Функции сновидения в терапевтическом анализе

Как правило, начало терапевтической работы сопровождается сновидениями, порожденными бессознательной тревогой, связанной с недоверием к аналитику. Иногда сильное сопротивление выражается в том, что клиент не видит снов или не способен их запомнить.

После разрешения этой трудности (можно предложить вспомнить более ранние сны, в которых, по мнению клиента, находили косвенное отражение его проблемы) могут появиться сновидения, связанные с темой возможного осуждения, преследования и контроля.

Аналитик в них не обязательно представлен в своем собственном обличье. Так, один из моих клиентов видел сон, в котором неизвестные люди в униформе (их было несколько, трое или четверо) ловили его в парке, причем вся ситуация смутно напоминала не то военные учения, не то войну. Молодой человек в сновидении спасался от них, улетая на воздушном шаре. Клиент начисто отрицал возможную связь этого сна с началом терапии:

Т: Ну хорошо, пусть сновидение связано с конкретными особенностями Вашей жизненной ситуации. Но ведь Вы не отрицаете, что приснилось оно после первых сеансов, а рассказали Вы его существенно позже.

К: Просто я сейчас его вспомнил.

Т: Возможно, именно потому, что на предыдущем сеансе я использовала конфронтацию в работе с Вами. Мы немного “повоевали” — и это было дневным остатком57, вокруг которого организовался сюжет сновидения.

К: Да нет, просто мне действительно надо решать жизненную проблему, связанную со службой в армии. После окончания вуза снова встанет вопрос о том, как “откосить” от военной службы. Вот я и спасаюсь от солдат во сне.

Т (игнорируя непризнание и ориентируясь на оборот “да нет”, признанный маркер амбивалентности): Скажите, а у кого из нас есть воздушный шар?

К: У Вас, конечно. Все эти психоаналитические штучки… (замолкает). Вот сейчас Вы скажете, что я опять проговорился.

Т: Точнее, Вы признали, что сновидение действительно имеет отношение в анализу. И теперь сможете принять его интерпретацию.

К: Ну, и?

Т: Столкнувшись с приемами психотерапевтической работы и оценив их эффективность, Вы захотели иметь что-нибудь столь же могущественное и эффективное, чтобы при необходимости можно было удрать из некомфортной ситуации. Еще Фрейд говорил о том, что основное назначение снов состоит в исполнении желаний.

К: И что дальше?
Т: Рано или поздно Вы поймете еще две вещи: во-первых, от меня не надо убегать, я вовсе не “ловлю” Вас.

К: Еще как ловите!

Т: Во-вторых, воздушный шар, на котором Вы спасаетесь — прямое указание на инфляцию и регрессию…

К (перебивая): Почему?

Т: Потому что “раздутое”. Семантика такая. А теперь можно подробнее остановиться на вопросе, который Вы мне только что задали — как еще я Вас ловлю.

Этот диалог существенно улучшил наше взаимопонимание с г-ном Р. Он убедился, что я хорошо понимаю язык его бессознательного (сновидения), и впредь мог успешнее справляться с тревогой, вызываемой интерпретациями. Клиент стал больше доверять моему пониманию и более эффективно усваивал аналитические истолкования, в том числе и те, что не были непосредственно связаны со снами.

Однако этот паттерн стойко закрепился в работе с ним: если наши терапевтические взаимоотношения ухудшались, он рассказывал очередное сновидение, снова убеждался в том, что я его хорошо понимаю и, успокоенный, продолжал анализ.

В описании анализа сновидений используются такие метафоры, как “пленка сновидения”, “экран” и даже “сцена, на которой разыгрывается воображаемый театр сна” (С.Резник).

Самое интересное — это, конечно, преставление о сновидении как о тонкой защитной оболочке (pellicule), мембране, которая, с одной стороны, охраняет сновидца от нежелательных воздействий, а с другой — несет на себе их отпечатки. Анзье пишет:
“Этот защитный экран является тонкой мембраной, помещающей внешние раздражители и внутренние инстинктивные побуждения на один и тот же уровень посредством сглаживания их различий.

Таким образом, это не граница, способная разделить внешнее и внутренне, как это делает поверхностное Эго; это хрупкая, легко разрушающаяся и рассеивающаяся мембрана (отсюда — тревожное пробуждение), недолговечная пленка. Она существует, только пока длится сновидение, хотя можно предположить, что, бессознательно интроецировав ее, он (спящий — Н.К.) регрессирует до состояния первичного нарциссизма… а затем погружается в глубокий, лишенный сновидений сон ” .

