взрослыми».
У Торо слышится тоска по природе. «Но нас слишком рано отняли от ее груди и поместили в общество, в эту культуру, которая представляет собой исключительно взаимодействие человека с человеком». Г. Торо понимал великое значение природы.
«Спасение города не в его праведниках, а в окружающих его лесах и болотах… Цивилизованные страны — Греция, Рим, Англия — держались тем, что на их территории некогда росли первобытные леса. Они будут существовать до тех пор, пока почва не истощится».
Здесь имеется в виду почва не в переносном, духовном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Говоря об английской литературе, Г. Торо пишет, что «в ней много искренней любви к Природе, но мало самой Природы».
«Как вы понимаете, — продолжает Торо, — я хочу того, чего ни литература ни эпохи Августа, ни елизаветинских времен, ни любая другая культура дать не могут. Ближе всего к этому подходят мифы».Торо хочет культуры, в которую входила бы природа.
Торо близок Р. Эмерсон, стихи которого звучат по-современному экологично. «Ты птиц назвать всех можешь, не охотясь? Ты любишь розы, но не рвешь с куста?».
Эмерсон призывал человека «научиться распознавать и ловить проблески света, озаряющего его душу изнутри». Найти собственное призвание в жизни, пробудить индивидуальный гений советует Эмерсон.
«В духовной жизни каждого человека наступает такой момент, когда он приходит к убеждению, что… должен примириться с собой, как и назначенным ему уделом; что какими бы благами ни изобиловала вселенная, хлеба насущного ему не найти, коль скоро он не будет прилежно возделывать отведенный ему клочок земли». «Кто жаждет стать человеком, должен обладать самостоятельностью духа».
Т. Элиот (1888—1965) ставит вопрос о соотношении творческой индивидуальности и традиции, включающей всю литературу Европы от Гомера до наших дней. Последняя накладывается на первую. Само место художника определяется его связью с творцами прежних эпох. Когда появляется новое произведение, меняется вся культура.
Т. Элиоту принадлежит мысль, что в искусстве все зависит (а точнее, должно зависеть) от предшествующих накоплений вопреки распространенному убеждению, что в отличие от науки, в которой последующее знание кумулятивно связано с предыдущим, искуство всегда начинает сначала.
Т. Элиот как будто противостоит Эмерсону, но на самом деле дополняет его. Доверие к себе и уважение к традиции — две стороны одной медали.
Спор о соотношении традиции и индивидуальности особенно важен для американской культуры, имея в виду специфические особенности ее появления и необходимость приобщения к мировой культуре.
Оно должно противодействовать и давлению массовой американской культуры на все другие, которое имеет место в настоящее время и явно негативно.
Т. Элиот говорит о поэзии как живой целостности. Культуру в целом можно рассматривать как живую целостность, понимая под этим, что все истинно ценное в культуре внутренне связано между собой.
Эту характеристику культуры вправе назвать экологической и таким образом ввести экологическое измерние культуры. Можно говорить и о внутренней среде сознания творца.
В этом смысле зрелый поэт отличается от незрелого, по Элиоту, тем, что его сознание — «более тонкая и совершенная среда, в которой особые и очень разнообразные стремления легко вступают во всевозможные сочетания». Сознание поэта, считает Элиот, выполняет роль катализатора в культурном синтезе.
Процесс творения — диалектический процесс: «чем совершеннее художник, тем строже разделены в нем человек, живущий и страдающий, подобно остальным, и сознание, которое творит».
Это «поистине воспринимающее устройство, которое улавливает и хранит бесчисленные переживания, слова, фразы, остающиеся в нем до той поры, пока частности, способные соединиться, создавая новую целостность, не окажутся совмещенными в нужной последовательности».
Описание процесса культурного синтеза заставляет вспомнить понятие духовного плода, сформулированное Платоном. Последний вывод Элиота: поэт должен стремиться достичь безличности путем полного подчинения себя создаваемому им произведению.
В стихах Уитмена присутствуют мотивы футуризма: «локтями я упираюсь в морские пучины. Я обнимаю сьерры, я ладонями покрываю всю сушу». И в то же время в отличие от футуристов Уитмен использует традиционные мотивы народных сказаний периода освоения Америки колонистами. Девиз Уитмена в стихотворении «Штатам»: «Побольше противься — подчиняйся поменьше. Неразборчивое послушание — это полное рабство».
В 1939 г. С. Льюис назвал свою речь при получении Нобелевской премии «Страх американцев перед литературой». По Льюису, американские писатели еще только хотят дать Америке литературу, достойную ее величия. Литература уступает в Америке кино, считает Льюис. Ф.С. Фицджеральд говорит о «веке джаза». Наиболее известные виды американского искусства именно те, в которых в наибольшей степени проявила себя массовая культура — кино, символом которого является Голливуд, и музыка, основное направление которой — джаз, привезенный из Африки рабами.
Особая форма американской песни — спиричуэлз, для которой характерна повторяемость строф, лиризм, образы природы и библейской мифологии.
Американская культура сегодня очень агрессивна, и это еще одна характеристика ее массовости и отсутствия духовной самостоятельности и укорененности (это хорошо видно на примере музыки). Все слишком благополучно мелко или вызывающе броско.
Символ американской культуры — Голливуд — символ профанации культуры. Причины упадка современной культуры, в том числе двух великих цивилизаций — русской и американской — господство в культуре идеологии и приоритет материальных ценностей.
Если техника выходит на первый план, современный человек уподобляется Человеку Умелому, который производил орудия, но был бездуховен, т.е. возвращается к тому, с чего начал. Господство техники в культуре свидетельствует о тенденции возвращения Человека Разумного к Человеку Умелому.
Причина не в развитии техники, служанкой которой в эпоху НТР становится наука, а в глубинных процессах в самой духовной культуре.
Один из выдающихся писателей XX в. Р.П. Уоррен подчеркнул в своей лекции «Вестники бедствий: писатели и американская мечта», прочитанной в 1974 г., «что дух нации, которую мы обещали создать, нередко становится жертвой нашего поразительного материального процветания, и что, увлеченные этим успехом, мы отдали в заклад саму сущность нации, которую обещали создать, и тем самым предали идею свободного человека, ответственного за свои поступки… мы стремительно катимся к разрушению тех принципов, на которых, очевидно, и была основана наша нация».
Кризис культуры отразился в словах Элиота: «Я не вижу причины, почему разложение культуры не может пойти гораздо дальше и почему мы не могли бы даже предвидеть такой период, достаточно продолжительный, о котором мы будем вправе сказать, что у него не будет культуры.
Тогда культуре надо будет снова взрасти из земли».Такова реакция на засилье массовой культуры.
Д. Болдуин утверждал, что в условиях господства массовой культуры духовная жизнь не может двигаться вперед, потому что произведения культуры не выполняют ту функцию, которая и делает возможным развитие духовной жизни — функцию разрушения умиротворенности.
«Между тем искусство и воодушевляющие его идеи порождаются страстью и мукой бытия, и невозможно вдохнуть в искусство эту страсть, если твоя цель — укрыться от этой муки». Американский образ жизни Болдуин называет «самым непостижимо пустым в мире».
По его мнению, массовая культура свидетельствует лишь о растерянности американца перед лицом мира, в котором он живет. Художник, по Болдуину, не имеет ничего общего с массовой культурой, способной лишь запечатлевать окружающий людей хаос. Но в хаосе, подчеркивает Болдуин, заключается великая энергия перемен.