Упомянутая здесь защитная функция — это залечивание нарциссической раны, нанесенной травматическим переживанием. Причем травма может быть как ранней (связанной с индивидуальной историей жизни и особенно детства сновидца), так и актуальной — нанесенной в анализе удачным толкованием, глубокой интерпретацией и т.п.

Как обычно, приведу пример. В числе участников постоянно действующего семинара по глубинной психологии и психотерапии была девушка (Галина Ч.) с очень высокими притязаниями на карьеру аналитического психолога. Обучение у нее шло медленно, и невысокий уровень способностей в сочетании с рядом невротических черт привели к тому, что чужие успехи или просто хороший результат (интересное сообщение, удачная интерпретация, даже удачно купленная другим психоаналитическая книга) она все чаще начала воспринимать как личную травму.

Однажды близкая подруга, выступая в роли супервизора ее терапевтической работы, дала несколько точных, но весьма жестких интерпретаций этого комплекса. После этого на протяжении ряда ночей Галина видела сны, связанные с медицинской тематикой (подруга была медиком).

В сновидениях с различными сюжетами был один и тот же повторяющийся элемент: некто просвечивает ее с помощью рентгеновского аппарата, но на снимке вместо обычной рентгенограммы — лицо подруги (иногда мое лицо). Защитно-проективная символика этой “пленки сновидения” вполне очевидна.

Пелликулярная теория сновидения хорошо согласуется с теорией складки, “сгиба в душе”, сформулированной в одной из работ Ж-Делеза. Отдельные сны — результат инфлексии (изгиба), в процессе которого внутренняя поверхность бессознательного и внешняя — Эго соприкасаются и происходит своеобразное вторжение образов действительности в психическую реальность сна.

При этом возникают особые сингулярные точки, представленные фантазматическими образами сновидения. И даже самой удачной аналитической интерпретации, пробегающей по этим складкам, не удается полностью развернуть их — они, как пишет Делез, “уходят в бесконечность”.

Терапевт, не пренебрегающий анализом сновидений, хорошо знаком с еще одной характерной особенностью последних: зачастую один и тот же сон приходится истолковывать несколько раз на различных этапах терапии. Появляются новые ассоциативные ряды, всплывают вытесненные переживания и эпизоды — все это создает новый контекст для прочтения скрытого смысла сновидения.

Отдельные элементы (скажем, ужасные демоны снов-кошмаров) могут последовательно соотноситься то с личностью аналитика, то фигурами близкого социального окружения клиента, чтобы быть узнанными наконец как фрустрирующие образы раннего детства или проекции родительских фигур.

Вот что пишет по этому поводу французский психоаналитик Сесиль де Монжуа:
“Искушение поддаться упрощенному представлению, что латентное содержание, подобно “спящей красавице”, ждет интерпретирующего поцелуя аналитика-принца, чтобы освободиться от проклятия сопротивления, препятствует научному любопытству относительно активных поступательных процессов превращения значения, наблюдаемого в ходе интерпретации сновидения.

Когда случается, что в следующих друг за другом фазах психоанализа мы вновь просматриваем записи одного и того же сна, у нас остается мало сомнения в том, что на другом конце недосягаемого не зарыто ничего похожего на латентное содержание”.

Иными словами, полное и окончательное толкование сновидения — не более чем фикция, даже если в процессе терапии создается несколько таких толкований, даже если клиент восторженно приветствует аналитическое мастерство и проницательность своего психотерапевта.

Недаром один из ведущих специалистов в анализе сновидений, Карл Густав Юнг, предостерегал психотерапевтов от иллюзии, будто удачное понимание бессознательной символики снов является эффективной и успешной терапевтической акцией. В работе “Психология и алхимия”, основу которой составляют толкования архетипической алхимической символики сновидений, он пишет: “Бессознательное есть автономная психическая сущность; любые попытки управлять им оказывают вредное воздействие на сознание. Оно остается за пределами субъективного контроля, в царстве, где природа и ее секреты не могут быть ни улучшены, ни извращены, где мы можем слушать, но не можем вмешиваться”.

Это и есть, как мне кажется, наиболее разумный и взвешенный подход к толкованию сновидений. Мы можем поговорить с бессознательным, если знаем его язык (логику смысла сновидения), но не стоит испытывать иллюзию, будто в ходе такого разговора мы узнаем все о своем собеседнике.

В лучшем случае мы лишь поймем, насколько он неисчерпаем. И, разумеется, ни один сонник — любого типа — не будет здесь полезен: это все равно, что использовать френологию или физиогномику для понимания неисчерпаемой природы человеческой индивидуальности.